Срединное море. История Средиземноморья
Шрифт:
Дворец Альгамбра в Гранаде представляет собой одно из великолепнейших мусульманских зданий в Европе, сохранившихся до наших дней. Всех посетителей неизменно очаровывает изящество его архитектуры, тонкость резьбы, игра света и тени в его двориках и садах. Арки в форме подковы, кружево арабской каллиграфии, своды с украшениями в виде сталактитов — все это дышит духом ислама, являя его в самом совершенном воплощении. А затем посетителей ждет сюрприз. На потолке в трех альковах Сала де лос Рейос [169] — иногда ее называют Сала де ла Хустисия [170] — имеются совершенно необычные изображения. Они выполнены на коже, что уже может показаться необычным, но еще более примечателен их сюжет. В центральной нише десять человек, по виду явно мавры, сидят, собравшись на совет, а по бокам изображены сцены охоты, боев, игры в шахматы и куртуазного ухаживания — все выполнено в манере, характерной для христианской Европы периода позднего Средневековья.
169
Зала королей (исп.).
170
Зала справедливости (исп.).
171
Вопреки расхожему мнению изображение человеческой фигуры в исламе запрещено не полностью: персы не соблюдали его никогда, турки-османы — весьма часто, — но в Северной Африке и мусульманской Испании подобные произведения, выполненные мусульманским художником, невозможно себе вообразить.
Одна из причин здесь заключается в том, что к третьей четверти XIII в. Реконкиста, можно сказать, выдохлась. Король Педро III Арагонский был полностью занят своей сицилийской авантюрой, тогда как его современник, король Кастилии Альфонсо X Мудрый (по-видимому, культурный и эрудированный человек), куда более интересовался переговорами по поводу короны Священной Римской империи и осуществлением своих планов относительно династических притязаний на Гасконь, нежели истреблением неверных. Что до сына Альфонсо, Санчо IV, и внука, Санчо Альфонсо XI (он взошел на престол еще несовершеннолетним, в результате чего началась гражданская война; хаос продолжался тринадцать лет, пока кортесыКастилии не провозгласили в 1325 г., что он вошел в возраст), у них было более чем достаточно забот при отражении нападений марокканских берберов; при этом их успехи вызывали у мусульманских правителей скорее радость, нежели огорчение.
С восшествием на кастильский престол сына Альфонсо XI, Педро I — более известного под вполне заслуженным им прозвищем Педро Жестокого, — в 1350 г. на миг показалось, что сосуществование мусульман и христиан вновь находится под угрозой. Однако в первый период правления Педро в основном был занят домашними делами: заточил в тюрьму несчастную жену Бланку Бурбон, едва не убив ее (причем после того как стал двоеженцем), а затем сам оказался во власти своих врагов, удерживавших его во дворце. Очутившись на свободе в 1356 г., он продолжал убийства одно за другим, пока в 1360 г. не началась гражданская война. Во главе его противников стоял его единокровный брат Энрике Трастамарский. Обе стороны стремились получить поддержку других государств, и в результате Кастилия оказалась вовлечена в Столетнюю войну: Педро поддержали англичане, в особенности Эдуард по прозвищу Черный Принц, а Энрике — французы. Союз с англичанами продолжался недолго: Эдуарда оттолкнуло неверие и жестокость Педро, он возвратился в Англию, страдая от болезни, которая вскоре и свела его в могилу. Педро, оставшись один, вскоре потерпел поражение от Энрике и его союзника, знаменитого французского рыцаря Бертрана Дюгеклена. 23 марта 1369 г. Энрике в палатке Дюгеклена нанес Педро кинжалом смертельный удар и сделался Энрике II, королем Кастилии. Он наследовал такому правителю, как Педро, поэтому страна от этого только выиграла.
В 1371 г. был заключен один из немногих династических союзов между Испанией и Англией: старший из выживших сыновей Эдуарда II, Джон Гонт, герцог Ланкастерский, женился на Констанции, незаконной дочери Педро, и in absentia [172] провозгласил себя королем Кастилии. Прошло еще пятнадцать лет, прежде чем он ступил на испанскую землю, дабы заявить свои права на престол; наконец 7 июля он отплыл из Плимута в сопровождении жены и двух дочерей, а также армии в 20 000 человек. Через месяц он высадился в Корунне, и вскоре под его власть перешла большая часть Галисии, расположенной на северо-западе страны. Весной 1387 г. он объединился со своим зятем, королем Жоаном I Португальским (женившимся на его дочери Филиппе), ради совместного вторжения в Кастилию. Экспедиция потерпела неудачу: в лагере быстро начался мор, причем заболел и сам герцог; завоеванные территории были потеряны, и армии пришлось отступить через Пиренеи. Наконец в 1389 г. Гонт подписал договор, согласно которому отказывался от претензий на престол в обмен на сумму в 200 000 крон и щедрую ежегодную пенсию. Кроме того, его дочь Екатерина должна была стать женой будущего Энрике III Кастильского. В целом он получил куда больше, чем заслуживал.
172
В отсутствие (лат.).
