Стадия зеркала. Когда женщина знает, чего хочет
Шрифт:
В мире, полном неожиданностей и постоянных перемен, непросто живется. А таким, как я, важно знать, что он все-таки держится на нескольких основных гвоздях. Что родительский дом там, где он должен быть и будет по истечении времен. Что в спортзале, в который я уже сто лет хожу, в один прекрасный день не откроют ветклинику. Что моя редакция не закроется, дом моей подруги не снесут, а на месте моего любимого сквера не выроют десятиметровую яму. Что три семьи, в которые я верю, не развалятся без предупреждения и что под моими окнами не построят пятнадцатое транспортное кольцо.
Я знаю, что, если это или что-то другое все-таки произойдет, мне все равно наверняка придется смириться и привыкнуть. Мне и самой нравятся сменные экспозиции и вернисажи, но как приятно знать, что, когда захочется, можно прийти в любимый музей и встать столбиком перед любимыми голубыми танцовщицами. И медитировать
Простое человеческое желание…
Неизменное.
Песок в трусах
Если в отношении мира вокруг нас мы ждем стабильности, то в отношении собственной личности все не так просто.
Среди моих знакомых есть только один тип, который за пятнадцать лет умудрился практически не измениться сам и ничего не поменять в своей жизни. Он все так же весел, беспечен и незлобив, как в юности. Любит походы в горы и отдых на песчаных пляжах, живет по тому же адресу, где родился, и, если вечером набрать его домашний телефон, наверняка возьмет трубку. Он даже живот не наел, а отсутствие печали в глазах и морщин на лбу заставляет подозревать, что у него нет нервов и, соответственно, совести. Этот человек-консерва портит настроение окружающим, потому что всем хочется видеть динамику, прогресс, регресс, ускорение, замедление – не важно – признаки жизни. Но он никому делать приятное не собирается и считает, что в постоянстве его сила. С одной стороны, это позиция, с другой – она как-то настораживает. Однако оказалось, что и у этого вечнозеленого кипариса есть свои проблемы. Обобщая, я бы назвала их «песком в трусах».
– Понимаешь, – признался он однажды, – я люблю море. С детства люблю, с юных, можно сказать, лет. Больше всего я обожал, наплававшись до синевы, выбраться на берег, распластаться на горячих камнях и греться, пропекаться, как рыба-гриль, до тех пор, пока станет совсем невмочь, и тогда раскаленной ракетой опять врубиться в прохладные морские волны.
Я слушала и кивала, поскольку, как человек, выросший у моря, прекрасно понимала и про «рыбу-гриль», и про «раскаленную ракету».
– Но недавно я обнаружил, – всхлипнул он, – что теперь «наплаваться до синевы» – это по-быстрому доплыть до буйка и обратно, что валяться на камнях страшно неудобно, а песок, набившийся в мокрые трусы, не дает спокойно лежать в шезлонге! Теперь, для того чтобы расслабиться, мне надо принять душ, смыть соленую воду, вытереться, сменить мокрые плавки на сухие и только после этого, получив свой Кампари, наслаждаться жизнью. Причем лед в стакане не должен растаять, а апельсин обязан горчить.
Его скорбные речи наводили на размышления. Человеческое существо подвержено изменениям. Предположим, биологическое старение не в счет. В личностном и социальном плане кто-то со временем прогрессирует, набирает вес в обществе и счет в банке, а кто-то деградирует: получает блестящее образование, подает то тут, то там всевозможные надежды, а потом теряет ко всему интерес и однажды засыпает с непотушенной сигаретой в алкогольных парах. Но есть тип изменений, которые обычно появляются с возрастом и носят легкий оттенок или тяжелый характер занудства.
Я прекрасно помню, как в свое время с группой товарищей-студентов мы скопили полторы копейки, навешали лапшу на уши родителям, положили в карманы зубные щетки, надели на себя пару лишних свитеров и укатили на неделю в горы кататься на лыжах. Курорт был дрянной, еда паршивая, лыжи прокатные, а мы нищие и неприхотливые, как воробьи. Мы жили вшестером в двух комнатах, на завтрак ели кашу с хлебом, вечером пили дешевое кислое вино и курили вонючие сигаретки, но были до потери пульса счастливы. Мы были далеко от дома, и тогда это было счастье, мы были сытые, пьяные, не обремененные ни багажом, ни заботами, катались в самых прекрасных, как нам тогда казалось, горах в мире, и нам было плевать, что в номере всего один душ на шестерых. Прошлой зимой я расстроилась, когда обнаружила, что на кухне фешенебельного курорта закончился зерновой хлеб, и совсем раскисла, когда поняла, что забыла дома пилку для ногтей.
