Спящее зло
Шрифт:
— Ох, мудрейший, — простонал Конан, утирая слезы, — а ты, оказывается, и кричать умеешь! Как наскочил на меня, а! Знаешь, тебе тоже не суждено стать голубем в следующей жизни — ты будешь бойцовым петухом.
— Увы, все мы рабы своих слабостей, — вздохнул вендиец, но в глазах его продолжали вспыхивать искры смеха, а губы невольно кривились в улыбке.
— Сознайся, — не отставал варвар, — и ты в молодости был горяч.
— Чего скрывать, порядочный был олух. Упрямый, как буйвол. Наверно, боги что-то напутали. Мне бы родиться в семье воина, а не жреца. У нас судьба человека предопределена: сын идет дорогой отцов и дедов. Еще мальчишкой меня отдали в учение, а я, вместо того чтобы зазубривать священные гимны и прислуживать наставнику, удирал в лес и часами предавался дурацким мечтам: вот я лечу на боевой колеснице,
— А что было потом?
— Учитель пожаловался отцу.
— И тот вздул тебя хорошенько?
— Нет, пригрозил, что, если я не возьмусь за ум, отречется от меня и выгонит из дома, так что я стану неприкасаемым и все будут избегать меня, как прокаженного. Однако как ловко ты спутал мои мысли и заставил забыть о главном! Как ни горько мне это сознавать, из тебя выйдет изрядный пройдоха и искусный вор. Если только проклятая сталь не погубит тебя раньше…
— Ну вот, опять ты за свое!
— Эх, сын мой, ты юн и глуп и не видишь опасности, пока она не возникнет перед самым твоим носом. Говорю тебе, Зло спит до поры, но если оно проснется…
— …Я возьму над ним верх, как уже бывало.
— И зачем только я свернул с дороги и поспешил к тебе на помощь! Почему я помешал дракону избавить мир от заносчивого мальчишки, от этой горы мяса с умом младенца?
— Не потому ли, что ты любопытен не в меру и любишь совать нос в чужие дела? Не помешай ты мне, я бы и сам выпустил кишки из этой ящерицы и освежевал ее. Представь, какой щит можно было сделать из ее каменной шкуры. Ни одна стрела, ни один клинок не пробил бы его!
— Если бы я не вмешался, эта «ящерица» сейчас бы мирно ужинала тем, что осталось от глупого варвара, похрустывая косточками.
— Если бы не ты, я бы сейчас обгладывал ее косточки, вместо того чтобы давиться всякой пакостью, которую ты называешь едой.
Старик презрительно поджал губы, всем своим видом показывая, что не намерен больше опускаться до пререканий с мальчишкой. И Конан почувствовал, что зарвался. Честно говоря вендиец был недалек от истины: он появился как раз вовремя, выручил его, Конана, из беды, врачевал его раны, разделил с ним пищу, а взамен только наслушался дерзостей. Он, конечно, порядком наскучил своими нравоучениями, но старые люди любят надоедать советами, даже когда об этом не просят. Не будет большой беды, если позволить ему поколдовать немного…
— Вот именно, — буркнул вендиец, — беды не будет, если этот назойливый старикашка вложит немного ума в твою пустую голову.
Конан вздрогнул: он забыл о том, что Чиндара свободно читает его мысли.
— Скажи, о почтенный старец, а много ли таких искусников, умеющих влезать в чужой разум, как вор — в чужой кошель?
— Нет, непочтительный щенок, у тебя хватило бы пальцев на руках, чтобы перечесть их.
— Это славно, а то некому было бы приносить жертвы Белу, покровителю воров и торгашей.
— Так ты готов открыть свой ум для Истины?
— Готов, если ты уверен, что это Истина.
Со снисходительным вздохом, с каким взрослый смиряется с капризами ребенка, Конан лениво смежил веки. Сухие старческие пальцы стиснули его руку, и перед мысленным взором варвара потекли, вытесняя одна другую, картины, то сумеречно тусклые, то ослепительно яркие.
