Среди факиров
Шрифт:
— Вот и я!
Это тихое появление было так странно и неожиданно, что капитан вскрикнул от удивления:
— Как? Уже?
— Что ты видел? — спросил холодно Берар.
— Двух белых с теми, кто их сторожит.
— А твой товарищ?
— Ушел позвать братьев.
— Хорошо! Видел вас кто-нибудь?
— Да, я думаю, потому что молодая белая, усыпленная начальником индусов, обнаружила наше присутствие.
— Что они делают?
— Они следуют за мной верхом, галопом… две группы.
— Много их?
— Да! Каждая группа состоит из пятнадцати
— Странно! — пробормотал Берар. — Они должны были бы бежать, скрываться, а они располагаются здесь, как будто мы уже в их власти.
Факир тотчас же передал Пеннилесу все факты, рассказанные тугом. Узнав, что его жена здесь, Пеннилес вскочил и хотел тотчас же напасть на них с двумя моряками. Берару было очень трудно убедить его в том, что этот поступок безумен, что он испортит окончательный результат и приведет их всех к неминуемой и беспощадной смерти. Потом он сказал:
— Подождите до завтра, и эти люди будут окружены, сами того не подозревая, целой толпой тугов, которые ни одного из них не выпустят.
Понимая разумность этого довода и не будучи в состоянии сделать ничего лучшего, капитан, сжав кулаки, примирился с этим ожиданием.
Однако, несмотря на полученные новости, Берар беспокоился. Он не мог понять, почему его враги подошли так близко к храму Кали. Он не думал, что они решатся взять его штурмом. Индус никогда не согласился бы оскорбить это ужасное святилище, внушавшее всем такой страх и до сих пор всегда остававшееся местом неприкосновенным. Тогда отчего же они здесь?
Когда мрак сгустился, слон, пасшийся на свободе, прибежал в беспокойстве, с поднятым хоботом и сильно пыхтя. Боб наморщил лоб, опустил хвост, шерсть встала у него дыбом, и он в ужасе прижался к ногам своего молодого хозяина. Скоро раздалась ужасная симфония, вызванная Биканелем. Европейцы слушали удивленно, не понимая, что это значит, и им становилось жутко, несмотря на их испытанное мужество.
— Гадкая музыка! — пробормотал Джонни со своей обычной краткостью.
— Да, — подтвердил Марий, — это точно товарный поезд, который идет по виадуку [16] Бандоль в моем отечестве, а вы слушаете внизу, под сводом.
16
Виадук (франц.) — мост на высоких опорах.
— Это рычащие обезьяны? — спросил Джонни, все более озадаченный.
— Вероятно, — ответил провансалец. — Я слышал таких зверей в Гвиане.
— Это тигры, не правда ли? — сказал в свою очередь капитан.
— Тигры! Да, саиб! — ответил факир, как бы соображая что-то. — И я не знаю, что могло так взволновать этих ужасных животных.
Слон Рама пыхтел все больше и больше, подходил к людям и выражал страх и гнев. Что касается Боба, то он совсем с ума сошел от страха.
Марий продолжал:
— Музыка-то приближается! Что ты думаешь, Джонни?
— By God!
Рычанья раздавались все громче.
Мальчик и четверо мужчин подумали, что они окружены адской стаей под предводительством самого дьявола. Прислушавшись внимательно, Берар начал различать среди этого шума какой-то голос.
— Да ведь это человеческий голос! — воскликнул он.
— Не может быть! — быстро прервал его Пеннилес. — Нет ни одного человека на свете, который мог бы безнаказанно находиться среди этих животных: они, наверное, разорвали бы его.
— За исключением нескольких пундитов, посвященных первой степени,
— возразил Берар. — Они могут заставить повиноваться себе царей наших лесов.
— Так по-твоему, факир, эту стаю тигров ведут на нас?
— Могу вас в этом уверить, саиб! И негодяй несомненно тот самый, что хотел вас заживо схоронить в Башне Молчания!
Медленно, но неуклонно сжимался роковой круг. Не оставалось ни малейшей надежды прорваться сквозь это кольцо, даже на спине Рамы, потому что тот был бы захвачен двадцатью тиграми, угрожавшими растерзать его в клочья. Кругом не было ни одного дерева, на котором можно было бы выждать наступления дня. Берар сохранил присутствие духа; ни один мускул не дрогнул на его бронзовом теле.
— Идем, — сказал он, — кончено!.. Я не вижу иного способа… он ужасен… почти безрассуден… но я во что бы то ни стало должен им воспользоваться!
— Смотри, факир, — воскликнул капитан, — уж не хочешь ли ты оставить нас на съедение зверям?
— Нет, саиб! Но мне приходится бороться с посвященным… брамином, мне — простому факиру! Я боюсь потерпеть неудачу, но во всяком случае попробую. Что бы вы ни увидели, что бы ни почувствовали, не трогайтесь с места, не кричите, будьте неподвижны, как изваянные из камня, — и тигры не тронут вас!
— Прекрасно! Мы будем повиноваться тебе. Не так ли, матросы? Не правда ли, Патрик?
— Да, капитан! — ответили матросы и мальчик.
— Хорошо, — сказал факир, — соберитесь с силами, потому что никогда еще вам не приходилось видеть ничего подобного.
С этими словами он вынул из-под одежды маленькую тростниковую свирель, приложил ее к губам и извлек несколько довольно приятных звуков. Это была как бы прелюдия, за которой последовала медленная, печальная, мелодичная песнь, несколько заунывная. Поистине, эти тихие звуки скромной тростниковой свирели являлись сильным контрастом бешеному реву предводителя тигров. С замечательным хладнокровием Берар продолжал наигрывать.
Мало-помалу из-под листьев, в расщелинах камней послышался едва заметный шорох. Затем послышался короткий, отрывистый свист, и все почувствовали у ног прикосновение мягких и холодных тел пресмыкающихся. Нервная дрожь прохватила европейцев до мозга костей. С прерывающимся дыханием, оцепенев от ужаса, они изо всех сил старались сохранить неподвижность. Удушливый крик вырвался из горла Патрика, произнесшего замирающим от волнения голосом:
— Змеи!.. Повсюду!
— Тише, дитя! — прошептал Пеннилес.