Среди стихий
Шрифт:
И Миша это хорошо понял и, когда сам стал инструктором, представлялся новичкам: Миша Виссарионович. Тренера Миши многие называли сокращенно Палфи, по мы так его не называли. В тот же день я поговорил с ним.
"Он будет хорошим альпинистом потому, что хороший человек, - сказал Павел Филиппович.
– Знаю, что он собирается один через перевал, но мы этого не допустим. А сегодня он назвал меня по имени отчеству - значит, скоро выучит русский язык.
– И добавил: - Он ходит изумительно. Не исключено, Иосиф, что вы будете ходить вместе".
Да, так и получилось. С Мишей мы прошли несколько хороших вершин.
Мы много разговаривали на стене. То есть, пока двигались, говорили мало. В работе альпинистам почти не надо говорить. Если Миша уходил наверх так, что я его не видел за нависающим склоном, то по движению веревки знал, что происходит. Потом сверху крик: "Иосиф, идешь?" - "Иду, Миша!" Но и этого можно не говорить. Когда в Северном Уэльсе я ходил по скалам в паре с англичанином Ральфом Джонсом, то мы не знали общего словесного языка. Были язык веревки и настроение людей, сохраняющих друг друга. Дай бог, чтобы те, кто говорят по многу слов в минуту, понимали друг друга так, как мы молча. С Мишей мы перекликались потому, что было приятно среди уходящего вверх и вниз каменного пространства услышать на родном языке родной голос: "Иосиф, идешь?" - "Иду, Миша!"
Зато на ночевках, когда мы висели рядом, пытаясь спать, многое переговорили. И так уж отдыхали душой, что я решил: для организма полезнее хорошо разговаривать, чем плохо спать.
Миша тогда недавно женился и спрашивал меня, как сделать семейную жизнь возможно лучше? Я говорю: "Миша, это сложнее, чем работа на скалах, когда ты знаешь, что чем сильнее забил крюк, тем лучше для жизни. Вот на льду нельзя слишком сильно бить молотком по крюку. Нужно, как ты знаешь не хуже меня, чувствовать точную степень удара. А женщину вообще, как ты знаешь не хуже меня, бить нельзя. В этом вся сложность".
Когда я женился и перевел жену через перевал, то стали мы жить с ней в Тегенекли. В один прекрасный день встретился я с фронтовыми друзьями и позволил себе довольно как следует выпить. Работал я тогда в сельсовете. А ребята были из Харькова, и оказалось, что они в школе инструкторов в Эльбрусе. Провели мы с ними время, и они пошли в свой лагерь, а я пошел домой и, не говоря супруге ни слова, лег спать. Слышал сквозь сон, как она жаловалась моему отцу: видишь, какой он пришел сегодня. Примерно около часа ночи мне приснился ручей, который идет где-то с высокой горы и мимо меня проходит, но в рот мне не попадает. Я проснулся и говорю моей жене Нателле: "Можно ли кружку водички?" А она мне говорит: "Товарищ Кахиани, ты участник Великой Отечественной войны, ты сегодня встретился с друзьями, слава богу, что у тебя с войны конечности руки и ноги сохранились, а во дворе течет самотеком бесплатный ручей-водопровод, который ты сам сделал. Можешь позволить себе встать, пойти к нему и выпить, сколько тебе надо".
Я не мог спорить, что у меня конечности целы, поэтому встал и направился к водопроводу.
В первую очередь выпил очень много воды, а потом... У дома отец вспахал полосу сажать картошку; и в ту дождливую ночь я походил босиком по колено в пашне, молча пришел и лег к молодой жене в постель. Она говорит: "Что-то ноги у тебя очень холодные". А я ей сказал русскую пословицу, которую знал с войны: "Утро вечера мудренее".
С
На следующий день она говорит моему отцу: "Наверное, мне придется идти обратно через перевал, потому что вот так сделал твой сын". Отец сказал мне по-свански: "Как ты не понимаешь, что с молодой женой в постели спать не то же самое, что ночевать в окопе".
На следующий день пошел я на работу и ни грамма не выпил, но пришел покачиваясь. Ни слова жене не говоря, лег спать. Ночью говорю: "Что-то опять водички хочется. Неужели придется вставать?" - "Нет, нет!" - говорит жена.
Миша так смеялся, что раскачивался на крючьях. Полночи прошло незаметно. Он мне рассказывал о своей семье, я давал советы. А к концу ночи нам сильно захотелось пить, и Миша говорит: "Ты знаешь, Иосиф, что-то мне очень воды хочется". А я говорю: "Миша, если бы сейчас можно было походить по земле, то я бы тебе это не уступил".
В ту ночь, это была вторая ночь на стене, у нас не было воды. А первую ночь мы всю шли, потому что по ночам было меньше камней.
В свете налобного фонаря выглядывал малый кусочек стены, а остальная она уходила во мрак. Я видел Мишин фонарь и свет под ним на стене. Иногда я ничего не видел, и только веревка уходила. Стук камней волновал нас в темноте: куда они летят? Пока они летели мимо.
Мы двигались вверх. Прошло несколько часов, и первые двести метров утонули в темноте под нами. Пройден нижний скальный участок. Теперь крутой лед вел нас влево, и я пошел первым. В спасательных работах мне приходилось и до этого работать ночью на льду.
Мы подходили к бергшрунду, который надо было преодолеть. При переходе со льда на чистую скалу между льдом и каменной породой есть пространство щель, провал - бергшрунд. В сумерках утра я увидел, что ближний к нам край его так исковеркан, будто огромные звери рвали когтями. Картина была такая, что страшно было вступать на этот лед. Тем более что мы знали, почему он такой: камни его тут били сплошным потоком.
Уже разгорался рассвет. На верх стены упало солнце. Еще оставалось метра два до края бергшрунда, когда мы услышали гул. Этот звук обгонял камни. Оставалась секунда... Мы рванулись и прыгнули в бергшрунд. Держа наготове ледорубы, мы готовились цепляться за стенки... Неглубоко в бергшрунде был снежный мостик. Конечно, мы увидели его прыгая. Но, что бы мы сделали, если бы его не оказалось? Став на мостик, мы сразу подняли лица кверху и увидели, как замелькали на фоне серого неба камни и куски льда. Мы поглядели вниз, в трещину, она уходила в черную бездну.
На том мостике мы ютились два часа. Камни били в край трещины и залетали внутрь. Но пока мимо нас.
"Иосиф, - спросил меня Миша, - на войне так же было? Как было на войне, страшнее ждать?"
Я сказал ему, что на войне было просто хуже.
Я пошел на войну добровольно, как на эту стену, и тоже добивался права пойти. Военком меня несколько раз отсылал: "Нет приказа еще брать в Тбилиси таких молодых". Но я добился, и меня взяли. Между прочим, те люди, которые спрашивали меня тогда, зачем сам идешь на войну, напоминают тех, которые спрашивали часто, зачем идешь на гору. Но тем тогда было легко ответить: "Защищать Родину".