Сталин и Берия. Секретные архивы Кремля. Оболганные герои или исчадия ада?
Шрифт:
Беседа И. В. Сталина с немецким писателем Эмилем Людвигом 13 декабря 1931 года
ЛЮДВИГ. Я Вам чрезвычайно признателен за то, что Вы нашли возможным меня принять. В течение более 20 лет я изучаю жизнь и деятельность выдающихся исторических личностей. Мне кажется, что я хорошо разбираюсь в людях, но зато я ничего не понимаю в социально-экономических условиях.
СТАЛИН. Вы скромничаете.
ЛЮДВИГ. Нет, это действительно так. И именно поэтому я буду задавать вопросы, которые, быть может, Вам покажутся странными. Сегодня здесь, в Кремле, я видел некоторые реликвии Петра Великого, и первый вопрос, который я хочу Вам задать, следующий: допускаете ли Вы параллель между собой и Петром Великим? Считаете ли Вы себя продолжателем дела Петра Великого?
СТАЛИН. Ни в каком роде. Исторические параллели всегда рискованны. Данная параллель бессмысленна.
ЛЮДВИГ. Но ведь Петр Великий очень много сделал для развития своей страны, для того, чтобы перенести в Россию западную культуру.
СТАЛИН. Да, конечно, Петр Великий сделал много для возвышения класса помещиков и развития нарождавшегося купеческого класса. Петр сделал очень много для создания и укрепления национального государства помещиков и торговцев. Надо сказать также, что возвышение класса помещиков, содействие нарождавшемуся классу торговцев и укрепление национального государства этих классов происходило за счет крепостного крестьянства, с которого драли три шкуры.
Что касается меня, то я только ученик Ленина и цель моей жизни – быть достойным его учеником.
Задача, которой я посвящаю свою жизнь, состоит в возвышении другого класса, а именно – рабочего класса. Задачей этой является не укрепление какого-либо «национального» государства, а укрепление государства социалистического, и значит – интернационального, причем всякое укрепление этого государства содействует укреплению всего международного рабочего класса. Если бы каждый шаг в моей работе по возвышению рабочего класса и укреплению социалистического государства этого класса не был направлен на то, чтобы укреплять и улучшать положение рабочего класса, то я считал бы свою жизнь бесцельной.
Вы видите, что Ваша параллель не подходит.
Что касается Ленина и Петра Великого, то последний был каплей в море, а Ленин – целый океан.
ЛЮДВИГ. Марксизм отрицает выдающуюся роль личности в истории. Не видите ли Вы противоречия между материалистическим пониманием истории и тем, что Вы все-таки признаете выдающуюся роль исторических личностей?
СТАЛИН. Нет, противоречия здесь нет. Марксизм вовсе не отрицает роли выдающихся личностей или того, что люди делают историю. У Маркса, в его «Нищете философии» и других произведениях, Вы можете найти слова о том, что именно люди делают историю. Но, конечно, люди делают историю не так, как им подсказывает какая-нибудь фантазия, не так, как им придет в голову. Каждое новое поколение встречается с определенными условиями, уже имевшимися в готовом виде в момент, когда это поколение народилось. И великие люди стоят чего-нибудь только постольку, поскольку они умеют правильно понять эти условия, понять, как их изменить. Если они этих условий не понимают и хотят эти условия изменить так, как им подсказывает их фантазия, то они, эти люди, попадают в положение Дон Кихота. Таким образом, именно по Марксу вовсе не следует противопоставлять людей условиям. Именно люди, но лишь поскольку они правильно понимают условия, которые они застали в готовом виде, и лишь поскольку они понимают, как эти условия изменить, – делают историю. Так, по крайней мере, понимаем Маркса мы, русские большевики. А мы изучали Маркса не один десяток лет.
ЛЮДВИГ. Лет тридцать тому назад, когда я учился в университете, многочисленные немецкие профессора, считавшие себя сторонниками материалистического понимания истории, внушали нам, что марксизм отрицает роль героев, роль героических личностей в истории.
СТАЛИН. Это были вульгаризаторы марксизма. Марксизм никогда не отрицал роли героев. Наоборот, роль эту он признает значительной, однако с теми оговорками, о которых я только что говорил.
ЛЮДВИГ. Вокруг стола, за которым мы сидим, шестнадцать стульев. За границей, с одной стороны, знают, что СССР – страна, в которой все должно решаться коллегиально, а с другой стороны – знают, что все решается единолично. Кто же решает?
СТАЛИН. Нет, единолично нельзя решать. Единоличные решения всегда или почти всегда – однобокие решения. Во всякой коллегии, во всяком коллективе, имеются люди, с мнением которых надо считаться. Во всякой коллегии, во всяком коллективе, имеются люди, могущие высказать и неправильные мнения. На основании опыта трех революций мы знаем, что приблизительно из ста единоличных решений, не проверенных, не исправленных коллективно, девяносто решений – однобокие.
В нашем руководящем органе, в Центральном Комитете нашей партии, который руководит всеми нашими советскими и партийными организациями, имеется около семидесяти членов. Среди этих семидесяти членов ЦК имеются наши лучшие промышленники, наши лучшие кооператоры, наши лучшие снабженцы, наши лучшие военные, наши лучшие пропагандисты, наши лучшие агитаторы, наши лучшие знатоки совхозов, наши лучшие знатоки колхозов, наши лучшие знатоки индивидуального крестьянского хозяйства, наши лучшие знатоки наций Советского Союза и национальной политики. В этом ареопаге сосредоточена мудрость нашей партии. Каждый имеет возможность исправить чье-либо единоличное мнение, предложение. Каждый имеет возможность внести свой опыт. Если бы этого не было, если бы решения принимались единолично, мы имели бы в своей работе серьезнейшие ошибки. Поскольку же каждый имеет возможность исправлять ошибки отдельных лиц и поскольку мы считаемся с этими исправлениями, наши решения получаются более или менее правильными.
ЛЮДВИГ. За Вами десятки лет подпольной работы. Вам приходилось подпольно перевозить и оружие, и литературу, и т. д. Не считаете ли Вы, что враги советской власти могут заимствовать Ваш опыт и бороться с советской властью теми же методами?
СТАЛИН. Это, конечно, вполне возможно.
ЛЮДВИГ. Не в этом ли причина строгости и беспощадности вашей власти в борьбе с ее врагами?
СТАЛИН. Нет, главная причина не в этом. Можно привести некоторые исторические примеры. Когда большевики пришли к власти, они сначала проявляли по отношению к своим врагам мягкость. Меньшевики продолжали существовать легально и выпускали свою газету. Эсеры также продолжали существовать легально и имели свою газету. Даже кадеты продолжали издавать свою газету. Когда генерал Краснов организовал контрреволюционный поход на Ленинград и попал в наши руки, то по условиям военного времени мы могли его по меньшей мере держать в плену, более того, мы должны были бы его расстрелять. А мы его выпустили «на честное слово». И что же? Вскоре выяснилось, что подобная мягкость только подрывает крепость Советской власти. Мы совершили ошибку, проявляя подобную мягкость по отношению к врагам рабочего класса. Если бы мы повторили и дальше эту ошибку, мы совершили бы преступление по отношению к рабочему классу, мы предали бы его интересы. И это вскоре стало совершенно ясно. Очень скоро выяснилось, что чем мягче мы относимся к нашим врагам, тем больше сопротивления эти враги оказывают. Вскоре
ЛЮДВИГ. Мне кажется, что значительная часть населения Советского Союза испытывает чувство страха, боязни перед Советской властью и что на этом чувстве страха в определенной мере покоится устойчивость Советской власти. Мне хотелось бы знать, какое душевное состояние создается у Вас лично при сознании, что в интересах укрепления власти надо внушать страх. Ведь в общении с Вашими товарищами, с Вашими друзьями Вы действуете совсем иными методами, не методами внушения боязни, а населению внушается страх.
СТАЛИН. Вы ошибаетесь. Впрочем, Ваша ошибка – ошибка многих. Неужели Вы думаете, что можно было бы в течение четырнадцати лет удерживать власть и иметь поддержку миллионных масс благодаря методу запугивания, устрашения? Нет, это невозможно. Лучше всех умело запугивать царское правительство. Оно обладало в этой области громадным старым опытом. Европейская, в частности французская, буржуазия всячески помогала в этом царизму и учила его устрашать народ. Несмотря на этот опыт, несмотря на помощь европейской буржуазии, политика устрашения привела к разгрому царизма.
ЛЮДВИГ. Но ведь Романовы продержались триста лет.
СТАЛИН. Да, но сколько было восстаний и возмущений на протяжении этих трехсот лет: восстание Степана Разина, восстание Емельяна Пугачева, восстание декабристов, революция 1905 года, революция в феврале 1917 года, Октябрьская революция. Я уже не говорю о том, что нынешние условия политической и культурной жизни страны в корне отличаются от условий старого времени, когда темнота, некультурность, покорность и политическая забитость масс давали возможность тогдашним «правителям» оставаться у власти на более или менее продолжительный срок.
Что касается народа, что касается рабочих и крестьян СССР, то они вовсе не такие смирные, покорные и запуганные, какими Вы себе их представляете. В Европе многие представляют себе людей в СССР по старинке, думая, что в России живут люди, во-первых, покорные, во-вторых, ленивые. Это устарелое и в корне неправильное представление. Оно создалось в Европе с тех времен, когда стали наезжать в Париж русские помещики, транжирили там награбленные деньги и бездельничали. Это были действительно безвольные и никчемные люди. Отсюда делались выводы о «русской лени». Но это ни в какой мере не может касаться русских рабочих и крестьян, которые добывали и добывают средства к жизни своим собственным трудом. Довольно странно считать покорными и ленивыми русских крестьян и рабочих, проделавших в короткий срок три революции, разгромивших царизм и буржуазию и победоносно строящих ныне социализм.
