Среди стихий
Шрифт:
Много с тех пор пришлось мне использовать разного альпинистского снаряжения советского производства и зарубежного - целый арсенал разных приспособлений и инструментов из стали, титана, алюминия, из капрона, нейлона и полиэтилена, из лучших сортов резины, тончайших крепчайших тканей. Я полюбил новое снаряжение, но старое сванское снаряжение для ходьбы в горах, хотя я уже не доверяю ему свое тело, представляет сейчас большую ценность для моей души. Оно придумано давно, чтобы человек ходил в горах и оставался жив.
Я побывал во многих горах, но наши горы Центрального Кавказа (как вы хорошо знаете, они не самые высокие в мире), остались для меня как альпиниста самыми интересными.
Однажды с Мишей Хергиани мы стояли рядом на одном из приемов в Лондоне, устроенном в честь советских альпинистов. Было очень интересно, нам была оказана высокая честь. Нас трогал общий дух торжественности. Но потом, вдруг как-то одновременно - так уж получилось - сказали мы друг другу: "Миша... Иосиф... в горы так хочется, домой, правда?!"
Случай
Кто уходит на вершины и с них приходит, часто слышит слова о везении и случае. Но слово "повезло" всегда у меня рядом со словом "не повезло". Человек ведет свою линию жизни среди противоположно направленных случаев, и длина ее зависит от того, как ее проложить. Мне говорят: "Везучий ты, что выжил после удара молнии..." А я думаю: "Невезучий я, что она ударила в меня..." Зависело ли от меня тут что-нибудь? Судите сами:
"...В 1953 году четверо альпинистов траверсировали массив Улу-Тау-Чан. Погода стояла тихая, лишь легкая дымка заволакивала небо. Когда группа достигла центральной вершины, руководитель траверса Кахиани сел на камень и стал писать записку. Остальные расположились поодаль. Вдруг перед грудью Кахиани что-то ярко вспыхнуло, и он, потеряв сознание, покатился с гребня. Задержала его от падения веревка. Это был взрыв шаровой молнии, которая обожгла альпиниста от груди до ступней ног и расплавила фотоаппарат..."*
А вот говорит другой писатель: "Как курьез можно привести случай, происшедший на вершине с инструктором Кахиани в 1953 году. Разряд шаровой молнии прошел по поверхности тела альпиниста, кое-где причинил ожоги и разорвал брюки-тирольки на узкие ленты. (Ошибка - штормовые штаны. И. К.). Самое замечательное произошло с обувью: ботинки на рантовых триконях мгновенно разрядом были распороты вдоль по задним, каблучным, швам вплоть до рантов, и альпинист был буквально выкинут из ботинок. Шнуровка сыромятным ремнем при этом осталась туго затянутой"**.
Верно, все так. Но к этому "курьезу" мне бы хотелось еще добавить, что если бы врач-альпинист Тарасов очень долго и упорно не оживлял меня, если бы товарищи по восхождению очень быстро не спустили бы меня по гребню, если бы врачи Тырныаузской больницы очень сильно не постарались в борьбе с ожогами на всем моем теле, то красавица Улу-Тау-Чан замкнула бы мою жизнь, как замыкает она ущелье Адыр-су.
Вот такой явился в моей жизни случай.
Но кое-что тут зависело от меня. Кое-что. В группе были медработник и альпинисты, которых я так подготовил, что они понимали тот гребень и смогли спустить по нему беспомощное тело.
Большая стена
Считается, что это самое сложное восхождение из тех, которыми я руководил. Может быть, это так.
На стене пика Таджикистан (Памир) я поручил первый трехсотметровый участок пройти мастерам спорта Шацкому и Наугольному - фирновые крутые склоны в основании стены. Они прошли, я приблизился к передовой двойке и спросил, устали они или нет. Они не устали и попросили разрешения идти дальше. Но я собрал всех на скалах. Конечно, встать рядом мы не смогли, но было слышно.
Это было уже совсем по-особому. Суета осталась внизу. В первый раз на душе спокойно от всяких спешек. Голова чиста, как воздух, затопивший долину между подошвами моих ботинок и уже далекой землей. Памирские ледники на высотах четыре-четыре с половиной тысячи метров освобождаются от снега к концу августа. Был еще только конец июля, и ледник был закрыт. С высоты хорошо видно, как снег просел на месте трещин и больших разрывов. Мы смотрели вниз на свой след, как с борта только что взлетевшего самолета. И на два километра стена уходила над нами вверх. Это был наш маршрут.
Он начинался на высоте четыре тысячи пятьсот метров и закончился на шести с половиной тысячах (6618 метров). Поверьте, что стенная работа на таких высотах довольно утомительна.
Я начал собрание: "Залиханов, что у тебя?" Он отвечал: "Восемнадцать карабинов, шесть ледовых крючьев, пять горизонтальных и пять вертикальных скальных крючьев, один скальный молоток, два зажима..." Я проверял без списка. Нельзя на такой стене возиться с бумажками. Напряжение было так велико, что и теперь я точно помню, что было в рюкзаке у каждого из восьмерых... "Баранья ляжка и кусок балкарского сыра", - закончил перечисление Залиханов. А надо вам сказать, что не могли мы рассчитывать, что удастся нам собраться вместе, поэтому продукты у каждого в рюкзаке были подобраны в соответствии с его вкусом. Мы старались во всем сделать как можно больше приятного друг другу, как малые дети, которые играют в очень вежливых взрослых, или, как влюбленные, старались: что угадать из желаний другого. Этот стиль поведения был для нас самый выгодный и самый приятный.
Я подумал о расстановке сил. Конечно, я не раз об этом думал, но теперь, когда земля уже ушла, подумал еще раз.
Когда я веду в горы молодых альпинистов, то мы забиваем крючья через метр или через два. Но вот по стене идут мастера. Мастера вообще обязаны не срываться. А если идешь по очень трудному месту, то чувствуешь, как далек ты от срыва, насколько надежно держишь себя на стене и какова возможность здесь для падения. Поэтому я бы сказал, что для мастера страховка не только в крючьях и веревках, но и в нем самом - его руках, ногах и голове. А если он будет ходить по правилам новичка, то никуда на большой стене не уйдет. Нельзя увлекаться, рваться ввысь, но и без увлеченности нельзя пройти трудное место. Вот почему я считаю, что хорошим альпинистом нельзя стать быстро. А каждый срыв - большая травма для характера, для смелости и уверенности, даже если страховка сработала и тело осталось совсем целым.
Я шел за Шацким и Наугольным, видел их над собой и проверял их работу, проверял каждый их крюк и остался один раз недоволен. Я не хочу сказать, что обязательно умею бить крючья лучше их (хотя опыт имею большой), но я был руководителем. На то и дается один человек в группе, у которого власть, чтобы думать обо всех тонкостях больше других. Он берет на себя эту задачу и должен понимать, что остальные как бы немножко меньше думают, раз есть руководитель. Так получается невольно, так устроены люди, особенно когда устанут. Мы тогда не были усталые, но я понял, что нужно в самом начале не пропустить неточность. Пришлось мне остановить передовую двойку и пойти вперед самому. Ребята не обиделись. Они уже сами руководили сложными восхождениями. Их опыт не позволил бы им обидеться, даже если бы я на них закричал. Но и я себе не позволил этого.