Спят усталые игрушки

Донцова Дарья

Я вытащила мобильник и позвонила Нине Сундукян.

– Адрес Шабановой, пожалуйста, скажите.

– Березовский проезд, 18, квартира семьдесят. А зачем это вам?

Но я уже хлопнула крышечкой телефона и завела мотор. Отлично знаю этот проезд, там проживает одна из моих бывших свекровей.

На колечке болталось четыре ключа и пластмассовая палочка. Сообразив, что при помощи последней можно открыть домофон, я ткнула ею в отверстие и вошла в подъезд. Чисто, светло и откуда-то доносятся звуки радио.

Дверь в квартиру, явно железная, обитая кожей

светло-песочного цвета, выглядела дорого и элегантно. Ключи беззвучно провернулись в замках, и я вступила в небольшую, но безупречно отделанную прихожую. Встроенные шкафы сияли зеркальными дверями, пол затянут ковролином. Две небольшие комнаты просто сверкали. Мебель, натертая воском, полы покрыты лаком, занавески невероятно чистые. В кухне все мелочи ярко-красного цвета, и от этого она выглядит празднично.

Я принялась рассматривать внутренности шкафов. На полках полным-полно дорогой, красивой одежды. Одних шерстяных пуловеров больше дюжины. Ну, конечно, хорошо зарабатывала и баловала себя любимую. Вот только не похоже, что она была сумасшедшей. Обстановка без слов рассказывала о хозяйке: аккуратная, слегка зануда. Вон как ровно стоят чашки в буфете, все ручками в одну сторону, да и в ванной – два полотенца висят просто по линеечке и шампуни вытянулись по росту. У нас дома все бутылки вечно остаются открытыми…

В спальне, на маленьком столике, возле удобной просторной кровати, в дорогой серебряной рамке стояла фотография. Я схватила снимок. Да, это она. Только на фото черные глаза смотрят ласково, полные, сочные губы растянуты в улыбке и все лицо мягкое, беззащитное, а не злое и ожесточенное. Красивой, полуобнаженной рукой Людмила обнимает за плечики худенькую темноволосую девочку, одетую в яркий костюмчик. По виду ей, тоже радостно улыбающейся, года два, не больше. Я повертела в руках глянцевую бумажку – с оборотной стороны ничего, только дата: 1999 год. Значит, дочка все же есть, только где она?

В квартире ничто не говорит о присутствии ребенка: нет игрушек, книжек и детских вещей. Ни кроватки, ни коляски, ни велосипедика… Значит, в предсмертной записке чистая правда. Где-то живет некая Верочка, и в случае кончины Людмилы она умрет от голода.

Я закурила «Голуаз». Шабанова уехала из Дома творчества раньше срока. Значит, ее родственники думают, что Мила отдыхает себе в Ложкине, и совершенно не волнуются, тревожиться начнут, когда та не вернется в Москву в положенное время.

Я открыла секретер в «стенке» и нашла там коробку с документами. Расчетные книжки за свет, газ и квартиру, несколько оплаченных телефонных счетов, пара каких-то чеков. Здесь же паспорт, диплом об окончании Третьего медицинского института, удостоверение. Я открыла синюю книжечку.

Шабанова Людмила Георгиевна, занимаемая должность – стоматолог и таинственные буквы ОООЗТП. Все, никаких документов ребенка: ни метрики, ни медицинской карты. Скорей всего девочка живет в другом месте, только где?

Внезапно мне стало холодно и неуютно, в открытую форточку начал задувать ледяной ветер. Я выбросила на улицу окурок, пошла было к

двери, но потом вернулась, взяла со столика фотографию, а из секретера один из междугородных счетов.

Следователь Николай Васильевич при моем появлении только безнадежно вздохнул. Я выложила на стол ключи, фотографию и счет. Капитан выслушал меня и попытался вразумить в последний раз:

– Ну зачем вам это? Дело у меня закрыто. Самоубийца опознана как Сундукян Нина Вагановна, тело кремировано, все, конец.

– Ничего себе, – возмутилась я, – разве не рассказывала я вам утром про Шабанову? Смотрите, вот он, ребенок, без мамы остался.

– Дела нет, – твердил свое следователь.

– Так заведите.

– На каком основании?

Я подумала секунду и выпалила:

– По факту перепутывания тела и похорон другой личности.

Нет, все-таки стены милиции давят на психику. Сама стала изъясняться нечеловеческим языком.

Николай Васильевич посинел и четко отрезал:

– Вот принесут заявление, тогда и открою дело.

– Так я прямо сейчас и напишу, – обрадовалась я.

– Ну уж нет, – возразил капитан, – бумагу приму либо от самой Сундукян, либо от родственников Шабановой. А вас прошу ко мне больше не ходить.

– Ладно, – покладисто сказала я, – сделайте только одно доброе дело напоследок.

– Какое?

– Узнайте, кому принадлежит телефон, по которому звонила Людмила, и что за предприятие такое ОООЗТП.

Неожиданно следователь охотно согласился.

– Договорились, но только в обмен на услугу.

– Какую?

– Я сообщу вам требуемое, а вы больше никогда ко мне не придете, идет?

«В конце концов можно побеспокоить и начальника отделения», – подумала я и легко согласилась.

По дороге домой позвонила Нине.

– Когда вы соберетесь в милицию заявлять, что живы, позвоните, я вас отвезу.

– А я никуда не поеду, – заявила Нина, зевая.

От удивления я чуть было не вылетела в кювет и, съехав на обочину, спросила:

– Как же так?

– Да просто, – пояснила Нина. – Представляете волокиту воскрешения из мертвых? Справок заставят собрать чемодан. Отнесла сегодня заявление в паспортный стол, что якобы сумочку украли, а там документы. Через две недели новый получу, и все дела.

У меня на мгновение пропал голос.

– Но ведь Шабанову кремировали под вашим именем.

– Ну и что? – заявила поэтесса. – Ей теперь все равно.

– Значит, на нише прикрепят табличку «Сундукян Нина Вагановна»?

– На могильной плите можно написать любое имя. Кстати, никто не собирается забирать урну из крематория. Ее там год подержат, а потом захоронят как невостребованный прах за госсчет.

У меня сильно застучало в висках, очевидно, от подобных заявлений кровь бросилась в голову.

– Послушайте, – попробовала я воззвать к человеколюбию, – сами говорили, будто Людмила ваша подруга. У нее осталась дочка. Начнут искать Милу, никому и в голову не придет, что тело уже кремировано под другим именем. Нельзя так, следует навести порядок.