Вы только что спрашивали меня, решает ли у нас все один человек. Никогда, ни при каких условиях, наши рабочие не потерпели бы теперь власти одного лица. Самые крупные авторитеты сходят у нас на нет, превращаются в ничто, как только им перестают доверять рабочие массы, как только они теряют контакт с рабочими массами. Плеханов пользовался совершенно исключительным авторитетом. И что же? Как только он стал политически хромать, рабочие забыли его, отошли от него и забыли его. Другой пример: Троцкий. Троцкий тоже пользовался большим авторитетом, конечно, далеко не таким, как Плеханов. И что же? Как только он отошел от рабочих, его забыли.
ЛЮДВИГ. Совсем забыли?
СТАЛИН. Вспоминают иногда – со злобой.
ЛЮДВИГ. Все со злобой?
СТАЛИН. Что касается наших рабочих, то они вспоминают о Троцком со злобой, с раздражением, с ненавистью.
Конечно, имеется некоторая небольшая часть населения, которая действительно боится Советской власти и борется с ней. Я имею в виду остатки умирающих, ликвидируемых классов и, прежде всего, незначительную часть крестьянства – кулачество. Но тут речь идет не только о политике устрашения этих групп, которая действительно существует. Всем известно, что мы, большевики, не ограничиваемся здесь устрашением и идем дальше, ведя дело к ликвидации этой буржуазной прослойки.
Но если взять трудящееся население СССР, рабочих и трудящихся крестьян, представляющих не менее 90 % населения, то они стоят за Советскую власть и подавляющее большинство их активно поддерживает советский режим. А поддерживают они советский строй потому, что этот строй обслуживает коренные интересы рабочих и крестьян.
В этом основа прочности Советской власти, а не в политике так называемого устрашения.
ЛЮДВИГ. Я Вам очень благодарен за этот ответ. Прошу Вас извинить меня, если я Вам задам вопрос, могущий Вам показаться странным. В Вашей биографии имеются моменты, так сказать, «разбойных» выступлений. Интересовались ли Вы личностью Степана Разина? Каково Ваше отношение к нему как «идейному разбойнику»?
СТАЛИН. Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и др. Мы видели в выступлениях этих людей отражение стихийного возмущения угнетенных классов, стихийного восстания крестьянства против феодального гнета. Для нас всегда представляло интерес изучение истории первых попыток подобных восстаний крестьянства. Но, конечно, какую-нибудь аналогию с большевиками тут нельзя проводить. Отдельные крестьянские восстания даже в том случае, если они не являются такими «разбойными» и неорганизованными, как у Степана Разина, ни к чему серьезному не могут привести. Крестьянские восстания могут приводить к успеху только в том случае, если они сочетаются с рабочими восстаниями и если рабочие руководят крестьянскими восстаниями. Только комбинированное восстание во главе с рабочим классом может привести к цели.
Кроме того, говоря о Разине и Пугачеве, никогда не надо забывать, что они были царистами: они выступали против помещиков, но за «хорошего царя». Ведь таков был их лозунг.
Как видите, аналогия с большевиками никак не подходит.
ЛЮДВИГ. Разрешите задать Вам несколько вопросов из Вашей биографии. Когда я был у Масарика, он мне заявил, что осознал себя социалистом уже с шестилетнего возраста. Что и когда сделало Вас социалистом?
СТАЛИН. Я не могу утверждать, что у меня уже с шести лет была тяга к социализму. И даже не с десяти или с двенадцати лет. В революционное движение я вступил с пятнадцатилетнего возраста, когда я связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье. Эти группы имели на меня большое влияние и привили мне вкус к подпольной марксистской литературе.
ЛЮДВИГ. Что Вас толкнуло на оппозиционность? Быть может, плохое обращение со стороны родителей?
СТАЛИН. Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем не плохо. Другое дело православная духовная семинария, где я учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма как действительно революционного учения.
ЛЮДВИГ. Но разве Вы не признаете положительных качеств иезуитов?
СТАЛИН. Да, у них есть систематичность, настойчивость в работе для осуществления дурных целей. Но основной их метод – это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство, – что может быть в этом положительного? Например, слежка в пансионате: в девять часов звонок к чаю, уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики… Что может быть в этом положительного?
ЛЮДВИГ. Я наблюдаю в Советском Союзе исключительное уважение ко всему американскому, я бы сказал, даже преклонение перед всем американским, то есть перед страной доллара, самой последовательной капиталистической страной. Эти чувства имеются и в вашем рабочем классе, и относятся они не только к тракторам и автомобилям, но и к американцам вообще. Чем Вы это объясняете?
СТАЛИН. Вы преувеличиваете. У нас нет никакого особого уважения ко всему американскому. Но мы уважаем американскую деловитость во всем – в промышленности, в технике, в литературе, в жизни. Никогда мы не забываем о том, что САСШ{До середины 30-х годов XX века по отношению к США применялась аббревиатура САСШ – Северо-Американские Соединенные Штаты.} – капиталистическая страна. Но среди американцев много здоровых людей в духовном и физическом отношении, здоровых по всему своему подходу к работе, к делу. Этой деловитости, этой простоте мы и сочувствуем. Несмотря на то что Америка – высокоразвитая капиталистическая страна, там нравы в промышленности, навыки в производстве содержат нечто от демократизма, чего нельзя сказать о старых европейских капиталистических странах, где все еще живет дух барства феодальной аристократии.
ЛЮДВИГ. Вы даже не подозреваете, как Вы правы.
СТАЛИН. Как знать, может быть, и подозреваю.
Несмотря на то что феодализм как общественный порядок давно уже разбит в Европе, значительные пережитки его продолжают существовать и в быту, и в нравах. Феодальная среда продолжает выделять и техников, и специалистов, и ученых, и писателей, которые вносят барские нравы в промышленность, в технику, науку, литературу. Феодальные традиции не разбиты до конца.
Этого нельзя сказать об Америке, которая является страной «свободных колонизаторов», без помещиков, без аристократов. Отсюда крепкие и сравнительно простые американские нравы в производстве. Наши рабочие-хозяйственники, побывавшие в Америке, сразу подметили эту черту. Они не без некоторого приятного удивления рассказывали, что в Америке в процессе производства трудно отличить с внешней стороны инженера от рабочего. И это им нравится, конечно. Совсем другое дело в Европе.
Но если уже говорить о наших симпатиях к какой-либо нации или, вернее, к большинству какой-либо нации, то, конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам. С этими симпатиями не сравнить наших чувств к американцам!
ЛЮДВИГ. Почему именно к немецкой нации?
СТАЛИН. Хотя бы потому, что она дала миру таких людей, как Маркс и Энгельс. Достаточно констатировать этот факт, именно как факт.
ЛЮДВИГ. За последнее время среди некоторых немецких политиков наблюдаются серьезные опасения, что политика традиционной дружбы СССР и Германии будет оттеснена на задний план. Эти опасения возникли в связи с переговорами СССР с Польшей. Если бы в результате этих переговоров признание нынешних границ Польши со стороны СССР стало бы фактом, то это означало бы тяжелое разочарование для всего германского народа, который до сих пор считает, что СССР борется против версальской системы и не собирается ее признавать.
СТАЛИН. Я знаю, что среди некоторых немецких государственных деятелей наблюдается известное недовольство и тревога по поводу того, как бы Советский Союз в своих переговорах или в каком-либо договоре с Польшей не совершил шаг, который означал бы, что Советский Союз дает свою санкцию, гарантию владениям и границам Польши.
По моему мнению, эти опасения ошибочны. Мы всегда заявляли о нашей готовности заключить с любым государством пакт о ненападении. С рядом государств мы уже заключили эти пакты. Мы заявляли открыто о своей готовности подписать подобный пакт и с Польшей. Если мы заявляем, что мы готовы подписать пакт о ненападении с Польшей, то мы это делаем не ради фразы, а для того, чтобы действительно такой пакт подписать. Мы политики, если хотите, особого рода. Имеются политики, которые сегодня обещают или заявляют одно, а на следующий день либо забывают, либо отрицают то, о чем они заявляли, и при этом даже не краснеют. Так мы не можем поступать. То, что делается вовне, неизбежно становится известным и внутри страны, становится известным всем рабочим и крестьянам. Если бы мы говорили одно, а делали другое, то мы потеряли бы наш авторитет в народных массах. В момент, когда поляки заявили о своей готовности вести с нами переговоры о пакте ненападения, мы, естественно, согласились и приступили к переговорам.
Что является с точки зрения немцев наиболее опасным из того, что может произойти? Изменение отношений к немцам, их ухудшение? Но для этого нет никаких оснований. Мы, точно так же как и поляки, должны заявить в пакте, что не будем применять насилия, нападения для того, чтобы изменить границы Польши, СССР или нарушить их независимость. Так же как мы даем это обещание полякам, точно так же и они дают нам такое же обещание. Без такого пункта о том, что мы не собираемся вести войны, чтобы нарушить независимость или целость границ наших государств, без подобного пункта нельзя заключать пакт. Без этого нечего и говорить о пакте. Таков максимум того, что мы можем сделать.
