Сталин и Мао. Два вождя
Шрифт:
Осмысление всего случившегося в связи с появлением самой идеи о корейской войне, ходом ее подготовки и ее осуществлением приводит к мысли о том, что мышление Сталина и Мао Цзэдуна было однотипным, в главном они были подобны один другому, находили взаимопонимание. Можно отметить, что высказывания Сталина дали толчок развитию целого ряда политических установок Мао Цзэдуна. Но можно сказать и так: сама внутренняя природа мышления Сталина и Мао Цзэдуна была во многом, причем в главном, одинакова, поэтому их мысли перекликались, как птицы из одной стаи.
И сам советско-китайский договор 1950 года, или пакт о взаимной помощи, как характеризовал его Сталин, в этом смысле, при всех его особенностях, связанных с межгосударственными отношениями, отражал общее направление мыслей и того, и другого. Оба полагали, что должны, прежде всего, крепко держать власть в своих
Война при этом представлялась и Сталину, и Мао Цзэдуну делом допустимым и даже одним из орудий осуществления ими своих замыслов. Поэтому они с первых же встреч искали общий язык именно по вопросу о месте войны в современном им мире и, что неудивительно, нашли такой общий язык. (В данном случае мы сосредоточиваемся на позициях Сталина и Мао Цзэдуна, не затрагивая позиции руководителей враждебного для них лагеря, хотя в принципе в любом межгосударственном вопросе всегда существуют, по крайней мере, две стороны и сам вопрос возникает и решается только при учете позиций обеих сторон; здесь прекраснодушие одной стороны оказывается недостаточным для решения вопроса.)
Применительно к корейской войне всплывает и еще одно обстоятельство. Оно несколько разнило Сталина и Мао Цзэдуна в подходах к этой войне.
Ведь речь шла о Дальнем Востоке, или о Северо-Восточной Азии, о регионе или районе, где существовали свои представления об истории, о взаимоотношениях наций и о войне. Нет, они не отличались целиком и полностью от представлений в других регионах мира, более того, по сути, если бы дело дошло до крайности, они оказались бы примерно одинаковыми, но пока до этой крайности дело не доходило, то есть пока этот регион, его лидеры не дошли в своем понимании места и времени существования их самих и их наций до общечеловеческих вершин, оказывались возможными странные, на взгляд иных людей из иных главным образом регионов, действия или политические, а также военно-политические акции, в частности, оказывалась возможной корейская война.
В данном случае Сталин оказался втянут ходом событий в перипетии исторических взаимоотношений в регионе, который не был ему близким и понятным, хотя сам он полагал, что его стратегическое видение мира позволяет ему принимать наиболее правильные решения.
Итак, Сталин, если бы на то была только его воля, вряд ли бы сам оказался инициатором корейской войны; будучи вынужден дать на нее согласие и будучи втянут в ее перипетии, он постарался извлечь из этого то, что он считал пользой для себя, своего государства, и, во всяком случае, уменьшить возможный ущерб для своих интересов, интересов своего государства на мировой арене; все это у него плохо получилось. И Сталин, и Мао Цзэдун, и Ким Ир Сен в историческом плане оказались авантюристами и потерпели поражение в этой своей совместной затее, хотя географически они сохранили прежнюю разграничительную линию между своим «лагерем» и «лагерем» своих противников на мировой арене.
В этом регионе Сталин встретился с лидерами КНР и КНДР, с Мао Цзэдуном и Ким Ир Сеном, которые имели кое-что общее: оба они каждый по-своему, но отсиделись во время Второй мировой войны вдали от реальных сражений. Они крепко усвоили, что в результате Второй мировой войны и некоторых последующих событий они оказались победителями и диктаторами в своих государствах; они гордились этим и переоценивали свои силы. Но у них не было внутреннего главного представления о том, что такое война, современная война. Сталин, при всем его желании укреплять и расширять границы и пределы своей власти, своего влияния в целом на планете и в регионе Северо-Восточной Азии в частности, все-таки сдерживался в своих военных планах и пониманием того, что такое настоящая война, и пониманием того, каким сильным является вероятный противник, и, в определенной степени, учетом настроений и состояния населения в своем государстве. Таких сдерживающих факторов не было ни у Ким Ир Сена, ни у Мао Цзэдуна. Народы Кореи и Китая, конечно, перенесли тяготы Второй мировой войны, многолетней японской оккупации, но все-таки это был совсем не тот опыт, какой пришлось взять в свой багаж народам нашей страны, стран Европы.
