Спящие красавицы
Шрифт:
– Хорошо, папуля.
– Ты не собираешься плакать?
– Нет, папуля.
– Отлично. Это моя девочка. Увидимся на следующих выходных, идет?
Он осознал, что у него пересохли губы. Спросил себя, а что еще ему следовало сделать, и внутренний голос тут же ответил: «А что еще ты мог сделать? Может, мог, ну, не знаю, Фрэнк, наверное, это звучит дико, но, может, ты мог не беситься?» Этот голос был некой веселенькой версией собственного голоса Фрэнка и принадлежал человеку в солнцезащитных очках, который откинулся на шезлонге на лужайке и, возможно,
– Идет. – Она кивнула, как робот.
У нее за спиной было нарисовано дерево. Раскидистая крона занимала половину подъездной дорожки, сучковатый ствол пересекал ее. Мох свисал с ветвей, вокруг росли цветы. Корни уходили к подземному озеру.
– Мне нравится твой рисунок. – Он улыбнулся.
– Спасибо, папуля, – ответила Нана.
– Я просто не хочу, чтобы ты пострадала. – Его улыбку словно прибили к лицу гвоздями.
Дочь шмыгнула носом и снова автоматически кивнула. Фрэнк знал, что она борется со слезами.
– Эй, Нана… – начал он, но слова застряли в горле, потому что вновь вмешался внутренний голос, говоря, что на сегодня с нее хватит. Нужно просто оставить дочь в покое.
– Пока, папа.
Она протянула руку и мягко захлопнула дверцу пикапа. Развернулась и пошла по подъездной дорожке, разбрасывая мелки, топча дерево, смазывая зеленое и черное. Опустив голову, с подрагивающими плечами.
Дети, сказал он себе, не всегда могут оценить твои старания сделать все правильно.
За ночь на столе Клинта добавились три рапорта.
Первый был предсказуемым, но настораживающим: один из дежурных ночной смены опасался, что Энджел Фицрой что-то замышляет. Перед самым отбоем Энджел пыталась втянуть дежурного в семантический спор. Администрация тюрьмы жестко требовала единого обращения к сотрудникам: дежурный. Синонимы вроде охранника или тюремщика не принимались, не говоря уже о говнюке или мудиле. Энджел спросила дежурного Уэттермора, понимает ли тот английский. Разумеется, они были охранниками, сказала Энджел. Они могли быть и дежурными, само собой, но не могли не быть охранниками, потому что охраняли. Ведь они охраняли заключенных? Если ты печешь хлеб, разве ты не пекарь? Если копаешь землю, разве не землекоп?
Предупредил заключенную, что рациональная дискуссия закончена и ее ждут последствия, если она немедленно не замолчит и не войдет в камеру, написал Уэттермор. Заключенная подчинилась и вошла в камеру, но потом спросила: «Как заключенные могут следовать правилам, если слова в этих правилах лишены здравого смысла?» Угрожающим тоном.
Энджел Фицрой входила в число тех немногих женщин в тюрьме, которых Клинт считал по-настоящему опасными. Основываясь на общении с ней, он практически не сомневался, что она социопат. Он не видел в ней ни проблеска эмпатии, а ее послужной список за время заключения пестрел нарушениями: наркотики, драки, угрожающее поведение.
«Что бы ты почувствовала, Энджел, если бы мужчина, на которого ты напала, скончался от полученных травм?» – как-то спросил он ее на сеансе групповой терапии.
«Э… – Энджел глубже вжалась в спинку стула, прошлась взглядом по стенам его кабинета. – Я бы почувствовала… Наверное, очень бы огорчилась. – Она чмокнула губами, уставилась на репродукцию Хокни. – Посмотрите на картину, девочки. Не хотите оказаться в том месте?»
И хотя срок за умышленное нанесение телесных повреждений она получила приличный – мужчина на стоянке для грузовиков сказал Энджел что-то ей не понравившееся, и она сломала ему нос бутылкой кетчупа, – судя по всему, ей удавалось выйти сухой из воды после куда более тяжелых преступлений.
Детектив из Чарлстона приезжал в Дулинг, рассчитывая на помощь Клинта в одном расследовании, связанном с Фицрой. Детектива интересовала информация, имевшая отношение к смерти хозяина дома, в котором Энджел снимала квартиру. Случилось это за пару лет до ее нынешнего тюремного заключения. Энджел была единственной подозреваемой, но с преступлением ее связывало только проживание в квартире убитого, не было даже мотива. Однако Клинт знал, что никакого мотива Энджел и не требовалось. Она могла взорваться, не досчитавшись двадцати центов в сдаче. Чарлстонский детектив буквально смаковал подробности, описывая труп хозяина дома. «Все выглядело так, будто старик упал с лестницы и сломал шею. Но коронер сказал, что жертве пришлось помучиться. По его словам, яйца жертвы… не помню точно, как он выразился, кажется, размозжили. В общем, расплющили».
У Клинта не было привычки делиться конфиденциальной информацией о своих пациентах, о чем он и сказал детективу, но потом упомянул о его визите в разговоре с Энджел.
Она с неискренним изумлением спросила:
«Яйца можно размозжить?»
Теперь он сделал себе мысленную пометку заглянуть сегодня к Энджел, составить сейсмический прогноз.
Второй рапорт касался показаний заключенной, которая прошлым вечером занималась уборкой. Она сообщила о нашествии мотыльков на тюремной кухне. Дежурный Мерфи никаких мотыльков не обнаружил. Заключенная добровольно сдала мочу на анализ. Ни спиртного, ни наркотиков не обнаружено.
Из этого рапорта следовало: заключенная приложила немало сил, чтобы довести дежурного до белого каления, а дежурный нашел, как с ней расплатиться. Клинт не испытывал ни малейшего желания углубляться в ситуацию. Просто зарегистрировал и убрал рапорт.
Последнее ночное происшествие касалось Китти Макдэвид.
Дежурный Уэттермор записал некоторые из ее высказываний: Черная Ангелица поднялась из корней и спустилась с ветвей. Ее пальцы – смерть, ее волосы полны паутины, сон – царствие ее. Ей вкололи дозу галоперидола и переправили в крыло А.
Клинт вышел из кабинета и через административную зону направился в восточную часть тюрьмы, где находились камеры. Формой тюрьма напоминала строчную букву t. Длинная центральная линия – коридор, известный как Бродвей, – тянулась параллельно шоссе номер 17, или Уэст-Лейвин-роуд. Административные офисы, коммуникационный центр, комната дежурных, комната персонала и учебные классы находились в западной части Бродвея. Другой коридор, Главная улица, шел перпендикулярно Уэст-Лейвин. Главная улица начиналась от парадной двери тюрьмы. На ней находились мастерская, подсобное помещение, прачечная и спортивный зал. По другую сторону Главной улицы Бродвей продолжался на восток, минуя библиотеку, столовую, комнату для посещений, лазарет и приемник-распределитель, прежде чем подойти к трем крыльям с камерами.