Является ли это признанием версальской системы? Нет. Или, может быть, это является гарантированием границ? Нет. Мы никогда не были гарантами Польши и никогда ими не станем, так же как Польша не была и не будет гарантом наших границ. Наши дружественные отношения к Германии остаются такими же, какими были до сих пор. Таково мое твердое убеждение.
Таким образом, опасения, о которых Вы говорите, совершенно необоснованны. Опасения эти возникли на основании слухов, которые распространялись некоторыми поляками и французами. Эти опасения исчезнут, когда мы опубликуем пакт, если он будет подписан Польшей. Все увидят, что он не содержит ничего против Германии.
ЛЮДВИГ. Я Вам очень благодарен за это заявление. Разрешите задать Вам следующий вопрос: Вы говорите об «уравниловке», причем это слово имеет определенный иронический оттенок по отношению ко всеобщему уравнению. Но ведь всеобщее уравнение является социалистическим идеалом.
СТАЛИН. Такого социализма, при котором все люди получали бы одну и ту же плату, одинаковое количество мяса, одинаковое количество хлеба, носили бы одни и те же костюмы, получали бы одни и те же продукты в одном и том же количестве, – такого социализма марксизм не знает.
Марксизм говорит лишь одно: пока окончательно не уничтожены классы и пока труд не стал из средства для существования первой потребностью людей, добровольным трудом на общество, люди будут оплачиваться за свою работу по труду. «От каждого по его способностям, каждому по его труду» – такова марксистская формула социализма, то есть формула первой стадии коммунизма, первой стадии коммунистического общества.
Только на высшей стадии коммунизма, только при высшей фазе коммунизма каждый, трудясь в соответствии со своими способностями, будет получать за свой труд в соответствии со своими потребностями. «От каждого по способностям, каждому по потребностям».
Совершенно ясно, что разные люди имеют и будут иметь при социализме разные потребности. Социализм никогда не отрицал разницу во вкусах, в количестве и качестве потребностей. Прочтите, как Маркс критиковал Штирнера за его тенденции к уравниловке, прочтите марксову критику Готской программы 1875 года, прочтите последующие труды Маркса, Энгельса, Ленина, и Вы увидите, с какой резкостью они нападают на уравниловку. Уравниловка имеет своим источником индивидуально-крестьянский образ мышления, психологию дележки всех благ поровну, психологию примитивного крестьянского «коммунизма». Уравниловка не имеет ничего общего с марксистским социализмом. Только люди, незнакомые с марксизмом, могут представлять себе дело так примитивно, будто русские большевики хотят собрать воедино все блага и затем разделить их поровну. Так представляют себе дело люди, не имеющие ничего общего с марксизмом. Так представляли себе коммунизм люди вроде примитивных «коммунистов» времен Кромвеля и Французской революции. Но марксизм и русские большевики не имеют ничего общего с подобными уравниловскими «коммунистами».
ЛЮДВИГ. Вы курите папиросу. Где Ваша легендарная трубка, г-н Сталин? Вы сказали когда-то, что слова и легенды проходят, дела остаются. Но поверьте, что миллионы за границей, не знающие о некоторых Ваших словах и делах, знают о Вашей легендарной трубке.
СТАЛИН. Я забыл трубку дома.
ЛЮДВИГ. Я задам Вам один вопрос, который Вас может сильно поразить.
СТАЛИН. Мы, русские большевики, давно разучились поражаться.
ЛЮДВИГ. Да и мы в Германии тоже.
СТАЛИН. Да, Вы скоро перестанете поражаться в Германии.
ЛЮДВИГ. Мой вопрос следующий. Вы неоднократно подвергались риску и опасности, Вас преследовали. Вы участвовали в боях. Ряд Ваших близких друзей погиб. Вы остались в живых. Чем Вы это объясняете? И верите ли Вы в судьбу?
СТАЛИН. Нет, не верю. Большевики, марксисты в «судьбу» не верят. Само понятие судьбы, понятие «шикзаля» – предрассудок, ерунда, пережиток мифологии, вроде мифологии древних греков, у которых богиня судьбы направляла судьбы людей.
ЛЮДВИГ. Значит, тот факт, что Вы не погибли, является случайностью?
СТАЛИН. Имеются и внутренние, и внешние причины, совокупность которых привела к тому, что я не погиб. Но совершенно независимо от этого на моем месте мог быть другой, ибо кто-то должен был здесь сидеть. «Судьба» – это нечто незакономерное, нечто мистическое. В мистику я не верю. Конечно, были причины того, что опасности прошли мимо меня. Но мог иметь место ряд других случайностей, ряд других причин, которые могли привести к прямо противоположному результату. Так называемая судьба тут ни при чем.
ЛЮДВИГ. Ленин провел долгие годы за границей, в эмиграции. Вам пришлось быть за границей очень недолго. Считаете ли Вы это Вашим недостатком, считаете ли Вы, что больше пользы для революции приносили те, которые, находясь в заграничной эмиграции, имели возможность вплотную изучать Европу, но зато отрывались от непосредственного контакта с народом, или те из революционеров, которые работали здесь, знали настроение народа, но зато мало знали Европу?
СТАЛИН. Ленина из этого сравнения надо исключить. Очень немногие из тех, которые оставались в России, были так тесно связаны с русской действительностью, с рабочим движением внутри страны, как Ленин, хотя он и находился долго за границей. Всегда, когда я к нему приезжал за границу, – в 1906, 1907, 1912, 1913 годах, я видел у него груды писем от практиков из России, и всегда Ленин знал больше, чем те, которые оставались в России. Он всегда считал свое пребывание за границей бременем для себя.
Тех товарищей, которые оставались в России, которые не уезжали за границу, конечно, гораздо больше в нашей партии и ее руководстве, чем бывших эмигрантов, и они, конечно, имели возможность принести больше пользы для революции, чем находившиеся за границей эмигранты. Ведь у нас в партии осталось мало эмигрантов. На два миллиона членов партии их наберется сто-двести. Из числа семидесяти членов ЦК едва ли больше трех-четырех жили в эмиграции.
Что касается знакомства с Европой, изучения Европы, то, конечно, те, которые хотели изучать Европу, имели больше возможностей сделать это, находясь в Европе. И в этом смысле те из нас, которые не жили долго за границей, кое-что потеряли. Но пребывание за границей вовсе не имеет решающего значения для изучения европейской экономики, техники, кадров рабочего движения, литературы всякого рода, беллетристической или научной. При прочих равных условиях, конечно, легче изучить Европу, побывав там. Но тот минус, который получается у людей, не живших в Европе, не имеет большого значения. Наоборот, я знаю многих товарищей, которые прожили по двадцать лет за границей, жили где-нибудь в Шарлоттенбурге или в Латинском квартале, сидели в кафе годами, пили пиво и все же не сумели изучить Европу и не поняли ее.
ЛЮДВИГ. Не считаете ли Вы, что у немцев как нации любовь к порядку развита больше, чем любовь к свободе?
СТАЛИН. Когда-то в Германии действительно очень уважали законы. В 1907 году, когда мне пришлось прожить в Берлине два-три месяца, мы, русские большевики, нередко смеялись над некоторыми немецкими друзьями по поводу этого уважения к законам. Ходил, например, анекдот о том, что, когда берлинский социал-демократический форштанд назначил на определенный день и час какую-то манифестацию, на которую должны были прибыть члены организации со всех пригородов, группа в двести человек из одного пригорода хотя и прибыла своевременно в назначенный час в город, но на демонстрацию не попала, так как в течение двух часов стояла на перроне вокзала и не решалась его покинуть: отсутствовал контролер, отбирающий билеты при выходе, и некому было сдать билеты. Рассказывали шутя, что понадобился русский товарищ, который указал немцам простой выход из положения: выйти с перрона, не сдав билетов…
Но разве теперь в Германии есть что-нибудь похожее? Разве теперь в Германии уважают законы? Разве те самые национал-социалисты, которые, казалось бы, должны больше всех стоять на страже буржуазной законности, не ломают эти законы, не разрушают рабочие клубы и не убивают безнаказанно рабочих?
Я уже не говорю о рабочих, которые, как мне кажется, давно уже потеряли уважение к буржуазной законности.
Да, немцы значительно изменились за последнее время.
ЛЮДВИГ. При каких условиях возможно окончательное и полное объединение рабочего класса под руководством одной партии? Почему, как говорят коммунисты, подобное объединение рабочего класса возможно только после пролетарской революции?
СТАЛИН. Подобное объединение рабочего класса вокруг Коммунистической партии легче всего может быть осуществлено в результате победоносной пролетарской революции. Но оно, несомненно, будет осуществлено в основном еще до революции.
ЛЮДВИГ. Является ли честолюбие стимулом или помехой для деятельности крупной исторической личности?
СТАЛИН. При различных условиях роль честолюбия различна. В зависимости от условий честолюбие может быть стимулом или помехой для деятельности крупной исторической личности. Чаще всего оно бывает помехой.
ЛЮДВИГ. Является ли Октябрьская революция в каком-либо смысле продолжением и завершением Великой французской революции?
СТАЛИН. Октябрьская революция не является ни продолжением, ни завершением Великой французской революции. Целью Французской революции была ликвидация феодализма для утверждения капитализма. Целью же Октябрьской революции является ликвидация капитализма для утверждения социализма.
1. Случайность и роль личности в истории
Маркс в письме к Кугельману говорит: «История имела бы очень мистический характер, если бы „случайности“ не играли никакой роли. Если случайности входят, конечно, (и) сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но ускорение и замедление в сильной степени зависят от этих „случайностей“, среди которых фигурируют также и такой „случай“, как характер людей, стоящих вначале во главе движения».
