Ссора с патриархом
Шрифт:
В главе двадцать седьмой он прочел: «C’est folie de rapporter le vray et le faux a nostre suffisence» [73] .
Однако за иронической улыбкой пряталось какое-то беспокойство, и, читая, Боббио время от времени трогал рукой правую щеку.
Монтень писал: «Quand nous lisons dans Bouchet les miracles des reliques de sainct Hilaire, passe; son credit n’est pas assez grand pour nous oster la licence d’y contredire; mais de condamner d’un trait toutes pareilles histoires me semble singuli`ere imprudence. Ce grand sainct Augustin tesmoigne…» [74]
73
Безумие
74
Когда мы читаем у Буше о чудесах, совершенных якобы мощами святого Илария, то не станем задерживаться на этом: доверие к этому писателю не столь уж велико, чтобы мы не осмелились усомниться в правдивости его рассказов. Но отвергнуть все истории подобного рода я считаю недопустимой дерзостью. Святой Августин, этот величайший из наших святых, говорит… ( Франц.)
— Вот как! — воскликнул Боббио, саркастически усмехнувшись. — Стало быть, Блаженный Августин свидетельствует или, скажем, удостоверяет, что видел собственными глазами, как в Милане перед мощами святого Гервасия прозрел слепой ребенок, как в Карфагене женщина, которую осенила крестом новообращенная, исцелилась от язвы… Но ведь точно так же Блаженный Августин мог бы засвидетельствовать или удостоверить с моих слов, что Марко Саверио Боббио, почтенный нотариус из Рикьери, исцелился однажды от жестокой зубной боли, прочтя молитву пресвятой деве…
Тут Боббио закрыл глаза, сложил губы трубочкой, дыхнул и потянул носом:
— Дурной запах!
Растянув губы и склонив голову набок, попробовал, не открывая глаз, чуть надавить на щеку.
— Проклятье! Снова он, что ли, заболел, этот зуб? Ой как заболел… Опять заныл, прах его побери…
Боббио засопел, с трудом встал, бросил книгу на кушетку и принялся ходить по комнате, наморщив лоб и держась за щеку. Стал перед трюмо и, сунув в рот палец, оттянул щеку, чтобы взглянуть на больной зуб в зеркало. От холодного воздуха тот заныл еще сильней, так что Боббио поскорей закрыл рот и сморщился от боли. Потом обратил взор к потолку и в отчаянии потряс кулаками.
Он знал по опыту, что отчаиваться и приходить в ярость не надо — будет еще хуже. Постарался взять себя в руки: снова лег на кушетку и немного полежал, полузакрыв глаза, словно вынашивал в себе свою боль, потом открыл их и снова принялся за чтение: «…une femme nouvellement baptis'ee lui fit; Hesperius… une femme en une procession ayant touch'e a la chasse sainct Estienne d’un bouquet s’estant frott'ee les yeux, avoir recouvr'e la veue qu’elle avoit pieca perdue…» [75]
75
…которым его осенила другая, только что окрещенная женщина; как один из его друзей, Гесперий… как одна женщина, до этого много лет слепая, коснувшись своим букетом во время религиозной процессии раки святого Стефана, потерла себе этим букетом глаза и тотчас прозрела… ( Франц.)
Снова Боббио усмехнулся, но усмешка его тотчас перешла в гримасу — острая боль пронзила челюсть, — и он довольно сильно стукнул по ней кулаком. Усмешка оказалась вроде вызова.
— Ну ладно, — произнес он. — Давайте проверим… Пусть Монтень и Блаженный Августин будут свидетелями… Посмотрим, повторится ли то, что случилось со мной тогда…
Он закрыл глаза и с застывшей улыбкой на губах, дрожавших от боли, стал тихонько читать молитву пресвятой деве, на этот раз по-латыни, с трудом вспоминая слова: «…gratia plena… Dominus tecum… fructus ventris tui… nunc et in hora mortis…» [76] Тут он открыл глаза. «Amen» [77] . Подождал несколько мгновений — ну что там с зубом?
76
Благодатная…
77
Аминь ( лат.).
Да нет! Не прошло… Еще сильней припекает… Конечно, сильней… сильней…
— О святая Мария, святая Мария!
Боббио оторопел. Эта последняя мольба была не его:она слетела с его губ, но голос был не его,и слова эти были произнесены с жаром, который был не его,И вот, пожалуйста… вот… передышка… облегчение… Неужели все-таки?… Как в тот раз?.. Ой нет! Ой-ой… Ой-ой…
— К черту Монтеня! И Блаженного Августина!
Боббио водрузил на голову цилиндр и, сердито ворча, держась за щеку, отправился к зубному врачу.
Трудно сказать, читал он по дороге молитву пресвятой деве, сам того не замечая, или не читал. Может, да, а может, нет… Но так или иначе, перед самой дверью врача он вдруг остановился. Его брови были нахмурены, по лицу струился пот, и вся фигура его выражала такое смешное недоумение, такую растерянность, что какой-то проходивший мимо знакомый окликнул его:
— Синьор Боббио!
— А?..
— Что с вами такое?
— Да ничего… У меня было зуб заныл…
— И все прошло?
— Ну да… Само по себе…
— Вы бы лучше сказали: «Слава богу!»
Боббио оскалился, как взбесившийся пес.
— Черта с два! — крикнул он. — При чем тут бог?! Говорю вам — само по себе! Хотя из-за того, что я так говорю, зуб наверняка через минуту снова заболит!.. Но знаете, что я сделаю? Сейчас он не болит, но я все равно пойду и попрошу его выдрать! Пусть их выдернут все до одного, и сейчас же! Сыт я этими шутками, сыт по горло, хватит с меня!
И под смех своего приятеля яростно рванул дверь и вошел в дом зубного врача.
СТАТУЭТКА МАДОННЫ
Представьте себе коробку с игрушками: деревья, увенчанные кроной из кудели, ствол которых приклеен к деревянному кружку, чтоб не падали, а под ними — квадратные домики, церковь с колокольней и все прочее; затем представьте, что такую коробку дали младенцу Иисусу и тот, играя, построил для приходского священника, которого звали падре Фьорика, его бенефиций, причем рядом с церковью, нареченной именем святого Петра, стоял дом священника; его три окна были украшены накрахмаленными полотняными занавесками, которые, если смотреть с улицы, наводили на мысль о чистоте и тишине покоев, залитых солнцем; у дома — сад, где тебе и навес из виноградных лоз, и японская хурма, и гранаты, и лимоны, и апельсиновые деревья, а вокруг церковного двора — убогие домишки прихожан, разделенные улицами и проулками; с крыши на крышу перелетают стаи голубей, к стенам домов боязливо жмутся кролики; тут же куры, ненасытные и драчливые, и конечно же свиньи, всегда немного грустные и вроде бы раздосадованные своей чрезмерной тучностью.
Мог ли предполагать приходский священник, падре Фьорика, что в его мирок, устроенный вот таким образом, проникнет дьявол?
А дьявол проникал в него сколько хотел и когда хотел, тайно, но без всякого труда: то под личиной примерного прихожанина, то в образе набожной женщины, а то и в виде какого-нибудь безобидного предмета. Падре Фьорика, можно сказать, каждый божий день проводил в обществе дьявола и не подозревал об этом. Правда, заподозрить неладное приходскому священнику было трудно, потому что дьявол не стремился погубить его совсем, а развлекался тем, что заставлял поддаваться мелким соблазнам, так что прегрешения пастыря, когда они выходили на свет божий, большого зла ему не причиняли — ну посмеются его верные прихожане, собратья по клиру да начальство, только и всего.