Для многих корейцев в Северной Корее, возможно, перед началом корейской войны вполне естественной представлялась вооруженная борьба за то, чтобы в границах одного государства находилась вся Корея; собственно, здесь объединялись и коммунистические, и националистические идеи.
Вообще корейский вопрос — это сложный вопрос и с точки зрения истории самой корейской нации, и с точки зрения взаимоотношений корейской нации с ее соседями. Что касается самих корейцев, то история страны сложилась таким образом, что и в середине XX века, да и в наше время, на рубеже XXI века, представляется, что еще могут на протяжении какого-то неопределенно длительного времени существовать несколько государств корейской нации и это приемлемо для корейцев. Для корейцев не существует в качестве первоочередной задача непременного и насильственного вооруженного объединения всего Корейского полуострова в одно государство.
Китай до сих пор, особенно при Мао Цзэдуне и его последователях и сторонниках, никак не может понять, что одно дело — говорить о близком соседстве с корейцами и о нерасторжимости исторических связей между народами, и совсем другое — уважать полную независимость и суверенитет корейцев, ни в коем случае не вмешиваться во внутренние дела корейцев. А Мао Цзэдун исходил из того, что он не только имеет исторические основания для такого вмешательства, но и обязан это делать; он видел себя как политика, который должен выполнить общий долг перед китайцами и корейцами (к тому же в некотором смысле Мао Цзэдун полагал, что корейцы, как ни крути, исторически не отдельная самостоятельная нация, а часть единой китайской нации, часть, которую временно отнесло в сторону). Иначе говоря, Мао Цзэдун хотел сохранять особые отношения между китайцами и корейцами, которые позволяли бы ему, при возможности, более тесно соединять китайцев и корейцев, возможно, и в составе некоего союза, федерации, конфедерации, единого государства или чего-либо подобного. Корейская война в значительной степени разрушила такого рода представления и планы.
Корейская война, начатая Ким Ир Сеном и активно поддержанная Мао Цзэдуном, была, с их точки зрения, продолжением взаимоотношений между Китаем и Кореей с древних времен.
Сталин при всем при том, что он действительно несет ответственность за попустительство и даже, пусть в определенной степени пассивное, содействие подготовке и началу войны в Корее, все-таки оставался на вполне определенной позиции: он не мог допустить прямого втягивания своего государства в эту войну. Колебания здесь у него были, но они оказались временными, даже кратковременными, и скорее эмоциональными. Возможно, выс-называния Сталина о возможности и вероятности большой войны в союзе с Мао Цзэдуном против США, были сделаны им и для того, чтобы крепче привязать к себе Мао Цзэдуна и идейно, и материально. Сталин оказался под своего рода определенным нажимом Мао Цзэдуна и Ким Ир Сена и был вынужден согласиться на корейскую войну.
Представляется необходимым обратить внимание на одну из сторон отношения Сталина к прямым исполнителям его воли в Корее—военным советникам. С одной стороны, Сталин ценил их опыт и военное мастерство, использовал их для решения своих политических задач; институт военных советников был привычным для Сталина в этом регионе. И в общем-то, генералы работали во всю мощь, применяя опыт Великой Отечественной и Второй мировой войны. С другой стороны, Сталин резко осаживал их, напоминая о том, что существуют интересы своего государства, воля Сталина, и все военные советники, и посол СССР в КНДР, то есть, по сути дела, главный военно-политический советник Сталина при Ким Ир Сене, должны были исходить из того, что они служат не какому-то иному государству, а государству Сталина.
Об этом надо сказать потому, что зачастую при службе в Китае, в странах этого региона и при Сталине, и после, вплоть до настоящего времени, чиновникам нашего государства приходится выбирать: или, рекомендуясь единственными специалистами, действительно понимающими китайцев, фактически занимать позиции адвокатов или сторонников, скажем, Пекина или Пхеньяна и представлять дело таким образом, что интересы своей страны они, дескать, лучше всего защищают тогда, когда во всем идут навстречу пожеланиям руководителей страны пребывания, даже в ущерб интересам своей родины, или отстаивать интересы своего отечества, что весьма часто вызывает недовольство властей страны пребывания, которое те умело доводят до руководителей нашей страны, вследствие чего эти руководители, обычно не разбираясь глубоко, скажем, в проблемах русско-китайских отношений или русско-корейских отношений, идя по наиболее простому пути, разрушают карьеру преданных посланцев своего отечества в соседней стране, отзывают их на родину и идут на очередные уступки руководителям соседней страны, ущемляя немедленно или в исторической перспективе интересы своего народа и страны.