В наших условиях такая случайность, как характер человека, стоящего во главе движения, во главе партии и рабочего класса, – характер Сталина, играет поистине роковую роль. В условиях пролетарской диктатуры, сосредоточившей в своих руках все рычаги экономики, обладающей аппаратом, в десятки раз более мощным и разветвленным, чем аппарат любого буржуазного государства, в условиях безраздельного господства в стране одной партии и гигантской централизации всего партийного руководства, – роль генсека огромна. Его личные качества приобретают исключительное политическое значение.
Именно поэтому Ленин в своем «Завещании» придавал такое значение личным качествам генсека, именно поэтому Ленин, зная личные качества Сталина, настойчиво в своем «Завещании» подчеркивал необходимость снятия Сталина с поста генсека и замены его более подходящим для этой роли лицом.
Ленин в своем «Завещании» писал: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и (в) отношениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех отношениях отличается от т (ов). Сталина только одним перевесом, именно более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.».
«Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью», – говорит далее Ленин.
Сталин, комментируя «Завещание», по обыкновению с помощью софизма, сводит все дело к грубости, отвлекая внимание от других своих качеств, о которых Ленин говорил. Между тем именно эти качества и имеют решающее значение.
Ленин сомневался, что Сталин сумеет достаточно осторожно пользоваться необъятной властью генсека. Ленин требовал, чтобы генсек был более «лоялен». Значит, Сталин и тогда уже был недостаточно лоялен. А лояльный – значит верный, преданный, честно выполняющий свои «обязанности».
Сталин недостаточно верен интересам партии, недостаточно предан, недостаточно честно выполняет свои обязанности. Именно в этом суть характеристики, данной Лениным Сталину. И если эти свои «качества» Сталин при Ленине скрывал, маскировал, подавлял, то после Ленина он дал им полную волю. Если при Ленине Сталин был недостаточно лояльным, верным интересам партии, честно выполняющим свои обязанности, то теперь он стал подлинным предателем партии, отбросившим в сторону партийную порядочность и честность, все подчинив интересам своего честолюбия и властолюбия.
Далее Ленин отмечает нетерпимость Сталина к мнениям других. Это качество в соединении с первым – нелояльностью, нечестностью – привело к тому, что он, не терпя около себя людей самостоятельного, независимого партийного мнения, людей духовно, идейно, теоретически стоящих выше его, опираясь на партаппарат и ГПУ, вышиб их с руководящих постов, оклеветал, раздул их прошлые ошибки и «изобрел» десятки новых, обманул партию, терроризировал партийные массы и на место опороченных им руководителей партии поставил людей, ограниченных в теоретическом отношении, невежественных и беспринципных, но ручных, покорных холуев и льстецов, готовых «признать» любую его «теорию» за ленинскую, любую его антиленинскую статью за «историческую».
Что касается вежливости Сталина по отношению к товарищам, чего требовал от генсека Ленин, то образцом может служить его «историческое» письмо в «Пролетарскую революцию» о Слуцком и Волосевиче, где сила доказательств обратно пропорциональна силе окрика зазнавшегося, зарвавшегося, обнаглевшего вождя, чувствующего себя в партии и стране как в своей вотчине, где он волен казнить и миловать всякого.
2. Сталин как беспринципный политикан
В теоретическом отношении Сталин показал себя за последние годы полнейшим ничтожеством, но как интриган и политический комбинатор он обнаружил блестящие «таланты». После смерти Ленина он наглел с каждым годом.
Сначала осторожно, а потом все смелее сбрасывая с себя маску «скромного» старого большевика, которого партия «заставила» нести тяжелое бремя генсека, он все более явно проявлял стремление пробраться в пантеон великих людей, не брезгуя никакими средствами. Уже свой пятидесятилетний юбилей он превратил в настоящее «коронование на царство». Тысячи самых подлых, гнусных, холуйски-раболепных резолюций, приветствий от «масс», состряпанных вымуштрованным партийным, профсоюзным и советским аппаратом, адресованных «дорогому вождю», «лучшему ученику Ленина», «гениальному теоретику»; десятки статей в «Правде», в которых многие авторы объявляли себя учениками Сталина, как, например, Ворошилов, провозглашая Сталина крупнейшим теоретиком и т. д., – таков основной фон юбилея. У всякого большевика, не потерявшего еще окончательно стыд и не позабывшего старых партийных традиций, вся эта комедия «коронования» вызвала чувства отвращения и стыда за партию.
Наконец, «историческая» статья Сталина в «Пролетарской революции» окончательно и со всем цинизмом обнаруживает его истинные намерения. Переделать историю так, чтобы Сталин занял в ней «подобающее» место великого человека, – вот сокровенный смысл статьи Сталина. Теперь, через пятнадцать лет пролетарской диктатуры, все учебники по истории партии оказались негодными, содержащими «троцкистскую контрабанду».
Отныне историю партии будут писать, вернее, фабриковать заново. Ярославский на Московской областной партконференции в своей покаянной речи открыто и цинично выболтал «секрет». Он заявил: «Должен подчеркнуть, что в некоторых учебниках по истории партии, в первую очередь это относится ко мне, роль тов. Сталина в развитии большевизма, особенно в довоенные годы, освещена недостаточно».
Вот где корни всех криков о «троцкистской контрабанде», о клевете на партию, о гнилом либерализме и пр. Ларчик открывается просто! Фальсифицировать историю партии под флагом ее защиты, раздуть одни факты, умолчать о других, состряпать третьи, посредственность возвести на пьедестал «исторической фигуры» – вот в чем заключается суть переработки учебников по истории партии. Отныне Емельян Ярославский окончательно превращается в Емельяна Иловайского. И эти люди, не краснея, заявляют, что история партии должна быть освещена объективно.
Сталин, несомненно, войдет в историю, но его «знаменитость» будет знаменитостью Герострата. Ограниченный и хитрый, властолюбивый и мстительный, вероломный и завистливый, лицемерный и наглый, хвастливый и упрямый – Хлестаков и Аракчеев, Нерон и граф Калиостро – такова идейно-политическая и духовная физиономия Сталина.
Теперь всякому совершенно ясно, что свое «18 брюмера» Сталин задумал произвести уже в 1924–1925 годах. Как Луи Бонапарт клялся перед палатой в верности конституции и одновременно подготовлял провозглашение себя императором, так и Сталин в борьбе с Троцким, а потом с Зиновьевым и Каменевым заявлял, что он борется за коллективное руководство партии, что «руководить партией вне коллегии нельзя», что «руководить партией без Рыкова, Бухарина, Томского невозможно», что «крови Бухарина мы вам не дадим», что «политика отсечения противна нам», – и одновременно подготовлял «бескровное» 18 брюмера, производя отсечение одной группы за другой и подбирая в аппарат ЦК и в секретари губкомов и обкомов лично верных ему людей.
Если во время государственного переворота Луи Бонапарта население Парижа в течение нескольких дней слышало грохот пушек, то во время государственного переворота Иосифа Сталина партия в течение нескольких лет слышала «пальбу» клеветы и обмана. Результатов Сталин, как и Луи Бонапарт, добился: переворот свершен, личная диктатура, самая неприкрытая, обманная, осуществлена.
Основная когорта соратников Ленина с руководящих постов снята, и одна часть ее сидит по тюрьмам и ссылкам, другая, капитулировавшая, деморализованная и оплеванная, – влачит жалкое существование в рядах партии, третья, окончательно разложившаяся, – превратилась в верных слуг «вождя»-диктатора.
За последние четыре-пять лет Сталин побил все рекорды политического лицемерия и беспринципного политиканства. Даже буржуазные политики с таким бесстыдством не меняют свои принципы, как это проделывает Сталин.
В чем сущность беспринципного политиканства? В том, что по одному вопросу сегодня придерживается одних убеждений, а назавтра (при той же обстановке и условиях или при изменившихся, но не оправдывающих в действительности такого изменения политического поведения – в интересах отдельного лица или клики) – прямо противоположных. Сегодня доказывается одно, а назавтра по тому же вопросу, при тех же условиях – другое. При этом беспринципный политикан и в том, и в другом случае считает себя правым и последовательным. Он спекулирует на том, что массы сегодня забывают о том, что им говорилось и обещалось вчера, а назавтра забудут о том, что им говорилось сегодня. Если же массы замечают трюк, то беспринципный политикан свой переход на другую точку зрения старается обосновать тем, что теперь якобы политическая и экономическая обстановка, соотношение классовых сил радикально изменились и поэтому нужны другая политика, тактика, стратегия и пр.
…Для иллюстрации лицемерия и беспринципного политиканства Сталина можно было бы привести тысячи фактов, ибо его руководство за последние годы превратилось в сплошное беспринципное политиканство и надувательство масс, но мы ограничимся лишь самыми яркими и самыми крупными фактами.
1. Сталин обвинял «троцкистов» в том, что они требовали:
а) усиления темпов индустриализации; б) усиления борьбы с кулаком; в) введения чрезвычайного налога на кулаков; г) повышения цен и д) изъятия 1500 миллионов рублей из кооперации.
«Троцкистов» он объявил контрреволюционерами, а «троцкизм» – социал-демократическим уклоном. Однако сразу же после XV съезда, решения которого целиком были направлены против «троцкистов», когда он решил после «троцкистов» расправиться с «правыми» и когда он увидел, что бить Бухарина и его группу справа тактически было невыгодно, он в области индустриализации и политики в деревне стал проводить прямо противоположную решениям съезда политику.
