Срочно требуется лох
Шрифт:
— Теперь не сорвется, — согласился Тарасенко. — Сам виноват, что вляпался. Не надо было заводить шуры-муры на стороне.
— Так ему же надо было как-то обтяпать это дельце, о котором они тут базарят. Пришлось соблазнить главбуха. Для этого она ему и была нужна. Но теперь пускай попробует от неё отделаться. Все, угодил в капкан, парень.
— Да, — вздохнул Тарасенко, — мужчина охотиться за женщиной до тех пор, пока она его не поймает.
В джипе тем временем закончили разборку и договорились обо всем. Похоже, Ларионов с Бирюлиной решили заметать следы в неизвестном пока деле. Джип выехал со стоянки и рванул дальше по проспекту. Конечно, оперы увязались за ним. Совсем скоро, через несколько кварталов, джип заехал в какой-то двор и буквально минут через пять выехал обратно на улицу. Людмилы в машине уже не было.
Оперативники проводили джип до ларионовского дома и поехали в управление.
Полковник Самохин внимательно прослушал запись и вынес свой вердикт:
— Значит, Ларионов в обход Кизлякова провернул свою финансовую аферу, втянув в неё главного бухгалтера Бирюлину. Он просто не знал, что его шеф вляпается в другую аферу с кредитом. Скорее всего, тут дело тоже идет о крутых бабках, на которые Кизлякова кинул его ближайший сподвижник. Вот она, жизнь простого российского бизнесмена. Так и жди, что тебя кинут. Не чужие, так свои. Не свои, так чужие. А то и все вместе.
— Как же этот подлец мог кинуть друга? — в сердцах высказался Тарасенко. — Каким он нам представляется. Оказывается, он совсем и не друг, а так…
— Когда речь идет о бабках, о дружбе не вспоминают, — заметил Костя. — И когда о бабах. И то, и другое — дело интимное.
— Ну что ж, — подвел итог Самохин. — Надо вызвать Ларионова на допрос под благовидным предлогом. Чтобы он не успел подготовиться и придумать оправдание. И предъявим ему эту запись. Вот тогда посмотрим, что он запоет.
Глава 13
Художник писал натюрморт, состоящий из полупустой бутылки водки, граненого стакана, полбатона черного хлеба и вскрытой консервной банки с кильками. На сей раз он работал в реалистической манере, и поэтому изображение соответствовало оригиналу. Поистине, это ему удавалось значительно лучше, и предметы, олицетворяющие наше национальное самосознание, получались на картине, как живые. Серега и поставил себе такую задачу — вызвать у зрителя эмоциональный порыв эти самые предметы тут же поиметь.
Терентич со скучающим видом разглядывал картины, вывешенные по стенам серегиной квартиры на всеобщее обозрение, и тихо что-то напевал себе под нос. Он переходил от одной картины к другой, внимательно с видом знатока их изучал и выдавал свою оценку в виде восхищенного или презрительного хмыканья. Серега же вошел в раж, то есть никак не мог отбиться от приставучей музы, которая изо всех сил хватала его за руку, всовывала в неё кисть и тащила к полотну. Он настолько увлекся натюрмортом, что не обращал никакого внимания на присутствие постороннего ценителя. А зря.
— Нет, ты, Серега, замечательный художник! — наконец решил высказаться отец. — Мне твои картины очень нравятся, очень! Просто непризнанный талант!
— Мне тоже, — буркнул себе под нос Серега, вспомнив про старикана, случайно оказавшегося в его квартире. Он на мгновение оторвался от полотна, бросил на него взгляд, преисполненный самодовольства. — Особенно эти. Сохраню для потомства.
Терентич застыл перед копией Джоконды, которая заметно отличалась от других картин качеством исполнения. Точность линий общеизвестного лица, едва заметная игра света и тени, мягкие полутона, приглушенный цвет — все было исполнено на высшем уровне. Видно, когда-то Серега исполнил её на заказ для какого-нибудь толстосума, да, скорее всего, не сошелся с ним в цене и оставил себе. Копировать тоже надо уметь, и художник тешил себя мыслью, что он на все руки мастер.
— Да, прекрасные картины! — восхищался Терентич. — Прекрасные! Особенно, вот эта!
Серега посмотрел в его сторону внимательнее, желая узнать, о каком именно полотне идет речь. Речь шла о копии, а любой уважающий себя художник относится к копиям точно так же, как музыкант симфонического оркестра относится к игре на балалайке. С пренебрежением.
— Ничего особенного, — буркнул он. — Обычная подделка.
— Ты ничего не понимаешь! Этот портрет просто великолепен! — с видом знатока принялся разглагольствовать Терентич. — Какая прелестная женщина! Нет, надо же так выразительно нарисовать! Какие глаза! Какая улыбка! Она меня просто завораживает!
Серега недовольно хмыкнул и отвернулся.
— Это копия, — с нажимом сказал он. — Понимаешь, Терентич, копия! Она не представляет никакой художественной ценности. Только коммерческую.
— Копия! — искренне удивился Терентич. — Ну, надо же! Так значит, оригинал у тебя получился ещё лучше?
Серега многозначительно помотал головой, выдавая этим свое отношение к человеку, не знакомого с шедеврами мирового искусства, тяжко вздохнул и сказал неопределенно:
— Оригинал всегда лучше копии.
— А ты что, его продал? — наивно поинтересовался старик.
Серега усмехнулся. Да, видать, папаня за годы военной службы так и не удосужился ни разу сходить в музей или полистать книжку по искусству. А впрочем, зачем человеку, привыкшему ходить строем, знать, кто и что нарисовал много лет назад?
— Да, Николай Терентич, не силен ты в живописи. Не силен!
— Почему это не силен? — взвился отец, словно его обвинили в незнании основ садоводства и огородоведения. — Разбираюсь не хуже тебя. И я тебе откровенно скажу, Серега. Только ты не обижайся. Я человек простой, лукавить не умею. То, что есть на сердце, то и говорю. Так вот, по сравнению с этой твоей картиной все остальные — мазня!
Серега перестал усмехаться и отложил кисть. Его задели за больное. Он оставил мольберт в покое и подошел вплотную к стене с картиной, переводя возмущенный взгляд с портрета Моны Лизы на старика Терентича.
— Это почему это мазня? — недовольно уточнил он.
— Мазня и все! — пригвоздил старик. — Чувства в них нету! Понял? Нету чувств никаких. Одни пятна и фигуры. Лучше сними, чтобы не позориться. А эту бабу оставь. Хоть она и не шадевр, но в ней чувства есть!
— Да какие ты в ней чувства нашел? — вскипел Серега.