СССР 2061 - Сборник лучших работ
Шрифт:
Пятьдесят… тридцать два… и привалиться к боку антиграва. Пусть усыпленного, но такого родного…
— Я пришел… Я пришел, ребята… Я пришел!!!
А со стены падает конец веревки. Последней веревки, которую осталось пройти основной группе…
Тёмка отдыхивается, а я вдруг понимаю, что ухожу обратно в небытие. То ли пришло время, то ли выполнил свою задачу, то ли… мысль обжигает…
«Тёма, ты как?»
«Нормально».
«Без героизма. Ощущения?»
«Отдышался уже. Вы разве не чувствуете, дядя Сережа?»
Что ж, если за этот переход должна быть заплачена жизнь, то пусть она будет моей. Одной могилой меньше…
«Ухожу, Тёма».
«Как?»
«Совсем.
Последнее, что слышу — надрывный Тёмкин крик.
Тёма
— Не-е-е-ет!!!
— Темыч, с тобой всё в порядке?
Спустившийся со стены Скворец подбежал к истошно кричащему мальчишке. Тёмка посмотрел мутным взором и хрипло выдавил:
— Всё нормально.
— Идти сможешь? До Базы?
— Да. И на акье работать смогу. Не бывает уважительных причин…
Через день
— Тёма… Извини, что спрашиваю…
— Он ушел… Совсем… Там, у вертушки…
— Это, действительно был он? Викторыч?
— Он… Четыре года вместе… Ушел… Почему?..
— Откуда ж… Жаль… Если б ты знал, какой это был человек… О чем я, кому же, как не тебе, знать…
— Анатолий Павлович, я смогу стать спасателем? Сам, без него?
— Как кончишь школу — жду. Через год?
— Через год…
На плацу Базы Службы, обнявшись, вытирали слезы два человека: начспас и практикант, старик и мальчишка, прошлое и будущее…
Мужчины не плачут? Кто вам сказал эту глупость?
Полчаса города-леса
Дмитрий Санин
Эта удивительная история произошла три года назад, в сентябре 2061. «Удивительная» — потому что никогда я больше не испытывал такого удивления.
Был обычный рабочий день. Часы показывали 13:45, пора было идти обедать. Я освободился первым, погасил тач-зону и подошёл к окну, в ожидании, пока остальные тоже выйдут из конвейера. Настроение было приподнятым: я очень качественно потрудился за утро, размотал целых три Q-противоречия (притом довольно элегантно размотал) и дал несколько хороших пасов ребятам. Отчего ощущал зверский аппетит и несравнимое ни с чем чувство не зря прожитого дня.
За окном светило неяркое осеннее солнце. Только солнце — Зеркало не работало, лишь чуть виднелось в небе, огромным белёсым четырёхугольником. А небо было синее-синее, с короткими росчерками реактивных следов, и лес внизу был как на ладони. Он тянулся до самого Финского залива — местами зелёный и рыхлый, местами ослепительно-жёлтый под солнцем, как флуокартина. Когда я был мальчишкой, лес только-только начал наступление на город, робко захватывая окраины. А теперь среди безбрежного леса виднелись лишь несколько каменных островков исторического центра. Остальное лес поглотил — оставил только крыши зданий, линии СКОРТ, да торчали из леса там и сям одинокие башни заводов. И тянулись по небу ровные вереницы вертолётов, на разных эшелонах.
Ребята задерживались: что-то ещё гоняли по цепочке. Паша подпер лоб левой рукой и небрежно крутил правой в тач-зоне. Калью погрузил в свою тач-зону обе руки и сосредоточенно моргал белёсыми ресницами, глядя в С-монитор. А практикантки Оля и Таня сидели ко мне идеально ровными спинками — то есть личиками к Калью — и, готов поручиться, постреливали в него глазками. Нравится им у нас; и дело тут не в радостях совместного творчества, а в нашем обстоятельном викинге. Шерше, так сказать, ль'ом.
Я немного размялся. Несколько раз присел с выпрыгом, потом слегка погонял тень, загнал её в угол и повышиб из неё все перья. В качестве тени я представил себе бессовестного Калью. Дело, разумеется, не в практикантках Оле и Тане — не в моём они стиле абсолютно — но в конце-то концов! Это из-за него я страдаю от голода. Он не торопится по причине неторопливости; девочки ни за что не выйдут раньше него; а Паша не торопится вместе со всеми.
Ожидая ребят, я подумал, что хорошо бы сегодня съесть ухи. Знакомые мои в большинстве при слове «уха» скучнеют и бормочут про «невкусную варёную рыбу». Не любят они супов. Не понимают, несчастные, что правильно приготовленный суп стоит хорошего шашлыка. А уж уха… Сытная, с наваристой юшкой, дух от которой поднимается к небесам из ложки… Золотая, жирная, с зелёным лучком сверху. Чтоб двумя тарелками — до состояния полного философского удовлетворения. И к ней хлебца белого, разогретого с чесночным маслом… У меня заныли жевательные мускулы. Пришлось ещё немного поколотить тень бессовестного Калью. Интересно, почему в столовой не готовят нормальную уху? Дома — пожалуйста, на рыбалке — пожалуйста, в «Золотой Рыбке» — пожалуйста, а в столовой — никак, только рыбный суп. Даже если этот рыбный суп и называется звучно «Уха ростовская» или даже «Уха по-царски с садковой стерлядью». Опять же: почему дома цыплёнок табака — приличное блюдо, достойное гостей, а в столовой это же, в сущности, блюдо под названием «кура жареная» — достойно только того, чтобы съесть и забыть? Машинная готовка? Но в «Золотой Рыбке» тоже машинная готовка. Специфика больших объёмов?
Я посмотрел вниз. С Феодального показался автобус, совсем крошечный с нашей высоты: он осторожно завернул на Капиталистов и скрылся среди деревьев.
Раздался звонкий щелчок: Калью погасил тач-зону. Ну наконец-то! Я был готов его съесть. Щёлкнули тач-зоны девочек. Последним вышел Паша.
Полчаса города-леса
— Не бей нас, Слава, — сказал он. — Не могли отложить. Зевсу-Громовержцу срочно потребовалось.
Ну, это святое. Громовержцев подводить нельзя. Кто Громовержца обманет — тот Гитлером станет.
Мы вывалились из цеха.
— Может, до «Золотой Рыбки» дойдём? — предложил я. — Погода отличная… Брат Митька помирает, ухи просит.
Калью подтвердил:
— Да, погода отличная. Можно дойти до «Золотой Рыбки».
Девочки переглянулись и романтически заблестели глазами. А Паше было всё равно.
Но увы, в «Золотую Рыбку» мне идти не пришлось. Позвонил Олег, по категории «экстра».
Он был бледен до прозрачности. Волосы его почему-то мокро слиплись.
— Старик, привет! — Олег вымученно улыбнулся. — Помоги, пожалуйста.
— Что случилось?
— Нижнюю конечность ухитрился сломать.
— Ух…
— Ничего, жить, говорят, буду. Но в два часа должна прийти группа школьников на профориентацию. Встреть их и поводи по заводу, вместо меня, а?
Я слегка растерялся. Дело было, разумеется, не в ускользающем обеде. Просто водить школьников по заводу — это я не умею, совершенно не готов. У меня же нет никакой педагогической подготовки! Что им говорить?! И вообще я не оратор — слушать больше люблю, а не говорить, не моя это стихия.