Среди людей
Шрифт:
Выбежав снова на площадку, он почувствовал себя необыкновенно ловким, стройным и красивым. Как раз в этот момент через сетку перелетел мяч в сторону Коташева; он услышал крики партнеров: «Доктор, пас! Пасуйте, Николай Иванович!» Изящно, как ему представлялось, изогнувшись, он ударил изо всех сил. Крутясь, мяч пролетел над самой сеткой.
«Ах, черт возьми! — с гордостью подумал Коташев. — Неужели это я ударил?»
Он осмелел. Быстро усвоив терминологию игроков, он уже кричал: «Автора!
К ужину Коташев надел другой костюм. Оркестрант предложил ему зайти в деревянную будку выпить перед едой по стакану вина. Неожиданно для себя Николай Иванович согласился. Терпкое молодое вино понравилось Коташеву.
— Ну как, вошло в кость? — спросил оркестрант, допив свой стакан.
— То есть как «в кость»? — переспросил Коташев.
— Вы что, непьющий? — удивился оркестрант.
— Ну почему же? На именинах, в праздники я позволяю себе выпить кагор или портвейн…
— А я маленько закладываю, — признался оркестрант. — Давайте, доктор, еще по стаканчику.
Выпив второй стакан, Николай Иванович не ощутил опьянения; он только почувствовал, что его взволнованно-восторженное настроение укрепилось и словно продолжилось. Да еще, пожалуй, Сергей Михайлович — так звали оркестранта — показался вдруг интересным собеседником. Они шли к санаторию, делая крюк, берегом моря. Коташеву хотелось сказать своему спутнику что-нибудь очень приятное: он чувствовал себя виноватым за то, что так долго считал его неинтересным человеком.
— Я никогда не бывал в Крыму, — сказал Николай Иванович, сильно и свободно размахивая руками. — Как здесь прелестно, дорогой мой! Вы счастливец! Музыка!.. Вот это все — море, небо, зелень — вы в силах подарить людям, сидящим в зале. Тончайшие движения человеческой души запечатлеваются в звуках. Вы проводите смычком по струнам…
— Я играю в оркестре кинотеатра «Гигант», — перебил его Сергей Михайлович. — Это все правильно: покорять зал, исторгать чудные звуки, уноситься ввысь… Но для этого необходима одна мелочь — талант, А у меня, как оказалось, его нету…
— Неправда! — горячо возразил Коташев. — Не верю! Я убежден — вы талантливый человек. Наконец, вы кончили консерваторию!
Сергей Михайлович рассмеялся:
— Консерватория — учебное заведение. Оттуда выходят и Чайковские и лабухи.
— Кто? — не понял Коташев.
— Лабухи! Так называются на нашем оркестрантском жаргоне те музыканты, которые лишены дарования.
— Как можно говорить о себе такими словами! — горячился Коташев.
— Так ведь все уже было, дорогой доктор: думал, что затирают, думал, что не везет. Я читал в молодости даты под портретами на календарях и высчитывал, сколько прожил тот или иной гений. И всегда получалось, что у меня еще масса времени впереди…
В тоне пожилого оркестранта не было и тени грусти. Большого роста, широкоплечий, с крупными и какими-то мятыми чертами добродушного лица, он шел слегка развинченной походкой, загребая ногами песок. Его легко было представить себе с контрабасом в руках, но никак не со скрипкой.
— В этом, Николай Иванович, тоже есть свой резон — понять собственное место в жизни, — сказал он, когда они входили в калитку санаторного сада. — Не одним же гениям жить на земле…
Возле, столовой стоял оживленный Пичугин. Он разговаривал о чем-то с Аней и громко смеялся. Она убежала к себе в комнату, а Пичугин, завидев приближающихся Коташева и оркестранта, подмигнул вслед девушке и сказал:
— Прелестный экземпляр! Не правда ли, доктор?
У Коташева зашумело сердце, и он тихо переспросил:
— Как вы сказали?
В полутьме не было видно его побелевшего лица. Пичугин ответил:
— Я говорю, экземплярчик хорош. На любителя!..
Неумело широко размахнувшись, Коташев ударил его по лицу. Уже коснувшись Пичугина, он вдруг почувствовал невыразимое наслаждение от того, что делает, и ударил еще раз.
У инженера свалились очки. Отшатнувшись, он прикрыл локтем лицо и споткнулся о ступеньку. Оркестрант заслонил его от Коташева и испуганно зашептал:
— Николай Иванович… Доктор… Ради бога!
У Коташева тряслись руки и дергалась щека.
— Я не позволю!.. — говорил он тонким голосом. — Вы не смеете!.. Это гадость!
Из распахнутых окон летней столовой высунулись люди. Оркестрант замахал на них руками и торопливо успокоил:
— Ничего, ничего, товарищи… Все в порядке… Ешьте, пожалуйста.
Коташев круто повернулся и пошел прочь. Пичугин нашарил на земле очки, надел их и, пожав плечами, сказал оркестранту, который растерянно гладил его по спине:
— Все-таки это довольно странно… Какой-то психопат!
Часа через полтора оркестрант нашел Коташева на берегу моря. Он сидел на камне и водил прутиком по песку. Вздохнув, Сергей Михайлович присел рядом.
— Сегодня на ужин давали жареную рыбу. Я вам поставил в тумбочку, — сказал он.
— Благодарю вас, — ответил Коташев. — Мне, очевидно, не следовало пить так много вина.
— Я должен был вас предупредить, — виноватым голосом сказал Сергей Михайлович. — Это молодое вино очень коварное: пьешь — вроде квасок, а потом как пойдет бродить в желудке!.. А еще бывает, знаете, намешают туда разной дряни — хмель, дрожжи…