Привиделся ему каменистый берег неласкового северного моря, и длинная узкая ладья, лежавшая на берегу, и люди в одеждах из звериных шкур, сновавшие возле нее. Одни забивали пазы между темными досками толстыми кожаными шнурами, другие смолили дерево, заменяли изношенные куски обшивки, осматривали длинные весла, чинили парус. Поодаль стоял рыжебородый великан в сапогах с высокими голенищами и кожаных штанах. Мощный торс его прикрывала безрукавка из вывернутой мехом внутрь козьей шкуры, которая оставляла полуобнаженной богатырскую грудь. На крепкой бычьей шее поблескивало ожерелье из золотых самородков, знак власти. К рыжебородому приблизилась статная светловолосая женщина, голову которой украшал золотой обруч. Она робко дотронулась до руки великана и что-то сказала ему. Красивое лицо выражало мольбу и страх. Но рыжебородый даже не повернул головы в ее сторону, только нахмурился. Женщина гневно тряхнула
Лицо рыжебородого разгладилось, и он жестом подозвал к себе старшего из мальчиков, а когда тот подбежал, достал из ножен, подвешенных к поясу, нож с широким лезвием и костяной рукояткой и протянул его мальчику. По знаку рыжебородого к нему приблизился угрюмый изможденный человек в лохмотьях, шею которого обхватывал металлический ошейник. Лоб человека был отмечен клеймом. По-видимому, повинуясь приказу господина, человек попробовал бежать, что давалось ему с трудом, потому что мешала тяжелая цепь, которой были скованы ноги. Мальчишка замахнулся и метнул нож в спину бегущему. Лезвие вошло под левую лопатку по самую рукоять. Человек в ошейнике вскинул руки и грузно повалился на землю лицом вниз. Мальчик подбежал к нему, уперся ногой в поверженное тело, рывком вытащил нож, обтер лезвие о штаны и вернулся к рыжебородому. Тот оскалил острые белые зубы в довольной улыбке, потрепал мальчика по волосам цвета меди, как у него самого, и, отцепив от пояса ножны, протянул их ребенку.
Берег растаял, как будто его заволокло клубами тумана, и возникло новое видение. Теперь рыжебородый стоял на носу ладьи, легко рассекавшей зеленоватые ленивые волны. Рука гиганта рассеянно поглаживала искусно вырезанную из дуба голову матерого волка с ощеренной пастью. Волчья голова скалила зубы и на полотнище, которое плескалось на вершине высокой мачты. Ветер надувал парус, сшитый из длинных полотнищ сурового холста. За спиной рыжебородого гребцы дружно налегали на весла. Что бы ни высматривал великан в морских далях — чужой парус или спину кита, — это не имело ничего общего со зрелищем, открывшимся его взору.
Морская пучина разверзлась, и из глубин вынырнула ромбовидная голова гигантского змея, поблескивая злобными немигающими глазами. Безобразную голову несла покрытая зелено-бурой чешуей колонна тугой плоти. Эта колонна вздымалась все выше и выше, пока почти не сравнялась высотой с мачтой. И тогда обнаружилось, что это не тело змеи, а только шея, хотя толщиной она походила на ствол столетнего дуба. Шея перетекала в огромное туловище с четырьмя плавниками-крыльями и мощным хвостом. О размерах туловища было трудно судить, потому что над водой выступала лишь верхушка спины, на которой топорщился зубчатый костяной гребень. Шею и спину змея покрывал слой густой слизи, кое-где к ней прилипли ракушки и коричневые водоросли. Чудовище разинуло пасть, обнажив длинные кривые клыки — по две дуги острых костяных лезвий на каждой челюсти. Длинный красный язык вылетел из пасти и также стремительно втянулся обратно. Внезапно гибкая шея изогнулась, и голова монстра полетела вперед со стремительной неотвратимостью камня, выпущенного из пращи. В следующее мгновение в зубах змея уже билось и извивалось человеческое тело. Громадные челюсти сомкнулись и положили конец содроганиям жертвы.
Нападение застало людей врасплох. Гребцы повскакивали с деревянных скамей, бросив весла. Еще немного — и они стали бы метаться в слепом ужасе по палубе. Но рыжебородый не позволил им поддаться животному страху. Лицо его побагровело от ярости, и, судя по гримасе, исказившей его, львиный рык прокатился над головами перепуганных людей. Гребцы, сидевшие прежде ближе к борту, покорно ухватились за весла, а те, кто греб с ними в паре, бросились в трюм, видимо за оружием. На их счастье, чудовище не спешило повторить нападение, то ли оттого, что было уверено в полной беззащитности врага, то ли потому, что слегка утолило голод. Когда люди, вооруженные мечами и копьями, выскочили на палубу, змей все еще лениво следил своими маслянистыми желтыми глазами за суетой жалких беспомощных тварей. По взмаху руки рыжебородого сразу с десяток копий взлетели в воздух, и бурая чешуйчатая колонна ощетинилась металлическими иглами. Страшный рев разодрал пасть чудовища. Оно мотало головой и крутило шеей, пытаясь избавиться от жал, вонзившихся в нее, но копья глубоко вошли в змеиную плоть. Тогда разъяренный дракон стал молотить хвостом по воде, вспенивая ее.