Среди ангелов
Шрифт:
Женщина медленно повернула голову и с абсолютным безразличием
Губы бормотали… шептали… шипели… рыдали… наконец, сорвались на истошный крик:
– Воды! Пожалуйста, хотя бы воды! – его тело стонало, но душа ещё не сдавалась… Ведь когда человеку хочется поскорее умереть, он
– Воды? Значит, ты хочешь воды? – голос срывался на истерический смех. – На же, получай! – женщина резко отбросила весла, окончив эту неравную битву… А впрочем, было ли это битвой? Разве хоть одна из сторон по-настоящему вооружалась?
Лодка пошатнулась, окончательно потеряв управление и, как пьяная, повалилась (???) в объятия ветра: «Подхватывай, неси!» Кто-то продолжал отчаянно просить воды; кто-то застыл в неподвижности, ожидая финала, а лодка готовилась сделать последний трюк: прощальное сальто-мортале… (вот это удачно сказано!!!)
…Остановился, поставил в конце жирные точки… Глаза слипались то ли от недосыпания, то ли от долгой работы. Я знал только, что мне срочно нужен элеутерококк и воздух. Проглотил несколько кругленьких таблеток в надежде на повышение работоспособности (тогда бы я, верно, вынес инструкциям оправдательный приговор). Какая-то странная слепая боль, все это время сидевшая за углом, как притаившийся зверек, теперь выскочила и лопатой ударила по голове. Смутно отличая действительность от выдуманной реальности, я встал, опрокинув и так сломанный стул, не удосужился поднять, надел черное пальто и старые башмаки. Оглядел комнату, чувствуя, как будто что-то забыл, заметил одинокие ключи на столе, взял и машинально сунул в карман… Карман оказался дырявым, и они тут же выскочили наружу, обиженно звякнув… Я вздохнул… Холодный ветер пребольно укусил за ухо, как будто бы мстил телесному созданию за свою бесплотность. В высшем своем озлоблении он вел себя, точно седобородый старик, готовый выцарапать юнцу глаза за то только, что тот молод, а он стар… Я поёжился и запнулся на ровном месте, но все-таки не упал; сила жизни удержала меня на ногах и прошуршала что-то вроде: «Ты ещё нужен». Пассивная толпа устало брела по бледным площадям, остро ощущавшим недостаток тепла. Кутаясь в длинные шерстяные шарфы, молчаливые человечки пустым, невидящим взглядом рассматривали банально украшенные к Новому году витрины, врывались в магазины и тянули руки к вещам, которые им не нужны. По пути заходили в кафе и рестораны и ковыряли вилкой в тарелке, ни в чем не находя удовлетворения. Душа отвергала любое привычное «благо», она просила великого, вечного, светлого и разумного… Но всё же не получала, потому что хозяин сознательно отключал разум.
Снег под моими ногами недовольно хрустел, как будто ему надоело принимать на себя тяжёлые удары чужих ботинок. И я подумал, что нет ничего беззащитнее, и захотел присесть, расчистить дорогу, чтобы идти по асфальту. Но я этого не сделал, потому что мне не всё равно, что обо мне подумают другие. Не то чтобы я себе в этом признался; я лишь смутно ощущал, что так оно и есть и что каждому из нас это важнее всего, но каждый готов бросить в меня кирпичом за подобные разоблачения. А впрочем…
Она шла мне навстречу; неслась, потому что быстрее ветра; бойкая девчонка с тяжелым взрослым взглядом и светло-русыми косичками школьницы. Она как будто не замечала, что живёт не одна, и налетела на меня, чуть не сбив с ног. Я должен был подумать: «Что за наглая пигалица!» Но я ничего не подумал, а только с любопытством проскочил взглядом по её серьёзному лицу. Я не помню, какого цвета были глаза незнакомки, не помню, вздёрнут её хорошенький носик или нет; я даже не помню, светлые у неё брови или тёмные, но губы, губы очень красивые: линии тонкие, цвета вишнёвого… Она остановилась, загородив мне путь, и с вызывающим видом оглядела с ног до головы, а потом окончательно разозлилась и выбросила:
– Уйди с дороги! – голос низкий, кажется, хрипловатый. Я еще посмеялся над ней, мол, притворяется, специально подделывает, чтобы быть похожей на взрослую…
– Это я должен уходить? – сказал, а у неё в глазах заплясали бесенята.
– Катись, иначе тебе несдобровать! – добавила мрачно, сердито.
Моя незнакомка была очень просто и бедно одета: в какой-то пышной черной юбке, длинной, до самого снега, старых сапогах с облезшей кожей, холодной оранжевой куртке, на два-три размера больше. И я вдруг расхохотался: смеялся долго и неприлично громко. Люди, проносящиеся мимо, презрительно обходили стороной эту странную парочку. Она в бешенстве смотрела на мои морщинки в уголках глаз, на трясущиеся губы и, наконец, не выдержала, резко толкнула, прижала к какому-то невинному столбу и, ткнув пальцем в грудь, грозно пробасила:
– Еда есть?
«Ну, точно бесёнок!» – воскликнул я про себя, немного оправившись от приступа нервного смеха. Отрицательно покачал головой. Девчонка залезла в мой карман, не видя в этом ничего зазорного, и нашла там две пластинки жевательной резинки. Бесцеремонно вытащила, сунула в рот, шумно зажевала. На лице отразилась такая сосредоточённость, точно она вся сейчас отдалась этому процессу.
– Сколько тебе лет? – спросил я, насмешливо глядя в её раскрасневшееся от мороза лицо. Она перестала жевать и с недоумением воззрела на меня – так, что я почувствовал себя ущербным безумцем.
– Ты дурак? – спросила серьёзно, даже не сомневаясь в силе собственной логики. Однажды мне довелось быть на приеме у невропатолога. Женщина лет сорока с короткой стрижкой и вечно нахмуренным лбом стучала молоточком по мальчишеским коленкам и внимательно следила за моей реакцией. Сейчас я был почти так же напряжен и смущен, выбит из колеи. Я смог только пожать плечами, не вынося этого проницательного взгляда, читающего меня по строчкам.
Бесёнок с силой сжала мое запястье и приказала громко, отчётливо, мрачно, нетерпеливо:
– Пропусти.
Я пропустил, но тотчас же пожалел об этом. У неё был такой экстремально, нездорово решительный вид, что я невольно встревожился: что, если её лодка прямо сейчас, в эту самую минуту, опрокинется? Что, если я только что подтолкнул её в бездну? Что, если я сам добровольно отдал её в цепкие объятия безжалостной смерти? И в то же время я прекрасно понимал, что не имею никакого права вмешиваться в чужую судьбу. А разве кто-нибудь имеет? Как поступать, когда твой ближний стоит у распахнутого окна и уже заносит ногу, чтобы сделать последний шаг? Хватать за руку или…? Но тогда я ещё ни о чем таком не думал, только ощущал робкое прикосновение будущих мыслей. Сжал кулаки и крикнул ей вслед с сильной обидой и злобой, злобой на самого себя, на собственное бессилие.
Конец ознакомительного фрагмента.