Ссыльнопоселенец - 2
Шрифт:
После обеда, вымыв котелок, я завалился на пригорок рядом с псиной.
– Хорошо, Герда, а? – Сорвав травинку, я смотрел в чистейшее небо, не исчирканное полосами инверсионных следов и дымкой смога.
От собаки пришла волна удовлетворения и спокойствия. Я почувствовал, что в окрестностях никого, кроме двух белок и сойки неподалеку, и суслик уже пару часов недовольно выглядывает из своей пахучей норки.
– Ох, – осознав это, я резко сел, уронив при этом курковку. – Герда, это ты?
Собака приподняла голову, поглядев на меня. Я ощутил ее удивление этим вопросом.
– Ничего себе! – Вот тебе и понятливая собака. Конечно, умница. Голован, просто молодой. Знал бы шериф, кого он
Голованы были потомками эксперимента одного чокнутого гения. Этот кадр около ста лет назад пытался вывести расу разумных собак. Генетические модификации, сотни погубленных псин. Но мужик добился своего. Его собаки стали разумнее обычных, более того – они могли при помощи телепатии общаться с хозяевами. Шума было много, правительства пытались выкупить собак и результаты, миллиардеры и нефтяные шейхи в очередь выстроились за щенками. И все кончилось «хоть печально, но обычно». Террористы из зеленых взорвали ученого, уничтожили практически всех собак. Бойня была еще та. Но остались псы у подчиненных и друзей ученого, мало, но осталось. За сто лет кровь голованов рассеялась. Смешалась в многочисленных потомках. А порой просыпалась. Эти собаки были не на вес золота – на вес алмазов. Лучшие друзья, надежнейшие сторожа, прекрасные разведчики. Компаньоны, спутники, вожатые. Но на всю населенную людьми Галактику – осколки, крохи, максимум десятки тысяч. На миллиарды людей. И потому щенок голована, пусть неинициированный, стоил состояние.
– Герда, а как же мы с тобой инициацию прошли?
Голован не начинал просто так обмениваться эмоциями, ощущениями и мыслями с человеком. Для этого мало того что нужно было стать другом, необходима была специальная инициация, психологическая привязка. Что-то весьма непростое и далеко не всегда успешное.
Мне в ответ пришло ощущение ярости и гнева, одиночество. Потом неуверенная радость, чувство товарища, дружба. Ярость на дикого зверя, могущего навредить другу, желание ответить.
– Так, понятно, что дело темное. В любом случае рад. – Я еще раз потрепал голову хвостатой подруги и вновь завалился рядом.
Нужно отдохнуть, ноги ноют, и при мысли, что через час нужно вставать и идти, становится тоскливо. Но нужно идти, до гор всего ничего, пара дневных переходов осталась.
Через сутки я и Герда стояли около скрытой до этого момента долины и смотрели на могучее чернолесье – по-другому у меня не получалось назвать это место.
Огромные, высотой за сотню метров деревья, густо и часто растущие, образующие под своими сомкнутыми кронами полумрак, внушали настоящий трепет. Это сколько веков этим великанам надо было расти, чтобы вымахать до таких исполинских размеров. Моя спутница и та была явно впечатлена этим лесом, хотя до этого на протяжении суток все, что мне удавалось от нее «услышать», – веселые и иногда шаловливые интонации, несколько раз настороженные, тревожные нотки, когда попадались следы то ли пумы, то ли рыси. Причем если первый раз я следы видел, отпечатались на песке ручейка, то в остальные разы Герда передавала мне сложный мыслеобраз огромной опасной кошки.
– Не по себе, а, Герда? – обратился я к головане. – Пойдем, что ли? Или попробуем обойти?
Псина фыркнула, мотнула головой. Я уже заметил, что она устала и иногда шла практически на трех ногах. В такие моменты я делал длительные перерывы на отдых, и голована лежала, вылизывая лапу. Не, будет возможность – я шерифа точно пристрелю.
– Тогда пошли, только вдоль ручья. – Я кивнул на бегущий из леса ручеек. – Кто его знает, как там с водой.