Обворовав до нитки Троцкого и его группу, Сталин утверждает, что его сверхиндустриализация, нажим не только на кулака, но и на середняка, чрезвычайный налог, изъятие полутора миллиардов рублей из кооперации, а в дальнейшем и повышение цен, карточки, очереди – все это нечто совсем иное, чем предложения «троцкистов». Для этого ему, однако, пришлось все перевернуть и поставить на голову: то, что раньше называл он в области индустриализации и политики в деревне ленинизмом, – объявил правым оппортунизмом, а что раньше объявлял троцкизмом – теперь назвал ленинизмом.
2. Специально о темпах в реконструктивный период Сталин на XIV съезде говорил: «Основное в промышленности состоит в том, что она уже подошла к пределу довоенных цен, что дальнейшие шаги в промышленности означают развертывание ее на новой технической базе, т. е. новое оборудование, новое строительство заводов. Это дело очень трудное. Перешагнуть через (этот) порог, перейти от политики максимального использования всего того, что было у нас в промышленности, к политике построения новой промышленности на новой технической базе, базе нового строительства заводов, переход через этот порог требует больших капиталов. Но так как недостаток капиталов у нас значительный, то в дальнейшем развитие нашей промышленности будет идти, по всей вероятности, не таким быстрым темпом, каким шло до сих пор».
Итак, Сталин здесь явно говорит о замедлении темпов в реконструктивный период. Его взгляды, высказанные в приведенной цитате, бесспорно, правильны, но пусть кто-нибудь осмелился бы их высказать в 1930–1931 годах. По директиве того же Сталина с 1928 года всякие разговоры о замедлении темпов в реконструктивный период объявляются буржуазными, вредительскими и т. д. Однако одно из двух – или раньше Сталин ошибался на XIV съезде, или он ошибся в дальнейшем со своей новой теорией нарастания темпов. Но Сталин молчит теперь и о старой, и о новой «теории».
3. На октябрьском Пленуме ЦК и ЦКК в 1927 году Сталин говорил: «А что такое умиротворение деревни? Это есть одно из новых условий для строительства социализма. Нельзя строить социализм, имея бандитские выступления и восстания среди крестьян». Но уже в июле 1928 года Сталин выдвигает совершенно противоположную «теорию» и заявляет: «По мере нашего продвижения вперед по пути к социализму сопротивление капиталистических элементов будет возрастать и классовая борьба будет обостряться». В 1927 году, по его мнению, нельзя было строить социализм, потому что мы в стране имели бандитские восстания, а в Грузии – даже восстания. А в 1929—30–31 годах мы имели сотни восстаний, среди которых многие более крупные, чем грузинские, и все это оказывается закономерным результатом «гигантских успехов в строительстве социализма», и чем дальше мы будем продвигаться вперед по пути к социализму, тем больше будет таких восстаний в деревне, ибо тем больше «будет обостряться классовая борьба». Тогда «умиротворение» деревни было «одним из основных условий для строительства социализма», а теперь обострение классовой борьбы в деревне, разжигание этой борьбы является одним из основных условий для этого строительства.
4. В той же речи на октябрьском пленуме Сталин заявил: «На XIV съезде нашей партии оппозиция, во главе с Зиновьевым и Каменевым, попыталась подорвать этот маневр партии, предлагая заменить его, по сути дела, политикой раскулачивания, политикой восстановления комбедов. Это была, по сути дела, политика восстановления гражданской войны в деревне». Однако через два года он сам выдвинул лозунг раскулачивания, ликвидации кулачества как класса, организовал в деревне грандиозную гражданскую войну, перед которой бледнеет вся политика комбедов, продразверстки и восстаний в деревне в период военного коммунизма, и при этом он остается «последовательным ленинцем».
5. Специально по вопросу о разжигании классовой борьбы в деревне Сталин говорил раньше также прямо противоположное тому, что делает в настоящее время. В своих «Вопросах и ответах» и Свердловском университете в 1925 году, когда ему еще не приходилось так лгать, как это он делает теперь, Сталин говорил: «Следует ли из этого, что мы должны разжечь классовую борьбу на этом фронте? Нет, не следует. Наоборот! Из этого следует лишь то, что мы должны всячески умерять борьбу на этом фронте, регулируя ее в порядке соглашений и взаимных уступок и ни в коем случае не доводя ее „до резких форм, до столкновений“. И даже специально о борьбе с кулачеством подчеркнул: «Может показаться, что лозунг разжигания классовой борьбы вполне применим к условиям борьбы на этом фронте. Но это неверно, совершенно неверно. Ибо мы здесь также не заинтересованы в разжигании классовой борьбы. Ибо мы вполне можем и должны обойтись здесь без разжигания борьбы и осложнений».
Итак, в 1925 году Сталин заявляет, что мы «вполне можем и должны обойтись без разжигания классовой борьбы» с кулачеством», и лозунг обострения классовой борьбы с кулачеством он называет контрреволюционным, а в 1928 году заявляет: «По мере нашего продвижения вперед по пути к социализму сопротивление капиталистических элементов будет возрастать и классовая борьба будет обостряться». Но если обострение классовой борьбы с кулачеством является неизбежным «законом» для пролетарской диктатуры, тогда все разговоры о том, что «мы можем и должны обойтись без разжигания классовой борьбы на этом фронте», являются только добреньким мелкобуржуазным, реформистским и реакционным пожеланием. Если же действительно «мы можем и должны обойтись без разжигания борьбы» с кулачеством, тогда утверждение, что «по мере нашего продвижения вперед по пути к социализму сопротивление капиталистических элементов будет возрастать и классовая борьба будет обостряться», не может рассматриваться иначе, как оправдание и поощрение разжигания классовой борьбы. Оно так на самом деле и есть. Новая теория «обострения классовой борьбы» является именно оправданием политики разжигания классовой борьбы не только с кулаком, но и с середняком и оправданием произвола над трудящимися деревни. Запутавшийся «вождь» и его «ученые» льстецы могут сказать, что высказывания Сталина касаются только восстановительного периода, а для реконструктивного периода существуют совсем другие законы. Но это было бы обычной сталинской уверткой. Во-первых, по этому вопросу он никакой оговорки насчет того, что его «теория» касается только восстановительного периода, не делает, во-вторых, весь характер и смысл высказанных им здесь мыслей сам по себе говорит против такого ограниченного понимания указанной цитаты.
6. На Московской губернской конференции 23/IX—27 г. Сталин в своей речи специально подчеркивал, что индустриализация немыслима без правильной политики в деревне. Он говорил: «Вести политику разлада с большинством крестьянства – значит открыть гражданскую войну в деревне, затруднить снабжение нашей промышленности крестьянским сырьем (хлопок, свекла, лен, кожа, шерсть и т. д.), дезорганизовать снабжение рабочего класса сельскохозяйственными продуктами, подорвать самые основы нашей промышленности, сорвать всю нашу строительную работу, (сорвать) весь наш план индустриализации страны».
Именно это в настоящее время и случилось. Хлопок, лен, свекла хотя и были посеяны кое-как под бичом террора и репрессий, но при плохо обработанной земле и плохом уходе урожай получился тоже плохой, да и то, что уродилось, в огромной части осталось неубранным, ушло под снег.
Десятки миллионов центнеров свеклы были не выкопаны, десятки миллионов уже выкопанной свеклы пропало в кучах под снегом, так как из-за отсутствия у крестьян транспорта и личной заинтересованности она не могла быть подвезена к заводам, которые в самую горячую пору должны были стоять без работы. Десятки тысяч га неубранного хлопка тоже погибло. То же случилось и со льном. Текстильная промышленность и теперь работает с половинной нагрузкой, пользуясь суррогатами. Кожи, шерсти, жиров и других сельскохозяйственных продуктов, необходимых промышленности, нет. Рабочий сидит на голодном пайке, не только мяса и жиров, но даже картошки и капусты не получает в достаточном количестве. Рабочие истощены, покупательная и платежная способность трудящихся масс города и деревни подорвана в корне. Подорваны все основы индустриализации. Предсказания Сталина здесь блестяще «оправдались». Но он вынужден об этом молчать.
7. По вопросу о повышении цен Сталин в 1927 г. говорил: «Я мог бы, далее, сослаться на ряд документов оппозиции в пользу повышения цен на промышленные товары, каковое повышение не может не вести к захирению нашей промышленности, к усилению кулака, к разорению середняка, к закабалению бедноты кулаками». В настоящее время цены повышены в 4–5 раз по сравнению с тем уровнем, на котором они стояли четыре года тому назад, а реальная заработная плата колоссально упала. Но, по Сталину, это теперь ведет к бурному росту промышленности и к неуклонному улучшению материального положения рабочего класса и трудящихся масс деревни.
8. Сталин, как известно, издевался в свое время над Каменевым, когда тот попытался неудачи хлебозаготовок свалить на кулака: «Кулак регульнул» – вызывало со стороны Сталина «решительный отпор». Теперь же кулак под магическим жезлом фокусника превратился во всемогущую и вездесущую силу: кулак всюду и везде строит козни социалистическому строительству. И здесь Сталин не пошел дальше политического плагиата, используемого с усердием, достойным лучшего применения.
