Срезы истории
Шрифт:
– Я, а что вам угодно, товарищи?
– Кто такой?
– Адвокат Милявский, если угодно. А вы кто будете?
– А мы городская ЧК и дом этот у вас реквизируем.
– Простите, а на каком основании?
– На каком? Именем революции! Понял?
– Не совсем. Имущество можно отнять у человека за серьёзные преступления и только по решению суда. Иначе это квалифицируется как грабёж.
– Ну, ты поговори ещё, буржуй недорезанный, – начал закипать один из вошедших.
– Насчёт буржуя вы тоже заблуждаетесь. Всю жизнь я тружусь, защищая людей в суде.
– Хватит болтать!
– Я продолжаю настаивать, что это грабёж и виновные должны быть привлечены к ответственности. Так что вам ещё, может быть, потребуется моя помощь.
– А тебе, контра, уже ничего не потребуется.
Раздалось несколько выстрелов.
– Позвольте, – раздался дрожащий голос жены адвоката, – если имущество вы можете отбирать, как вы говорите, именем революции, то кто дал вам право распоряжаться чужими жизнями?
– Та же революция!
Послышалось ещё несколько выстрелов. На какое-то время наступила тишина. Потом один из чекистов тихо спросил:
– А жену-то зачем?
– Так проще. Никаких наследников, и никто жаловаться не пойдёт… Давай-ка поройся в ящиках. Они ведь неплохо жили, так что драгоценности наверняка есть да и ещё что-нибудь интересное.
Петро тронул лошадь и потихоньку отъехал от дома…
С трудом пережили тяжёлое время. Наступил НЭП. У Петра было уже восемь детей, а Маша, похоже, не собиралась останавливаться на достигнутом. Но снова появились заказы, заработала молотилка. Нэп вернул людям заинтересованность пахать и сеять. У Петра меж тем появилась новая идея. Дело в том, что селяне своё зерно после обмолота вынуждены были возить на мельницу аж за 40 вёрст. И решил он поставить свою ветряную мельницу. Место выбрал на высоком холме. Что надо для мельницы, делал сам. Сам и собрал.
И началась у Петра вовсе хорошая жизнь. Ездили к нему на мельницу не только односельчане, но и многие из окрестных деревень. Появился хороший достаток. Дети стали ходить в обновках. Старшие учились, а младшие всё прибывали. Маша довела их число уже до двенадцати. Так бы и жили хорошо, да пришла новая беда – коллективизация. Петра она коснулась в первую очередь.
– Ты у нас, Петро, вроде как первейший кулак, – заявило правление образовавшегося колхоза.
– Какой же я кулак? Я что, эксплуатирую чужой труд? Я всё делаю сам. Кто вам не даёт так работать?
– Так-то оно так, – стыдливо отводили глаза члены правления, – однако у тебя мельница и молотилка. А у нас в колхозе без них никак нельзя.
– Так соорудите себе. Вас ведь вон сколько народу.
– Как соорудить? Никто в этом деле не понимает.
– Никто не понимает, а я при чём?
– А ты разбираешься.
– И чего вы хотите?
– Вступай в колхоз. А мельница, кузня и молотилка пойдут как вступительный взнос.
– А если я не соглашусь?
– Сам знаешь, какое у нас сейчас время. Раскулачат, имущество просто отберут, а семью в Сибирь вышлют. А у тебя вон целый муравейник, мал мала меньше. Не довезёшь до Сибири.
– И что в колхозе я должен делать?
– Да то же, что и сейчас. Будешь в кузне работать, на мельнице, молотилку чинить. Оплату будешь получать в колхозе, как все, а имущество будет теперь колхозное.
Видел Петро, что нет у него выхода, и согласился. Бог с ней, с собственностью. Зато так же с техникой будет работать.
Работал Петро, как и прежде, только плата за помол теперь шла не ему, а колхозу.
Как-то привёз молотить зерно Федька Рыжий. Он теперь уже был не председатель сельсовета, а рядовой колхозник. Переизбрали его за развал работы и беспробудное пьянство. Когда его ставили председателем, он думал, что это уже на всю жизнь. И ошибся.
Таких лодырей и пьяниц не смогла выдержать даже советская власть. Его сперва понизили до бригадира полеводческой бригады. Но Федька обиделся на власть и запил ещё сильнее. И вот теперь он числился рядовым колхозником, но своим трудом приносил мало радости родному колхозу. Однако ж и ему надо было есть.
Явился он к Петру на мельницу со своим зерном… Когда дошло дело до платы, Федька завозмущался.
– Почему это ты так много берешь?
– Ты что, Федя. Вот расценки, установленные колхозом. Ты что, забыл, что мельница теперь колхозная и себе я ничего не беру?
– Так-таки и не берёшь?
– Нет, конечно.
В это время один бедняк принёс полмешка зерна и попросил обмолоть. Петро смолол и плату с бедняка не взял. Федька как раз таскал свои мешки в телегу и заметил это.
– Ага, с одних дерёшь три шкуры, а с других ничего не берёшь! Что хочешь, то и делаешь. Это ты забыл, что мельница теперь колхозная!
– Ты чего, Федя, – засмеялся Петро. – Ты посмотри, сколько у него зерна. Какую тут плату брать? Тут горшка муки много.
Но Федька злобу затаил и знал, как навредить: написал кляузу в ЧК. И что тут началось! Хищение! Злоупотребление! Замаскированный кулак!
В стране как раз было такое время, когда кругом начинали искать «вредителей» и «врагов народа». Так что дело Петра было для чекистов очень кстати. Его арестовали, судили и отправили в лагерь под Архангельск…
Везли заключённых долго, и переезд давался тяжело. Ехали в товарном вагоне, на дощатых нарах. Открывали вагон часовые пару раз в день на станциях. Давали возможность набрать воды и бросали в вагон несколько буханок хлеба. Делили потом на куски суровой ниткой. Раздачей занимался один бугай. Роста он был огромного, кулаки как пудовые гири. Говорили, что он бандит и убийца. Вроде долго за ним гонялись, пока кто-то из сообщников его не предал и его не взяли на каком-то грабеже. Грозил ему расстрел, однако что-то в деле разладилось или вмешался кто. В результате расстрел заменили лагерями. И вот теперь он сидел как султан, а зэки выстраивались к нему в очередь за своей пайкой.
Народ среди зэков подобрался пёстрый. Были, конечно, и уголовники. Но много было простых крестьян и городских жителей, попавших по разным причинам под статью «Вредительство» и объявленных врагами народа.
Были среди зэков и интеллигенты. Рядом с Петром на нарах лежал приличного вида мужчина, которого все почему-то называли «профессор».
В вагоне было холодно, отовсюду дуло, и люди прижимались спинами друг к другу на нарах, чтобы согреться. Петро прижимался своей спиной к профессорской. Постепенно разговорились, и оказалось, что он действительно профессор.