Сталин, Гитлер и мы
Шрифт:
Эти годы – 1949–1952 – были очень трудными для меня. Они были трудными и для всех: вся страна задыхалась, всем было невмоготу…
Сам Юрий Андреевич (муж Светланы. – В. Н. ), питомец университета, бывший там всегда любимцем молодежи, страдал от своей работы в ЦК партии, – он не знал, куда попал… Дома он бывал мало, приходил поздно (тогда было принято приходить с работы часов в одиннадцать ночи). У него были свои заботы и дела, и при врожденной сухости натуры он вообще не обращал внимания на мое состояние духа и печали. Дома он был в полном подчинении у маменьки, которую называл „мудрой совой“, и шел в русле ее вкусов, привычек,
Это описание жизни одной из самых элитных семей партийного руководства характерно для воспоминаний Светланы, они перерастают в хронику времени, воссоздают приметы жизни, неведомые в то время простым смертным.
Особый интерес в ее мемуарах, конечно, представляют воспоминания об отце, которого мы видим не в служебном кабинете (об этом немало написано), а у себя дома. Вот об ее отношениях с ним в ее детские годы:
«У меня сохранилось два его письма, должно быть, того же времени (то есть 1930–32 гг.), потому что отец написал их крупными, ровными печатными буквами. Письма оканчиваются неизменным „целую“ – это отец очень любил делать, пока я не выросла. Называл он меня (лет до шестнадцати, наверное) „Сетанка“ – это я так себя называла, когда была маленькая. И еще он называл меня „хозяйка“, потому что ему очень хотелось, чтобы я, как и мама, была в роли хозяйки активным началом в доме. И еще любил говорить, если я чего-нибудь просила: „Ну, что ты просишь! Прикажи только, и мы все тотчас всё исполним“. Отсюда – игра в „приказы“, которая долго тянулась у нас в доме. А еще была выдумана „идеальная девочка“ – Лялька, которую вечно ставили мне в пример, – она все делала так, как надо, и я ее ненавидела за это. После этих разъяснений я могу теперь привести и его письма тех лет:
„Сетанке-хозяйке.
Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну, целую. Жду твоего письма. Папка“.
„Здравствуй, Сетанка!
Спасибо за подарки. Спасибо также за приказ. Видно, что не забыла папу. Если Вася и учитель уедут в Москву, ты оставайся в Сочи и дожидайся меня. Ладно? Ну, целую. Твой папа“».
«Не дождавшись позднего прихода отца домой, – вспоминает Светлана, – я оставляла ему на столе возле прибора послание:
„Дорогой мой папочка!
Я опять прибегаю к старому испытанному способу, пишу тебе послание, а то тебя не дождешься.
Можете обедать, пить (не очень), беседовать.
Ваш поздний приход, товарищ секретарь, заставляет меня сделать Вам выговор. В заключение целую папочку крепко-крепко и выражаю желание, чтобы он приходил пораньше.
Сетанка-хозяйка“».
«На этом послании, – замечает Светлана, – отец начертал: „Моей воробушке. Читал с удовольствием. Папочка“».
Сталин по-своему любил Светлану, она вспоминает:
«В те годы отец стал брать меня с собой в театр и в кино. Ходили больше всего в МХАТ, в Малый театр, в Большой, в театр Вахтангова. Тогда я видела „Горячее сердце“, „Егора Булычева“, „Любовь Яровую“, „Платона Кречета“; слушала „Бориса Годунова“, „Садко“, „Сусанина“. До войны отец ходил в театры часто; шли обычно всей компанией и в ложе меня сажали в первый ряд кресел, а сам отец сидел где-нибудь в дальнем углу.
Но чудеснее всего было кино. Кинозал был устроен в Кремле, в помещении бывшего зимнего сада, соединенного переходами со старым кремлевским дворцом. Отправлялись туда после обеда, то есть часов в девять вечера. Это, конечно, было поздно для меня, но я так умоляла, что отец не мог отказать и со смехом говорил, выталкивая меня вперед: „Ну, веди нас, веди, хозяйка, а то мы собьемся с дороги без руководителя!“ И я шествовала впереди длинной процессии, в другой конец безлюдного Кремля, а позади ползли гуськом тяжелые бронированные машины и шагала бесчисленная охрана…»
Когда в 1950 году Светлана родила дочку («в отличие от первого раза ужасно трудно», – вспоминает она), написала отцу и получила в ответ письмо, которое оказалось вообще последним от него к ней:
«Здравствуй, Светочка!
Твое письмо получил. Я очень рад, что ты так легко отделалась. Почки – дело серьезное. К тому же роды… Откуда ты взяла, что я совсем забросил тебя?! Приснится же такое человеку… Советую не верить снам. Береги себя. Береги дочку: государству нужны люди, в том числе и преждевременно родившиеся. Потерпи еще, – скоро увидимся. Целую мою Светочку. Твой папочка. 10 мая 1950 г.».
Таких идиллических воспоминаний судьба подарила Светлане немного. Да и время было не для идиллии. Она это прекрасно понимала еще тогда. Светлана пишет: «Умные люди и тогда понимали, в чем дело, а не „прозрели“ после 20-го съезда, как это теперь некоторые утверждают… Это были годы, когда спокойно не проходило месяца – все сотрясалось, переворачивалось, люди исчезали, как тени…
Для меня, девочки-школьницы, эти годы воспринимались иначе: это были годы неуклонного искоренения и уничтожения всего, созданного мамой, какого-то настойчивого истребления самого ее духа, чтобы ничто не следовало установленным ею порядкам, чтобы все было наоборот… Это я видела, это я понимала, это было очевидно. Об этом я пишу, политические анализы пусть дают другие. И даже гибель таких близких друзей мамы, какими были Бухарин, Киров, Орджоникидзе, близкими и домашними воспринималась тогда как истребление всего, что было связано с мамой».
Видела Светлана примерно то же самое и в нашей школе, не могла не знать, что у ее друзей и подруг просто исчезали из жизни отцы, а иногда и матери, зачастую они были прямыми жертвами самого вождя. Так, среди моих близких школьных приятелей были два неразлучных друга, два Юрия. Их хорошо знала и Светлана, не могла не знать и ее мама, что будет ясно из следующего рассказа. Одного Юрия мы в классе звали большим, другого маленьким (соответственно их росту). У большого отец был одним из руководителей на Лубянке, у маленького – одним из руководителей хозяйства страны. Оба Юрия были очень приятными, хорошо воспитанными мальчиками, прекрасно учились. И на обоих судьба обрушилась жестоко.
Мать Юры-маленького была дочерью врачей, ставших хорошими специалистами еще до революции. Отец ее, дед Юрия, состоял в партии большевиков с 1903 года, знал Ленина, от большевиков вошел в Думу, а его жена, бабушка Юрия, основала в 1918 году в Москве по просьбе Ленина то, что тогда называли Лечсанупром Кремля, а потом – «Кремлевкой». Звали ее Александра Юлиановна Канель, лечила она тогдашних вождей и их жен, была лечащим врачом жены Сталина, по-человечески стала с ней очень близка, что и принесло затем горе всей ее семье, в том числе и дочери, Юриной маме.