9. Не лучше обстоит дело и с его походом против теории «деградации сельского хозяйства». Сталин громил эту теорию как «правооппортунистическую» и доказывал, что индивидуальное крестьянское хозяйство в своей основной массе развивается и способно к развитию. Однако прошел лишь год после начала «исторического» похода Сталина, поход еще продолжался, как Сталин на конференции аграрников-марксистов выступил с новой теоретической формулой. «Наше мелкокрестьянское хозяйство, – заявил он, – не только не осуществляет в своей массе ежегодного расширения воспроизводства, но, наоборот, не всегда имеет возможность осуществлять даже простое воспроизводство». В переводе на простой язык это значит, что крестьянское хозяйство в своей основной массе (т. е. середняцкое хозяйство) не только не развивается, но и топчется на одном месте, т. е. переживает застой или даже катится вниз.
В дальнейшем мы покажем теоретическую безграмотность последней «теории» Сталина с точки зрения марксизма-ленинизма, сейчас же отмечаем это как пример «последовательности» и «принципиальности» этого «стального» большевика, меняющего свои взгляды и принципы, как перчатки.
3. Сталин как софист
Для доказательства и «примирения» всех этих непримиримых противоречий к услугам Сталина имеется софистика. Беспринципный политикан по своей природе софист, политический фокусник и актер. Он надевает на себя разнообразные маски в зависимости от поставленной цели. А так как между диалектикой и софистикой есть известное внешнее сходство, ибо и тот и другой тип мышления основан на признании принципа противоречия, то Сталину тем легче софистику выдать за диалектику.
Софистика – кажущаяся диалектика. Диалектика при известных условиях незаметно переходит в софистику, и этим Сталин искусно пользуется. Софист по своему произволу выбирает любое положение и доказывает его «истинность». Он знает, что всегда найдет группу людей, которая позволит себя обмануть.
В чем заключается сущность софистики и ее отличие от диалектики? Сущность софистики состоит в том, что выдвигаются то те, то другие односторонние и абстрактные определения в изолированности, вне связи с окружающим, выдергиваются отдельные случаи, факты, примеры и на этом строятся «заключения» и «доказательства». А так как «при громадной сложности явлений общественной жизни можно всегда подыскать любое количество примеров или отдельных данных в подтверждение любого положения», то Сталин, таким образом, всегда доказывает все, что захочется, тем более что доказывать противоположное негде – вся печать находится в личном распоряжении Сталина и при господствующем над партией, рабочим классом и трудящимся крестьянством террором доказывать противоположное никто не осмелится, ибо это неизбежно связано с разными карами. «Сила доказательства» здесь просто заменяется «доказательством силы» – argumentum baculini. Палочное доказательство – это основной вид «доказательств» и «аргументации» Сталина по отношению к членам партии и парторганизациям. Мы уже не говорим о рабочих и основной массе деревни!
Но Сталин как софист пользуется не только палочными доказательствами, но также всеми основными приемами и методами софистики.
Во-первых, Сталин заранее принимает за доказанное то, что нужно доказать, на таком «декретированном» заранее положении строит все свои остальные выводы. Таковы его декретированные положения: «Троцкизм – авангард контрреволюционной буржуазии», «Правые – агенты кулака», «Середняк в своей основной массе повернул в сторону коллективизации» и т. д.
Во-вторых, там, где ему это выгодно, он строит свои выводы на принципе: после этого, следовательно, по причине этого, связано с этим. Вредители добивались снижения темпов индустриализации, правые, как декретировал Сталин, тоже против быстрых темпов, следовательно, правые – агенты классового врага.
Пользуясь этой аргументацией, можно с таким же успехом доказать, что германская компартия «смыкается» с фашистами, ибо и те и другие добиваются свержения правительства Брюнинга, что русские большевики в Государственной думе «смыкались» с правыми партиями, ибо те и другие голосовали нередко вместе против ряда думских законопроектов, что кадеты и некоторые другие правые партии были «агентами» большевиков, ибо и те и другие накануне войны 1914 года видели банкротство самодержавия и предсказывали неизбежность его крушения, а в феврале 1917 года вместе свергли его; таким образом, можно «доказать», что в настоящее время большинство сознательной части партии «смыкается» с Каутским, меньшевиками, эсерами, кадетами, является агентурой капитализма, ибо и те и другие видят банкротство сталинской политики. Таким методом можно доказать все, что угодно. Берется чисто внешнее, случайное сходство, к тому же порой сфабрикованное по одному какому-нибудь вопросу, выбрасываются все коренные принципиальные различия – и «доказательство» готово.
В-третьих, Сталин зачастую прибегает к подстановке одного спорного вопроса другим. Так, например, в 1931 г. предполагалось увеличение продукции на 45 %, снижение себестоимости на 10 с лишним процентов, а вместо этого мы имеем увеличение (даже по фальсифицированной статистике) всего на 20 %, не считая гигантского ухудшения качества продукции. Вместо же снижения себестоимости – увеличение. Получился «просчет» около 10 миллиардов рублей, т. е. банкротство сталинского «планирования». При таком положении элементарная обязанность сколько-нибудь честного вождя состоит в том, чтобы заявить: 1) что план в основном не выполнен – выполнен меньше чем на половину; 2) что методы планирования оказались негодными и их нужно пересмотреть и перестроить.
Вместо этого Сталин сам молчит, а через свою клику и печать кричит о том, что «мы добились гигантских успехов в третьем решающем», хотя план и «недовыполнен». Вопрос, таким образом, переносится в совершенно иную плоскость, перевертывается, ставится на голову. Гуттаперчевым, с неопределенным содержанием словечком «недовыполнен» прикрывается невыполнение плана, а криками о «гигантских успехах» – банкротство авантюристических методов планирования. Именно этим методом отвлечения внимания от главного пользуются фокусники при своих фокусах. От ловкости рук зависит много, но еще большее значение имеет искусство отвести глаза зрителя, заставить его следить не за тем, за чем нужно. Для этого фокусники и клоуны сопровождают свои шутки и фокусы непрерывной музыкой и болтовней. Все это имеет определенную цель – оторвать взор зрителя от проворных рук и манипуляций фокусника.
В-четвертых, Сталин пользуется методом подмены слов и понятий другими, а также словами с растяжимым понятием, которым по произволу можно давать различное толкование. Сегодня он говорит, что правые – сторонники безграничных уступок середняку, а назавтра он превращает их в агентов кулака. Сегодня «быстрым» темпом у него называется увеличение продукции на 20 %, а 18 или 15 % являются оппортунистическими, а назавтра только 30 % считаются большевистским темпом, а 20 % уже оппортунистическими, то вдруг оказываются 45 % настоящим большевистским темпом, а 30 % – оппортунистическим, а если программа 45 % выполняется только на 20 %, то и эти 20 % сходят за подлинно большевистские темпы.
Не определив точно содержание понятия «быстрые темпы», Сталин играет этими словечками, как ему вздумается.
В-пятых, Сталин применяет в полемике и доказательствах известный прием софистов, состоящий в подстановке исключения вместо правила и правила вместо исключения. Возьмем для примера те же темпы. В передовой «Правды» от 27 июня 1931 года «Народохозяйственный план реален, надо его выполнить» мы читаем: «Мы приближаемся к концу первого полугодия. Оно принесло нам крупнейшие успехи в классовой борьбе и во всех областях народного хозяйства. Многие решающие отрасли промышленности дали за первые пять месяцев этого года громадный прирост выпуска продукции. За январь – май 1931 года по сравнению с соответствующим периодом прошлого года электротехническая промышленность дала прирост на 42,3 % (работа районных станций на 38 %), метизобъединение – на 108 %, станкостроение – на 37 %, котлотурбина – на 35,3 %, нефтепереработка – на 34,4 %, швейная промышленность – на 50 %».
А дальше, в середине статьи, без шума, скромно добавляется: «Однако на фоне наших достижений этого года имеется ряд темных пятен. Есть отрасли промышленности, которые отстают, в том числе металлургия и уголь. План на этих важнейших участках не выполняется». Посмотрите, как тонко сфабриковано софистическое доказательство! Отрасли промышленности, призванные демонстрировать «выполнение» плана, охватывают 10–15 % индустриальных рабочих, а «темные пятна» охватывают 85–90 % рабочих, а если взять транспорт, то и больше.
Под неопределенным словечком «ряд» Сталин, таким образом, спрятал всю основную массу индустрии, затушевал банкротство 45 % повышения продукции, предусмотренного планом, а негосподствующие отрасли промышленности поставил во главу угла. Или еще пример. Какая-либо область выполняет план хлебозаготовок, но в этой области в 5–6 районах их 100, 150 посредством ограбления населения этих районов (лишения их не только семенных, но и продовольственных фондов, посредством неслыханного террора – судов, арестов, высылок, расстрелов, распродаж имущества) добились выполнения плана, и Сталин «заключает»: ряд передовых районов выполнил и перевыполнил план, это доказывает, что план реален, надо ударить по оппортунистической практике отстающих и добиться выполнения плана. И исключение снова превращается в правило, правило делается исключением.