И, подхватив уже обрыдлые рукояти волокуши, потопал к звенящему на камешках ручью.
Над перевалом, кстати, собирались тучи, которые мне здорово не нравились. Не хватало еще промокнуть…
– Герда, берегись!
Я бросил рукояти волокуши и, подхватив псину, двумя длинными прыжками отскочил в сторону от падающего, как казалось прямо на голову, лесного великана. Огромное дерево с грохотом, треском, скрежетом упало на землю метрах в десяти от нас, ощутимо сотряся землю и подняв кучу пыли, хвои и прочего лесного мусора в воздух. Подпрыгнуло, разломившись на три части, заставив заледенеть сердце. Резкий ветер, сваливший дерево, плеснул в лицо взвесью, заставив отплевываться и кашлять меня и Герду.
– Вроде пронесло, – перекрикивая ветер, прокричал я собаке и пошел к валяющейся около выворотня волокуше. Рюкзаки засыпаны песком и мелкими камушками, но легко отделался – еще немного, и все припасы были бы только в моем наспинном рюкзаке, самом легком. Собака с опаской подошла к погибшему великану, понюхала свежий излом, лохматящийся щепой и капающий живицей. Вокруг густо пахло хвоей и смолой.
На шляпу гулко упала первая капля. А потом ливануло.
– Герда, ко мне, – заталкивая рюкзаки под выворотень, скомандовал я залез под чудовищный ствол – метров восьми в диаметре, не меньше.
Блин, тут как в неплохом жилом модуле места, получается. И на голову не капает, что очень хорошо, шинель почти мгновенно промокла от стены дождя. Так что я вытащил обе свои скрутки, одну постелил на толстый слой старой хвои, снял с себя волглую шинель, продел в рукава ручки волокуши, приподнял и облокотил на корни. А сам завалился рядом. Да уж, после такого стресса я просто обязан поспать, тем более что все едино делать больше нечего. Рядом, на застеленную пледом землю завалилась голованочка, погоняла одинокую блоху лапой и ткнулась мордой мне в бок, а потом положила тяжелую башку на живот – чеши, мол. И передала при этом такое балдежное настроение, что сгонять рука не поднялась. И потому, сдвинув кобуру с револьвером дальше на бок, я стал чесать псине за ушами и загривок.
Потоки дождя хлестали по стволу, ветром их пыталось загнать к нам, к комлю дерева, но не получалось. Неподалеку от нашего схрона тек ручей, несущий веточки, хвою, старые шишки куда-то в сторону речушки. И так длилось еще сорок семь минут, я проверял по своим механическим часам. Вообще блокировки сети хоть и были порой очень неудобны, но в принципе жить особо не мешали.
Грохот близкого разряда и светящий проблеск молнии на короткое время оглушил и ослепил нас, метрах в пятидесяти затрещало падающее дерево, заскрипело-закричало от боли и ужаса. Это мне так Герда передала, неожиданно ярко. Тоже с перепугу, наверное: наблюдать за грозой вот так, в диком лесу – совсем другое дело, нежели из окна жилого модуля или из мобиля. Я даже успел испугаться лесного пожара, какой-то подспудный ужас выскочил из подсознания. Но горящий ствол залило потоками дождя, исходящего паром и шипящего, и огонь погас. Впрочем, стихия бушевала еще с полчаса, а потом начала сдвигаться на север.
– Что скажешь, подруга? – Я выглянул из-под такого надежного и кажущегося уже привычным выворотня. – Пойдем дальше или уж здесь заночуем?
Герда заворчала, потягиваясь, и вновь завалилась на плед, послав мыслеобраз отдыха и миски с ароматной кашей. У меня самого слюнки потекли при мысли о горячей пище, и потому я махнул рукой и начал копать яму под костер неподалеку от выворотня. Сегодня заночуем там, где пообедаем, нечего прятаться, погони нет. Это же точно. Да и после такой бури ни одного следа не осталось в лесу, все смыло.