Казалось, еще совсем недавно мне было все нипочем. Когда-то незнакомый доктор в поликлинике сделал мне небольшую, но довольно болезненную операцию на указательном пальце во время обеденного перерыва. После этого я взяла не неделю отпуска, а рукопись в редакции и по долгу службы поволокла ее
И синдром «песка в трусах» мне теперь прекрасно знаком. В юности я каждый год приезжала к своей родне на Кавказ и на несколько месяцев погружалась в Черное море. Ночами я читала книжки, а весь день проводила под пальмами и на пляже. Я часами не вылезала из воды. Бабушка проверяла вечером, не выросли ли у внучки плавники и жабры. Я уплывала так далеко, что однажды столкнулась нос к носу с дельфинами, удивленными встречей с незнакомой тощей рыбой, а в другой раз за мной выслали катер береговой охраны, поскольку, по некоторым подсчетам, я уже полчаса целенаправленно стремилась куда-то в нейтральные воды. Я могла загорать, лежа на песке, на гальке, на камнях, на бетонных плитах, автомобильных покрышках и железнодорожных рельсах, и мне везде было одинаково удобно. Я не сгорала на сорокаградусной жаре, говорила медузам «бу!», и они тонули от страха, наедалась тремя помидорами и спала пятнадцать минут в день. Этим летом, заметив рыбку-малютку, выпрыгнувшую из волны в полукилометре от меня, я заорала так, что мне в ответ из-за горизонта просигналил итальянский сухогруз. Теперь я смешиваю два крема с пятидесятипроцентными коэффициентами защиты в расчете на то, что в сумме они дадут сотню и защитят мое бледное тело, как куски картона. Самый легкий способ самоубийства сегодня – это выйти на пятнадцать минут на полуденное солнце и выпить залпом текилу-бум. И песок в трусах мне мешает уже лет пять, поэтому в двух чемоданах я таскаю на отдых пятнадцать основных и восемь запасных купальников и целый день меняю их на пляже, независимо от того, захожу я в воду или нет.
И я не одна такая. Моя знакомая, молодая, в сущности, женщина, оказалась в безвыходном положении, когда у нее сломалась машина. На предложение спуститься в метро, пересесть на наземный транспорт или на худой конец поймать такси дама в недоумении и с испугом таращила глаза. За много лет она так привыкла к кондиционерам, расслабляющей музыке, комфорту, изоляции и защищенности, что расставаться со своими привычками не собиралась. Правда, надо отдать ей должное, она все-таки попробовала. Для начала она пыталась забраться в автобус не в ту дверь, потом, обнаружив, что маршрут с 1985 года несколько изменился, принялась совать деньги водителю, а столкнувшись с сопротивлением, по привычке устроила скандал. Такси тоже не прокатило, вернее, усатый гость столицы так прокатил женщину со светлыми волосами, что она зареклась подвергать свою жизнь опасности, а непрекращающийся поток комплиментов восприняла как сексуальное домогательство. Машину грозились чинить целых две недели, и она была в отчаянии.
Другая дамочка жаловалась на скандал, который вышел у нее с мужем из-за размеров ее новой гардеробной. Муж собственноручно измерил рулеткой помещение, отведенное под ее шубы и лифчики, и заявил, что Георгиевский зал Кремля меньше этой костюмерной. Женщина пожала плечиками, мужчина вскипел. Он зачем-то вспомнил, что пятнадцать лет назад она имела всего одну шубу и ровно два вечерних платья, однако была не менее элегантна, экономически выгодна, весела и беззаботна.
Обобщая эти и многие другие примеры, пришлось сделать вывод – с возрастом мы почти все меняемся и, к сожалению, порой не в лучшую сторону. Нет, в этом вопросе есть и тяжелые случаи от рождения. Я прекрасно помню молодых людей, которым и в семнадцать все было не так, ветер вечно дул в лицо, жемчуг был мелок, а тарелка недостаточно полна. Недавно я встречалась с таким товарищем. Он уже в университете предъявлял претензии ко всему на свете, и в частности к качеству еды в столовке. Пока все студиозы, как голуби, задорно клевали деревянные пельмени и резиновые оладьи, он приносил свои деликатесы в пластиковых коробочках и вкушал их в стороне, повязав шелковую салфетку на шею. Спустя полтора десятка лет он вел себя еще менее адекватно. Сначала он полчаса мыл руки в туалете ресторана, потом тер вилку своим надушенным платком, а после почти час издевался над официанткой, объясняя, в каких пропорциях надо смешать соль и перец для его салата. Я еле дождалась десерта и продиктовала ему свой телефонный номер с пятью ошибками. Даром, что этот человек состоялся как профессионал, занимался любимым делом, был счастливо женат и заколотил кучу денег.