В-шестых, Сталин на каждом шагу прибегает к замалчиванию, утайке, затушевыванию неприятных и невыгодных для него фактов. А так как вся печать, весь аппарат в его руках, то это ему удается в совершенстве. С помощью печати и партийной машины – аппарата он, когда нужно, из мухи делает слона и наоборот. Пример первый. На XVI съезде партии Сталин делает доклад о гигантских успехах индустриализации и коллективизации, о правильности «генеральной линии партии» и при этом скрывает два решающих факта. Докладывая об успехах индустриализации, он скрыл от партии, что в это время вся текстильная промышленность с 600 тыс. рабочих из-за отсутствия сырья стояла целиком 4 месяца, ряд других отраслей легкой промышленности, а также сотни предприятий тяжелой работали на 2/3 и даже наполовину. Почему он этот крупнейший экономический и политический факт замолчал, обманул партию и рабочий класс? Потому, что это разоблачало его политическое банкротство, показывало, что его «чудеса» на отдельных участках достигнуты за счет паралича ряда крупнейших отраслей промышленности. Точно так же, докладывая о коллективизации, он скрыл от масс, что дутые потемкинские «успехи» коллективизации достигнуты за счет невероятного террора в отношении основных масс деревни, что в стране прошла волна невиданных крестьянских восстаний середняцко-бедняцких масс, восстаний, в которых во многих случаях участвовали члены партии и комсомольцы, восстаний, которыми порой руководили члены партии с 1918 г., а в одном случае даже районный уполномоченный ОГПУ. Лишь крупных восстаний с тысячами участников в каждом в этот период по СССР было более 500, а мелких и того больше. Почему об этом крупнейшем политическом факте в докладе Сталина не сказано ни звука? Может быть, потому, что об этом не знала международная буржуазия? Но почему же тогда разрешалось знать международной буржуазии о грузинском восстании, о котором в свое время Сталин смело говорил? На деле Сталину не столь важно обманывать международную буржуазию, сколько рабоче-крестьянские массы Советского Союза. Если бы на съезде он сказал правду о восстаниях в деревне, то что бы осталось от его колхозной волны?
Второй пример. В конце 1931 г. ЦК ВКП(б) было опубликовано «историческое постановление о кооперации. Кооперация – основная и гигантская организация, занимающаяся торговлей, и решающим, коренным, принципиальным вопросом в работе ее является политика цен. Но как раз о политике-то цен в этом «историческом» постановлении и не было ни звука. Чем же объясняется такая «забывчивость»? А тем, что в этот момент произведено было повышение цен на товары в несколько раз. И это в то время, когда шло падение покупательной способности червонца. Оправдать повышение цен никак здесь нельзя. Ведь всего три года тому назад в борьбе с троцкистами снижение цен выдвигалось как альфа и омега советской торговой политики. Сталин и здесь совершил один из многочисленных политических плагиатов, но признаться в этом не может. И политика цен исчезла из «исторического» постановления о советской торговле.
В-седьмых, там, где Сталин ходом событий оказывается явно припертым к стене, где явно обнаруживается банкротство его руководства, где в то же время замолчать факты никак нельзя, там он прибегает к таким софистическим уверткам, к которым обычно прибегают только мелкие карманные жулики, когда их ловят с поличным, – он сваливает вину на других.
Ленин говорил: «Надо помнить, что политический руководитель отвечает не только за свою политику, но и за то, что делают руководимые им». Сталин поступает наоборот: он свою собственную вину, банкротство своего руководства сваливает на других. Верные холопы и слуги царя, когда приходилось им сталкиваться с произволом местных властей, спасая авторитет, говорили: «Законы святы, да чиновники – лихие супостаты». Сталин в подобных случаях поступает таким же образом. Он так же сваливает вину за все безобразия, являющиеся системой и неизбежным продуктом его политики, на местных работников, прикрывает это для затушевывания насилия и издевательств над деревней туманными словечками: «перегибы» и «администрирование» – и выходит сухим из воды. Вождь хорош, принципы его политики, его директивы идеальны, а местные исполнители, районные и сельские работники никуда не годятся – они обязательно или переадминистрируют, или попадут под влияние самотека, или учинят «левый загиб», или впадут в правый уклон, или окажутся «агентами кулака». Лишь немногие счастливцы из местных районных и сельских работников за последние два года спаслись от обвинений в уклонах. Подавляющее большинство руководящих партийных и советских работников района и села сняты с работы за всякого рода загибы и оппортунизм, тысячи из них преданы суду и посажены в тюрьму.
Для иллюстрации сталинского приема сваливания своих преступлений на других достаточно привести один классический пример из многих. Это его «знаменитая» статья о перегибах и коллективизации весной 1930 года – «Головокружение от успехов». Общеизвестно, что коллективизация примерно уже с конца 1928 года начала проводиться методами прямого или косвенного принуждения, а в дальнейшем – 1929–1930 гг. – и прямого насилия и террора. Раскулачивание, хлебозаготовки, налоги, массовые аресты, расстрелы и пр. – все это было использовано для терроризирования середняцких и бедняцких масс деревни, чтобы загнать их в колхозы. Официальные постановления ЦК «о добровольном вступлении в колхозы» стали только обычным фарисейским, лицемерным прикрытием для прямо противоположной практики коллективизации. Информация о том, какими методами выколачиваются у мужиков хлеб и налоги, у Сталина была превосходная.
Сталин хотя и ограничен, но достаточно умен, чтобы знать в основном действительное положение вещей в стране, в частности в деревне. Но он и тогда уже запутался настолько, что изменить политику ему уже было невозможно. Поворот политики снова на ленинские рельсы означал бы не только банкротство его новой «теории» обострения классовой борьбы по мере нашего продвижения вперед по пути к социализму, его «чуда» с темпами индустриализации и коллективизации, но и позорного изгнания его с поста генсека. Поэтому он вынужден был играть «ва-банк» и самым бесстыдным образом фальсифицировать в газетах, в том числе и в «Правде» – его личном непосредственном рупоре, – фактическое положение вещей. Однако когда весной 1930 года во всей стране, как результат его политики, прошла волна невиданных в истории крестьянских середняцко-бедняцких восстаний, когда Сталин почувствовал, что почва под ногами его и его клики горит, что их господство может кончиться, когда он оказался припертым к стене, вместо того чтобы по-ленински честно и открыто признать провал прежней политики и изменить курс, он пошел на трюк. Этим трюком и явилась его статья «Головокружение от успехов». В этой статье Сталин заявил, что до февраля 1930 года коллективизация шла добровольно, а с февраля месяца у местных работников «закружилась от успехов голова» и они стали вопреки директивам ЦК насильно принуждать крестьян вступать в колхозы. Это «левый загиб», с которым должно быть решительно покончено и линия партии решительно выправлена. Тут Сталин вспомнил и привел ряд ценных указаний Ленина о коллективизации, о полной добровольности для крестьян вступать в коллективы. В результате этой статьи тысячи районных работников были исключены из партии только за то, что они проводили политику Сталина и его клики о процентном выполнении коллективизации, тысячи были брошены в тюрьмы за то, что по прямым директивам секретарей обкомов, под угрозой исключения из партии, должны были к определенному сроку «наколлективизировать» определенный процент. Местные работники были брошены в жертву обозленным массам деревни, для того чтобы отвлечь внимание от действительного виновника, а Сталин выступил перед мужиком в роли спасителя от «местных головотяпов», в роли Наполеона.
Статья его является образцом не только перекладывания вины на других, но и образцом фальши и лицемерия Сталина, так как вслед за ней был издан по советской линии декрет, по которому системой налоговых обложений единоличник с прежней силой загоняется в колхозы.
В-восьмых, там, где явное политическое надувательство нужно выдать за правду, он прибегает иногда к способу «ошарашивания», оглушения масс набором особенно громких и страшных слов, начинает бешеную кампанию во всех газетах и журналах, изо дня в день, из неделю в неделю, из месяца в месяц долбя одно и то же. Бесконечное количество статей в газетах и журналах, тысячи брошюр и книг на одну и ту же тему – все направляется на то, чтобы ложь выдать за правду. Где нельзя добиться результатов с помощью логики, он заменяет ее риторикой, воздействием на чувства масс, на их настроение, запугивая грозными словами одних, льстя приятными словами другим, приводя в недоумение третьих. Софистика в известной степени вообще сводится к «силе слова». Здесь софист разными способами достигает своей цели. Он или чрезмерно удлинит свое рассуждение там, где нужно утомить внимание слушателей или читателей, или запутает все «концы» так, что неопытный, неискушенный в политике и логике человек ничего не поймет, или, когда ему угрожает верное поражение, отговорится недостатком времени для освещения вопроса, или, наконец, с пафосом совсем не к месту начнет взывать к долгу, совести, мужеству, стойкости слушателей, напоминая им прошлые геройские подвиги их и их предков, клеймя презрением и запугивая возражающих и одобряя соглашающихся. Под магическим жезлом слов софиста безобразное превращается в прекрасное, зло в добро, преступление в героизм, вред в пользу. Ошибочное рассуждение, будучи выражено просто, не обманет и ребенка. Если же его развить в нескольких томах или сотнях статей, если его распространять в течение нескольких лет в десятках миллионов книг и брошюр, то оно может запутать миллионные массы, политически слабо развитые. Сталин и его клика «по мере надобности» пользуются также и этим методом для оправдания своего руководства.
Само собой разумеется, что отмеченными методами Сталин пользуется не отдельно каждым, а всеми или несколькими сразу, ибо все они тесно переплетаются друг с другом и переходят один в другой. От этого они не перестают быть софистическими. Все эти приемы «доказательств» в борьбе с политическими противниками, инакомыслящими по партии и составляют «арсенал» сталинской «диалектики».
Чем отличается сталинская «диалектика» от диалектики Маркса – Энгельса и Ленина? Тем, что она в корне враждебна марксизму-ленинизму.
Ленин следующим образом характеризует сущность подлинной материалистической диалектики, диалектического метода. Логика диалектическая требует того, чтобы мы шли дальше. Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и опосредствования. Мы никогда этого не достигнем полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и омертвения. Ленин требует всестороннего учета явлений в их конкретном развитии, не допускает выдергивания кусочка одного, кусочка другого («Еще раз о профсоюзах…»). А этот метод не имеет ничего общего со сталинскими софистическими «фокус-покусами», с его фабрикацией и подтасовкой фактов, с его выдергиванием отдельных заводов, отдельных колхозов для «доказательства» правильности и реальности всего плана.