Все это время мусульмане Гранады жили счастливо и относительно мирно. Что касается евреев, то с ними дело обстояло иначе. В финансовом отношении Энрике рассчитывал на них так же, как и другие правители, но во время гражданской войны он сознательно разжигал ненависть к ним, и с течением времени антисемитизм усиливался, пока в 1391 г. не вспыхнул и распространился подобно лесному пожару. События начались в Севилье 6 июня. Большая часть еврейского населения бежала, спасаясь от верной гибели; многие другие, поскольку синагоги были насильственно превращены в христианские церкви, вынуждены были перейти в новую веру. Из Севильи гонения охватили Андалусию, а затем и оставшуюся часть полуострова и даже земли за Пиренеями, достигнув Перпиньяна. Через некоторое время, как и следовало ожидать, наступило затишье, но огонь продолжал тлеть все следующее столетие, пока в 1492 г. Фердинанд и Изабелла не подписали роковой эдикт, согласно которому евреи изгонялись с испанской земли.
«Декамерон» Боккаччо начинается с того, что десять молодых людей покидают Флоренцию из-за чумы. Эта чума, более известная как «Черная смерть», нависает, подобно тлетворным испарениям, над второй половиной XIV в. Впервые она появилась в Константинополе весной 1347 г.; можно почти с полной уверенностью утверждать, что ее привезли корабли, спасшиеся из уже охваченной чумой генуэзской торговой колонии Каффа (совр. Феодосия в Крыму), которую в то время осаждали монголы. Город много веков подряд страдал от болезней, занесенных подобным образом, однако они никогда не были столь заразными, а эпидемии не распространялись в таких масштабах, как в этот раз. Как мы теперь знаем, носителями роковых бацилл являлись блохи, разносчиками которых, в свою очередь, обычно (хотя и не обязательно) бывали крысы, которыми кишели все корабли, приходившие с Востока. Любопытно, что эти крысы и сами были относительно новыми пришельцами в Европе. Первые из них, вероятно, прибыли на кораблях, на которых крестоносцы возвращались из Палестины, однако они быстро и беспрестанно размножались, и к середине столетия их было более чем достаточно, чтобы распространить болезнь по Европейскому континенту. Не обязательно верить современнику, анонимному хронисту из итальянского города Эсте, который утверждает, что в Константинополе от чумы пострадало восемь девятых всего населения. Для византийцев, однако, случившееся, по-видимому, выглядело последним доказательством того, о чем они уже давно подозревали: Святая Дева, их покровительница и защитница более тысячи лет, окончательно оставила их.
В самом Средиземноморье «Черная смерть» началась в октябре 1347 г., когда в Мессину прибыло двенадцать генуэзских галер. Возможно, они тоже пришли из Каффы. Также, несомненно, оттуда другой генуэзский флот перенес инфекцию в январе 1348 г. в Геную, Венецию и на Сицилию. Оттуда она распространилась к северу, на Корсику и Сардинию, к югу — в Тунис и Северную Африку, к западу на Балеарские острова, оттуда перекинулась в Барселону и Валенсию на побережье Испании, а также, что было неизбежно, через проливы проникла в Южную Италию и быстро охватила полуостров.
Изо всех итальянских городов сильнее всего пострадала Флоренция. Оценки современников малодостоверны, однако имеется надежное свидетельство, гласящее, что из всего населения Флоренции, оценивавшегося примерно в 95 000 человек, в ходе шестимесячной вспышки болезни умерло между 50 000 и 60 000. Сам Боккаччо оставил незабываемое описание безудержного бегства всего населения из городов и местечек, покинутых домов и имущества, того, как больных — даже детей — бросали на произвол судьбы и никто не смел приблизиться к ним; массовых захоронений в поспешно вырытых траншеях; оставшегося без присмотра скота, свободно бродившего в сельской местности. Сообщают, что в Венеции, где эпидемия особенно свирепствовала, погибало по 600 человек в день; в Орвьето в каждой семье из четырех человек статистически ожидалась смерть одного из родителей и одного ребенка; в Сиене — где количество умерших оценивалось в 50 000 человек, что равнялось двум третям населения, — как раз в то время строился собор, который должен был стать одним из величайших в христианском мире. Все рабочие умерли; строительство было остановлено, и хотя оно возобновилось ближе к концу века, здание — в том виде, в каком изначально планировалось, — не завершено до сегодняшнего дня. Что до Италии в целом, то мы вряд ли ошибемся, утверждая, что потери составили треть всего населения или даже немногим более.
Во Франции во многом происходило то же самое. Как и следовало ожидать, вначале чума вспыхнула в Марселе. Через несколько недель она достигла Пиренеев, а к началу августа 1348 г. уже свирепствовала в Бордо. Она также поразила лежащий восточнее папский Авиньон, истребив почти половину его обитателей, включая всю английскую общину августинцев, находившуюся в городе. Папа Климент VI удалился в свои комнаты, никого не принимал и целыми днями сидел между двумя пылающими жаровнями. (Лечение оказалось успешным: он выжил.) Тем временем зараза распространилась вверх по долине Роны до Лиона, а к началу июня достигла самого Парижа.
Там, где болезнь поражала людей, благочестиво настроенная часть населения начинала молиться. Однако преобладавшей реакцией на приближение неминуемой смерти, особенно в больших городах на севере страны, стало лихорадочное и неистовое веселье. А почему бы и нет? Если Господь оставил своих людей, почему следует соблюдать его заповеди? Если человеческие жизни должны быть столь жестоко прерваны, пусть люди посвятят последние свои дни удовольствиям, будь то пища, вино или любовь — или, в идеале, и то, и другое, и третье. В Париже — где подобные наслаждения всегда высоко ценились — размах происходившего свидетельствовал о почти полном упадке морали, как частной, так и общественной.