Стаб
Шрифт:
– Чего ты возишься?
– Сейчас-сейчас...
– Он сегодня опять обмочился.
– Всю ночь ревел.
– От взрослых попадёт. Может, оставим его так?
– Да кто узнает? Или ты собираешься рассказать?
– Тихо, кто-то идёт!
Я замер, прислушиваясь. Под
Когда дверца печки открылась, я увидел лицо своего спасителя. Он был одним из старших детей, которые присматривали за малышнёй вроде меня. Он был нелюдим, но в отличие от меня мог за себя постоять. Его боялись все, а я больше остальных.
– Так-так-так, в моей сокровищнице появился новый экспонат.
Я открыл глаза и посмотрел наверх. Квадрат света, расстеленный, как коврик на полу, касался меня. Свесив ноги, на краю сидел Многорукий и разглядывал "новый экспонат".
Он ждал объяснений? У меня в голове был полный бардак. Я не знал, с чего начать. Я не пытался встать, боясь упустить неясное воспоминание.
– Что делать, если непослушный сопляк залез в конфетный шкаф и объелся сладостей?
– спросил он сам себя, доставая откуда-то книгу. В твёрдой обложке, толстая, она выглядела очень внушительно, особенно в его руках, но не думаю, что там было объяснение для подходящего случая: меня в окружении порно-журналов.
– Ты тут мастурбировал? Не бойся, в этом нет ничего плохого. Ты можешь поговорить со мной об этом.
– Я вспомнил, - прошептал я, но он меня всё равно услышал.
– Ладно...
– Он заёрзал.
– И какое воспоминание тебя настолько завело?
– Я вспомнил, - повторил я.
– Я уже встречался с ним... я его уже видел...
– Кого?
– Рэймса. Он воспитывался в том же приюте, что и я. Он был такой... тихий, незаметный. Ходил всегда сам по себе. У него не было друзей, но и врагов не было тоже.
– Ты мастурбировал, думая о Рэймсе?
– Он полистал книгу.
– Знаешь, как это называется у подростков? Девиантное поведение. Мысли об объекте ненависти вызывают у тебя сексуальное желание. Тут написано, что тебя пора спасать, но я думаю, что это вполне нормально. Уж сколько я поимел тех, кого ненавижу. Иногда просто убить мало, понимаешь о чём я?
Я обхватил голову руками, пытаясь удержать ускользающее прошлое.
– Он был там, когда меня запихали в печь и подожгли.
Многорукий оттолкнулся и спрыгнул вниз. Прощайте, колени, подумал я, но он приземлился очень мягко и удержал равновесие.
– Этот засранец запихал тебя в печь?
– Нет, он меня оттуда вытащил. Мальчишки испугались его и разбежались, а он отнёс меня в медпункт. Он был старше раза в два... Даже больше. Смог меня поднять...
– С чего ты взял, что это был Рэймс?
– Потому что это был он. Я знаю.
– Ты очень вовремя вспомнил о том, что человек, которого ты заказал, спас тебе жизнь.
– Ты убил его?
– А если да?
Это значило "нет", поэтому я расслабился.
– Он не спасал меня.
– Сам только что сказал, что он вытащил тебя из горящей печи. Или у тебя всё было под контролем и без его соплей?
– Лучше бы он меня там оставил.
Многорукий снова начал листать свой справочник девиантного поведения подростков.
– Я боялся взрослых и уколов...
– пробормотал я, накрыв лицо предплечьем. Шорох страниц прекратился.
– Врач никак не мог вколоть мне обезболивающее и обработать ожоги... я был так напуган... вырывался, как бешенный. У меня часто отбирали еду, когда я был ещё совсем мелким, поэтому дозы "стаба" не хватало. Я часто плакал, мочился в кровать, боялся всего подряд. В тот раз врач приказал ему говорить со мной, чтобы успокоить.
– И что он сказал?
– Нёс всякую чушь, - сказал я.
– Что-то про то, что теперь меня никто и пальцем не тронет. Что он убьёт, если тронет. Что он будет рядом и присмотрит за мной, поэтому я могу спать спокойно. Всё в таком духе. Под конец он меня просто добил. Сказал, что если я хочу, то могу подружиться с ним. Мол, мы отныне всегда будем вместе
– Он был всего лишь безмозглым сосунком, - бросил Многорукий, словно оправдывал его.
– Но я был ещё меньше.
– Ну и что дальше? Ты поверил трепачу, а он разбил тебе сердце?
– Его забрали на следующий день. Я о нём больше не вспоминал.
– Я открыл глаза и удивился, что ещё вижу солнечный свет вверху. По ощущениям, за воспоминаниями прошел не один час.
– Я не мастурбировал.
– Ясно. Хотя и странно, что эти журналы навели тебя на... хм, другие мысли.
– Да. Я подумал, зачем они это делают?
– Они, м?
– Эниты. Майлз сказал, что раньше женщин было очень много. Что это был пол, противоположный мужскому. Что их называли "слабым" прежде всего потому, что они были слабостью мужчин.
– Говорил же, не слушай этого придурка. Их так называли, потому что ни одна обычная женщина этот люк бы не подняла.
– И мэтр кивнул на меня, мол, что и следовало доказать.
– Неважно. Теперь слабость искоренена, половые различия исчезли. Остался только один пол, а я - просто инвалид. И я был не один такой в приюте. Я помню парня с шестью пальцами. И ещё одного с заячьей губой. Был мальчик, который страшно заикался. Нас не держали отдельно, не пытались лечить, взрослые ничего не делали. Нас словно отдали на растерзание. Кому нужны слабаки и калеки? Мы должны были стать первыми игрушками будущих убийц. Мы воспитывали в них чувство общности. В нас подавили все инстинкты, оставив одну только злость.
Мэтр долго молчал.
– Ты похоже сильно головой приложился.
– Он бросил меня дважды, - сказал я, наверное, подтверждая его слова.
– Слушай, если эти журналы побуждают тебя к самоанализу, я прихвачу парочку моих любимых, ладно? Тебе это сейчас будет полезно. Вот этот... и этот тебе тоже должен понравиться...
– Он взял больше, чем парочку. Кое-что, наверное, для собственного досуга. Подняв куртку, он заткнул их за пояс джинсов и вернулся ко мне.
– Встать сможешь?