В другом месте, в ранней незаконченной работе Ленина «Статистика и социология», мы находим по этому же вопросу следующее место, попадающее прямо не в бровь, а в глаз Сталину с его методом фальсификации и подтасовки фактов, искажением действительности для оправдания своих замыслов. «В области явлений общественных нет приема более распространенного и более несостоятельного, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры. Подобрать примеры вообще не стоит никакого труда, но значения это не имеет никакого или чисто отрицательное, ибо все дело в исторической конкретной обстановке отдельных случаев. Факты, если взять их в целом, в их связи, не только упрямая, но и безусловно доказательная вещь. Фактики, если они берутся вне целого, вне связи, если они отрывочны и произвольны, являются именно только игрушкой или кое-чем еще похуже. <…> Надо попытаться установить такой фундамент из точных и бесспорных фактов, на который можно было бы опираться, с которым можно было бы сопоставлять любое из тех «общих» или «примерных» рассуждений, которыми так безмерно злоупотребляют в некоторых странах в наши дни. Чтобы это был действительный фундамент, необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникает подозрение – и вполне законное подозрение – в том, что факты выбраны или подобраны произвольно, что вместо объективной связи и взаимозависимости исторических явлений в их целом преподносится субъективная стряпня для оправдания, может быть, грязного дела. А это ведь бывает чаще, чем кажется» («Письма к родным» – предисловие М. И. Ульяновой, с. 15–16).
Deta fabula naratur! О тебе идет речь! Это латинское изречение следовало бы поставить эпиграфом над всей сталинской политикой и его статьями последних лет. Оно как будто бы специально написано о сталинской игре в примерчики, выдергивании отдельных выгодных фактиков, о стряпне на сталинской кухне всякого рода уклонов, загибов, заскоков, перерождений и пр. для оправдания его грязных дел.
…Сегодня сообщается, что такой-то сельсовет «в порядке соцсоревнования и ударничества, беспощадно борясь с кулачеством и его агентурой – правыми оппортунистами» успешно выполнил встречный план хлебозаготовок; завтра – секретарь ячейки Петров и директор Иванов «рапортуют» о пуске нового завода или цеха; но на следующий день – что рабочие завода Петровского или Ворошилова с энтузиазмом выполнили план подписки на заем и в порядке встречного – продолжают подписку. А в этот момент страна, обнищавшая, ограбленная, разоренная, нагая и голодная, с подорванной в корне производительной, покупательной и платежной способностью, потерявшая веру в дело социализма, терроризированная, озлобленная, представляющая сплошной пороховой погреб, – все дальше и дальше загоняется в тупик… Таково сталинское руководство!
…Ленин в своем завещании разоблачил нелояльность, нечестность, недобросовестность Сталина; он высказал опасение, что Сталин не сумеет пользоваться осторожно властью генсека. И ход событий с лихвой подтвердил его гениальную прозорливость. Ленин уже тогда нащупал политическое лицемерие Сталина, его фарисейство. Теперь это фарисейство ясно и для ребенка.
<…>
12. Кризис пролетарской диктатуры. Пути выхода из кризиса и задачи честных последовательных ленинцев
Партия в своем огромном подавляющем большинстве решительно настроена против политики Сталина и его клики.
Еще в большей мере единодушно против этой политики настроены рабочие и служащие.
Что же касается деревни, то там этот курс абсолютно не имеет не только сторонников, но даже людей, нейтрально к нему относящихся.
Вся деревня доведена до отчаяния и кипит возмущением. Непрекращающиеся массовые восстания в деревне – лучший показатель ее политических настроений.
Красная армия тоже в огромной степени отражает политические настроения пролетариата и крестьянских масс. И даже партийный аппарат в своей большей части лицемерит и внутренне не верит в успешный исход сталинской авантюры. Сталин и его клика держатся, следовательно, не на доверии, сочувствии и поддержке масс, а на каком-то другом основании, с помощью каких-то других рычагов. Каковы эти рычаги?
Режим невиданного террора и колоссального шпионажа, осуществляемых посредством необычайно централизованного и вместе с тем разветвленного гигантского аппарата, сосредоточившего в своих руках все материальные ресурсы страны и поставившего в прямую зависимость от себя физическое существование десятков миллионов людей, – вот главная основа диктатуры Сталина. Вся система государственного аппарата, включая и партию, терроризируя других и в то же время сама живя под постоянным дамокловым мечом террора, вопреки сознанию каждой его отдельной клеточки, как машина, вынуждена совершать свои движения, получаемые от первоисточника, и выполнять волю главного «механика».
Но, зайдя в безвыходный тупик и установив во всей стране в самых разнообразных формах господство террора, Сталин отрезал себе и всякие пути для отступления и эволюционного выхода из кризиса. Он возвел себя на пьедестал непогрешимого Папы и не может признать не только преступности своей политики, но и малейшей своей ошибки. Диктатор не может ошибаться – ошибаются только его подчиненные. Устранение Сталина и его клики нормальными демократическими методами, гарантированными Уставом партии и Советской Конституцией, таким образом, совершенно исключено.
Они всякими предлогами, с оружием в руках, пушками и пулеметами будут защищать от партии и страны свое господство.
Было бы непростительным ребячеством тешить себя иллюзиями, что эта клика, обманом и клеветой узурпировавшая права партии и рабочего класса, может их отдать добровольно обратно. Это тем более невозможно, что Сталин прекрасно понимает, что партия и рабочий класс не могут простить ему ужасающих преступлений перед пролетарской революцией и социализмом. При таком положении вещей у партии остается два выбора: или и дальше безропотно выносить издевательства над ленинизмом, террор и спокойно ожидать окончательной гибели пролетарской диктатуры, или силою устранить эту клику и спасти дело коммунизма.
Допустима ли такая постановка вопроса с точки зрения марксизма-ленинизма? Не только допустима, но и бесспорно правильна. Преступно, вредно, гибельно для пролетариата и его партии силой устранять свои руководящие партийные и советские органы, если они ведут правильную ленинскую политику и выражают волю партийных и беспартийных масс. И наоборот, следует считать прямой обязанностью всякого честного большевика и беспартийного рабочего борьбу за насильственное устранение органов тогда, когда они ведут антиленинскую и гибельную для пролетарской диктатуры политику, когда они превратились в клику, не выражают воли масс и в то же время, опираясь на аппарат, не допускают их смены нормальными методами, предусмотренными Уставом партии и Советской Конституцией.
…Люди, не умеющие марксистски мыслить, думают, что устранение Сталина в то же время будет свержением Советской власти. Сталин такой взгляд всячески культивирует и распространяет. Но он абсолютно неверен.
На деле идет речь не об уничтожении пролетарской диктатуры, а о ее восстановлении, ибо она в форме осталась, а по своему содержанию в огромной части в настоящее время как раз утеряна. Речь идет не о нарушении принципов ленинизма, а как раз об их защите. Как устранение одного буржуазного правительства и замена его другим буржуазным правительством не означает еще свержения господства буржуазии, хотя и может в результате повлечь за собой это содержание, ибо всякий политический переворот развязывает силы враждебных данной политической системе классов, так и устранение одного «пролетарского» правительства и смена его другим пролетарским правительством не означает еще свержения пролетарской диктатуры, хотя такая борьба и связана с большими опасностями для самой пролетарской диктатуры.
…Глупая авантюристическая или оппортунистическая политика пролетарского правительства может и верное дело пролетариата погубить и отбросить историю на 30–40 лет назад. Умная, хитрая политика буржуазии может и «гиблое» дело капитализма спасать от окончательного краха в течение длительного периода.
…Глупая, с точки зрения интересов буржуазии, политика свергнутых правительств могла бы быстро довести государство до пролетарской революции. Наиболее сознательные элементы правящего класса пошли на риск переворота. И пусть на время, ибо на длительный период для класса, исторически обреченного, это невозможно, но они все же добились укрепления своего государства. Для нас устранение диктатуры Сталина и его клики также связано с риском. Мы развязываем силы внутренних врагов пролетарской революции и международного капитала. Эта опасность велика.
Но для нас уже в данный момент существует еще более серьезная опасность гибели пролетарской диктатуры от рук самого Сталина и его клики. Сталин пролетарскую диктатуру и социалистическое строительство, по их действительному содержанию, в огромной степени уже уничтожил.
Пролетарская диктатура уже гибнет, и ее нужно спасать. Пролетарская диктатура Сталиным и его кликой наверняка будет погублена окончательно, устранением же Сталина мы имеем много шансов ее спасти.
Партия находится в положении пассажиров автомобиля, шофер которого вдруг безнадежно спятил с ума, свернул с дороги и везет пассажиров по кочкам и ухабам, под уклон на полном ходу прямо в пропасть. Автомобиль трещит, скрипит, ломается, кувыркается из стороны в сторону, подпрыгивает на кочках так, что у пассажиров зубы брякают, пассажиры возмущены, многие растерялись, некоторые в панике, некоторые от толчков вылетают из автомобиля, а спятивший с ума шофер ругает пассажиров оппортунистами, «загибщиками» и успокаивает их уверениями, что все это неизбежные трудности езды в автомобиле. При таком положении глупо и нелегко пассажирам ждать, пока «возница» спустит их под откос. Надо попытаться на ходу отбросить такого шофера от руля, на ходу же сесть умеющим править машиной за руль и вывести ее на торную дорогу. Иного выхода для пассажиров нет…