Сталин и Мао. Два вождя
Шрифт:
Дело в том, что связи между двумя крупнейшими в мире коммунистическими партиями предшествовали появлению отношений между двумя государствами, которые провозгласили себя социалистическими или идущими по пути строительства социализма. Таким образом, межпартийные, окрашенные определенной идеологией, отношения существовали между двумя партнерами намного раньше, чем межгосударственные отношения. Конечно же, это сказывалось на Сталине и на Мао Цзэдуне, которые оказывались сразу в двух ипостасях: вождей своих партий и глав (фактических глав) своих государств.
Объективно после создания КНР возник вопрос о строительстве межгосударственных
С Китаем такой вопрос на практике возник сразу же, даже до образования КНР во время переговоров А. И. Микояна с китайскими руководителями в Сибайпо и Лю Шаоци со Сталиным — в Москве летом 1949 года.
Возникла задача разграничения, а с точки зрения Мао Цзэдуна, и отделения межгосударственных отношений от идеологических связей, связей между единомышленниками-коммуни-стами двух различных стран, каждая из которых представляла собой мощную самостоятельную силу на мировой арене.
Процесс разделения межгосударственных и межпартийных отношений был трудным и длительным. Логично, конечно, задаваться вопросами о том, возможно ли было обойтись без раскола, разрыва, вооруженных столкновений на границе и т. д. Однако все это произошло в реальной жизни и стало опытом, из которого можно и нужно выносить уроки.
Думается, однако, что взаимоотношения между нашими двумя нациями, между государствами наших наций имеют под собой, как их главную опорную часть, совпадающие интересы. Обе наши нации заинтересованы в выживании, в обеспечении мирных условий для развития и поддержания нормальных межгосударственных отношений на принципах равенства и независимости.
Что же касается того, что накопилось в багаже межпартийных идеологических отношений, то там было и то, что могло помочь формированию добрососедских межгосударственных отношений при правильном использовании этого багажа.
Процесс, однако, оказался болезненным. Это произошло и по объективным причинам (нации еще не пришли к взаимопониманию по вопросам территорий, границ и т. д.), и по субъективным причинам. Особенно виноваты в этом вожди обеих наций и их окружение, которые формировали политику обеих стран. Лидеры оказались в плену устаревших и устаревавших представлений и стереотипов; они стремились навязать один другому свое верховенство. Случилось так, что на практике обе стороны опасались одна другую, палка была перегнута в другую сторону, то есть отношения были доведены до разрыва, вооруженной конфронтации и лишь потом пришли в более или менее нормальное состояние.
Один урок истории ясен: нельзя ничего навязывать друг другу, нельзя в области двусторонних межгосударственных отношений исходить из презумпции общности, идейной общности или общности межгосударственных интересов; всегда следует говорить о себе, о своей стороне и ее интересах, разъясняя свои позиции и терпеливо ожидая того, что другая сторона, если она сочтет это необходимым, сама отзовется и заявит, что она хотела бы обсудить тот или иной вопрос, о котором партнер вел речь применительно к себе.
ВСТРЕЧИ СТАЛИНА И МАО ЦЗЭДУНА В МОСКВЕ
(декабрь 1949 года— февраль 1950 года)
В последние годы опубликованы некоторые документы из архивов, рассказывающие о том времени. Было немало свидетелей встреч Сталина и Мао Цзэдуна в Москве в конце 1949 года — начале 1950 года. Существуют рассказы представителей и одной и другой стороны об этих событиях. И все же прежде всего представляется логичным дать слово одному из тех, кому в то время Сталин многое поручал, когда дело касалось поддержания связей с Мао Цзэдуном.
Уполномоченный или представитель Сталина в тех районах Китая, где у власти находился Мао Цзэдун в 1948-1949 годах, Иван Владимирович Ковалев готовил визит Мао Цзэдуна в Москву в конце 1949-го — начале 1950 года и сопровождал его в этой поездке.
И. В. Ковалев вспоминал:
«Хочу прежде всего подчеркнуть, что, прежде чем Сталин и Мао впервые пожали друг другу руки, они уже долгие годы общались заочно, посредством телеграмм, переговоров между своими представителями и т. п. Не все в этих контактах было гладко, у обоих имелись основания для взаимного недоверия. В конце 1948 года, когда окончательно стали ясными перспективы военной победы КПК, оба лидера, наверное, окончательно поняли, что им придется встретиться, чтобы урегулировать взаимные отношения. С этого момента пошел процесс активной взаимной притирки, зондажа позиций друг друга по ключевым вопросам. Мне довелось активно участвовать в этом процессе.
17—1897
Когда в декабре 1948 года я впервые прибыл в Москву для доклада Сталину, то обратил внимание на то, что он активно интересовался, чью сторону приняли китайские коммунисты по острой тогда югославской проблеме. Начиная с февраля 1949 года он не единожды спрашивал меня в своих радиограммах о том, каково истинное отношение китайских товарищей к договору о Китайской Чанчуньской железной дороге, считают ли они его по-настоящему равноправным. Во время переговоров с Лю Шаоци он также в форме зондажа поставил вопрос о дальнейшей судьбе нашей базы в Порт-Артуре. Он тогда сказал: “Наше правительство считает, что после вывода американских войск из Японии Советский Союз мог бы подумать о выводе своих войск из Порт-Артура. Но если китайская компартия признает необходимым немедленный отвод советских войск из Порт-Артура, то для того, чтобы китайская компартия выиграла в политическом отношении, СССР готов сейчас же отвести войска из Порт-Артура”...
Мао, пожалуй, был еще более активным в зондаже позиций Сталина. Кроме того, он в придачу очень стремился рассеять возможные подозрения Сталина, связанные с историей их контактов.
Начиная с января 1949 года Мао неоднократно и подробно рассказывал мне о всех перипетиях истории внутрипартийной борьбы в КПК, которая неоднократно завершалась сменой генеральных секретарей ЦК. При этом он подчеркивал, что против его воли и желания борьба эта зачастую сопровождалась массовым избиением не только руководящих партийных кадров, но и основного ядра партии. Возможно, так он хотел отмежеваться от обвинений в репрессиях против тех деятелей, которых поддерживали в Москве.