Среди людей
Шрифт:
— Я ничего не понимаю… — сказал Зубарев, медленно рассматривая карточку; он обернулся с виновато-беспомощным лицом. — Ему было три года… Война ужасно отшибает память, Все время встречаешь людей, которых ты когда-то встречал, и не можешь вспомнить, кто они. У вас так бывало?
— Бывало, — сказал Сазонов.
— Вы могли бы узнать своего сына через шестнадцать лет?
— Мой сын пропал без вести в сорок третьем году.
— Вы его искали?
— Искал, — сухо ответил Сазонов.
Зубарев снова
— Вы спрашивали относительно примет, — сказал Зубарев. — В зиму перед войной я катал его на финских санях с горы. Сани опрокинулись. Я тоже упал и придавил его ногу к железному полозу. Пришлось зашивать, шрам, должно быть, остался… Может быть, это вам поможет?
«Почему вам?» — подумал Сазонов.
И, словно угадав его мысль, Зубарев поправился:
— Я нехорошо сказал… Как ваше имя-отчество?
— Николай Васильевич.
— Поймите меня правильно, Николай Васильевич. Я должен точно знать, я должен быть совершенно уверен, что это мой сын…
— Какую ногу вы ему ушибли?
— Сейчас вспомню. — Он вытянул перед собой руки, придав им такое положение, в котором они были много лет назад, когда он толкал впереди себя финские сани с ребенком. — Правую!
Все это он проделал быстро и не совсем сознательно, не видя или не понимая, что делает.
Сазонов больше задерживаться не стал. Сказав, что известит Зубарева в случае надобности, он ушел.
По дороге в Управление Сазонов раздраженно корил себя, что зря рассказал совершенно постороннему человеку о своем сыне.
И еще он подумал, как бы сам вел себя, если бы к нему пришли с той же вестью, с которой явился он. Скрипнув зубами, он даже зажмурился — так пронзительна была эта мысль. И все-таки… и все-таки он тоже хотел бы быть уверен, что найден именно его сын.
Много лет назад, потеряв надежду найти сына, он пробовал пить, но горе, настоянное на водке, становилось еще крепче. Уже давно ясно было, что эта военная формула «без вести пропавший» ничего иного не означает, как смерть, однако ожесточенная вера в эту формулу приносила облегчение, она была похожа на веру в загробную жизнь.
Вернувшись в Управление, Сазонов тотчас же написал письмо Федору Кравченко с просьбой сообщить, имеются ли у него какие-нибудь особые телесные приметы — шрамы, бородавки, родимые пятна — и где они расположены.
Ответ пришел быстро.
У Федора Кравченко на правой ноге, под коленкой, оказался шрам.
«Искал я еще чего-либо подходящего, — сообщал солдат, — но в остальном тело у меня чистое, а откуда взялся ко мне этот шрам, сказать не умею».
Не медля, Сазонов написал в политотдел воинской части: он просил отпустить Кравченко в краткосрочный отпуск для свидания с отцом.
В отделении уже знали о предстоящем свидании, такие события случались не часто, и весть о нем разнеслась по коридорам Управления.
Примчался редактор многотиражки, сказал, что под это дело надо отвести три колонки на второй полосе.
— Кстати, товарищ Сазонов, вы не выясняли, солдат — отличник службы? — спросил редактор.
Сазонов ответил, что этими подробностями он не интересовался.
— А у Зубарева есть правительственные награды?
И этого Сазонов не знал.
Капитан Серебровский, находившийся тут же в комнате, строго сказал редактору:
— Вы мало пропагандируете гражданский розыск. Ему надо придавать широкое политическое звучание!.. Молодежь должна воспитываться на этих примерах.
Редактор обернулся несколько оробело: он знал, что газета всегда что-нибудь мало пропагандирует или недостаточно отражает.
— А вы могли бы, товарищ капитан, написать об этом конкретном случае статью для нашей многотиражки? — спросил редактор.
Серебровский боком, вопросительно посмотрел на Сазонова.
— Может, — сказал Сазонов.
Через два дня приехал Федор Кравченко. Прямо с вокзала он явился в Управление городской милиции. Как только он вошел в комнату, у Сазонова исчезли последние сомнения: казалось, что это Зубарев справил себе солдатский парадный мундир, яростно начистил новые сапоги, постригся под машинку, выпил волшебной живой воды и, как в добрых народных сказках, сбросив со своего хребта лет двадцать пять, возник перед столом Сазонова.
Свидание назначено было на час дня, и солдат, доживая последние минуты как Федор Кравченко, вытянувшись на стуле и ломая в руках фуражку, слушал Николая Васильевича.
Изредка Кравченко повторял:
— Ясно. Ясно. Ясно.
А в конце беседы он смущенно попросил:
— Запишите мне, пожалуйста, товарищ майор, мою новую фамилию, имя и отчество на бумажке.
Сазонов придвинул к нему листок бумаги и протянул перо.
— Лучше сами, — попросил Кравченко.
И на удивленный взгляд Сазонова ответил:
— Руки мокрые, товарищ майор.
— Вы в Питере давно не бывали? — спросил Сазонов таким необычным тоном, что Серебровский, сидевший за дальним столом, поднял голову и посмотрел на своего начальника..
— С довоенного времени.
— Вот что я вам посоветую, товарищ Зубарев Иван Михайлович. — Сазонов сдержанно улыбнулся. — До прихода вашего отца осталось время. Спустись-ка вниз, пересеки площадь и выйди к Неве. Погуляйте малость, пусть вас продует ветерком… — И, сделав паузу, уже торжественно, словно вручая орден, повторил: —…Товарищ Зубарев Иван Михайлович… — Дотронувшись до плеча солдата, Сазонов подмигнул ему: — Давай, дружок, иди дыши!..