Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках
Шрифт:
фольклорные центры побуждали разысканных ими живущих мастеров народного творчества (певцов, сказителей, акынов) создавать новые произведения, особенно восславляющие Сталина. Некоторым таким авторам, как поэту-сказителю Джамбулу Джабаеву, была создана громкая слава. Газеты и популярные издания (такие как отрывные календари, на страничках которых помимо даты, долготы дня и официальных праздников печатали короткие стихи и рассказы) публиковали пословицы и частушки про колхозы, тракторы, социалистическое соревнование, подаваемые, конечно же, в положительном ключе. Не исключено, что некоторые из них на самом деле были сочинены профессиональными литераторами и журналистами и выданы за народные, но для нас это не существенно. Важно, что имелся официозный спрос на «народный» эпос, включающий советские реалии, пропагандировались сказители и акыны, составлявшие песни о Ленине и Сталине в фольклорном стиле [122] .
122
В настоящее время это явление стало предметом изучения фольклористов; см. материалы конференции, посвященной этой теме: Мифологические модели и ритуальное поведение в советском и постсоветском пространстве: сб. статей.
Сходного рода повествования можно найти среди уральских сказов, записанных Павлом Петровичем Бажовым. Бажов, ровесник Сталина, родившийся в семье горнозаводского мастера на Урале, выпускник (как
123
Входит в «Малахитовую шкатулку».
В этом контексте исследователю стоит проявить долю скептицизма и задуматься, являются ли тяготеющие к фольклору и вряд ли достоверные рассказы о Сталине действительно фольклоризацией недавней истории или же литературной подделкой, фальшивкой, или, наконец, обратной рецепцией ушедших в народ такого рода произведений профессиональных авторов? Во многих случаях вряд ли получится найти однозначный ответ. Хотя некоторые истории подкупают своей простодушной, бесхитростной наивностью и кажутся действительно плодом фантазии самого рассказчика. Трудно, скажем, заподозрить литературную поделку в рассказе Гомона. Как и вот в этом, записанном в Ачинске за уже цитированной В.И. Несмачной: «В 1917 году мой муж зашел в магазин купца Бронштейна […] и купил там ботинки. Вышел на улицу и ругается, потому что ботинки оказались малы, а продавцы их не меняют. Здесь за дверями его встретил, как рассказывал муж, политссыльный и повел его обратно в магазин. Ботинки обменяли». Разумеется, политссыльный оказался самим Сталиным [124] . Здесь стремление приватизировать вождя как домашнего божка-помощника граничит со сказочной быличкой, и весь текст производит впечатление неподдельности.
124
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 667. Л. 113.
Таким образом, возвращаясь к текстам уже настоящих и вполне содержательных воспоминаний о Сталине, не будем забывать, каким психологически сложным явлением был этот жанр, как и культ Сталина в целом. Но мемуары профессиональных большевиков, видных партийцев отличаются тем, что эти авторы лгали со вполне рациональными, легко прочитываемыми целями.
Сергей Яковлевич Аллилуев, в поздние годы имевший огромный авторитет среди старых большевиков, был давним знакомым Сталина по подполью. «Иосиф» был другом семьи Аллилуевых, жена Сергея Яковлевича отправляла ему посылки в туруханскую ссылку, он жил в их петербургской квартире, дружил с их дочерьми, а на младшей в конце концов женился. С.Я. Аллилуев в 1937 году напечатал в журнале «Пролетарская революция» краткую мемуарную статью о Сталине, где рассказывал, что, будучи революционно настроенным рабочим в Тифлисе, слышал о молодом пропагандисте Сосо еще в 1898 году, но лично с ним встретиться тогда «не привелось», а познакомились они лишь в 1904 году после побега Джугашвили из первой ссылки у общего знакомого рабочего-революционера М. Бочоридзе [125] .
125
Аллилуев С. Встречи с товарищем Сталиным // Пролетарская революция. 1937. № 8. С. 154.
Спустя девять лет и через год после смерти Сергея Яковлевича была издана книга его воспоминаний, из которой получается, что знакомство со Сталиным состоялось в первые годы века в Тифлисе, то есть года на 3–4 раньше, чем по его же предыдущей версии. От первой версии в книге осталось несколько на этом фоне странное описание встречи с Сосо у М. Бочоридзе в начале 1904 года: из нарисованной Аллилуевым сцены видно, что он не узнал появившегося «молодого человека», который и был Сосо Джугашвили [126] . Совершенно ясно, что это была их первая встреча. Но зачем Аллилуеву понадобилось присочинять лишние три года знакомства с вождем на заре века, да еще и противореча собственному опубликованному уже тексту? (Последнее, кстати, можно объяснить только простодушием человека, не имеющего привычки пользоваться библиотеками: ему, вероятно, казалось, что вышедший несколько лет назад журнал всеми надежно забыт.) Сложно подобрать какое-то объяснение, кроме стремления Аллилуева, выдав себя за свидетеля, подтверждать те или иные положения официальной биографии Сталина, такие, как якобы руководство тифлисской первомайской демонстрацией в 1901 году. Не исключена также и аберрация представлений о реальности у пожилого человека, целиком и полностью партийно ангажированного и к тому же поглощенного многолетним писанием и переписыванием мемуаров, судя по количеству и объему рукописей, граничившим с графоманской одержимостью.
126
Аллилуев С. Пройденный путь. М., 1946. С. 108–109.
Начал он работу над записками еще до войны, по свидетельству внучки Светланы. Она же отметила, что из печати книга вышла «неполной, с большими сокращениями», и что рукопись хранилась в ИМЭЛ [127] . Это, конечно, провоцирует читательские ожидания: кажется, что в рукописи найдутся какие-то запрещенные цензурой куски. На самом деле в фондах РГАСПИ имеется не одна, но изрядное количество различных редакций воспоминаний Сергея Яковлевича, как в фонде Сталина [128] , так и в личном фонде самого С.Я. Аллилуева [129] . Просмотрев их, я увидела отнюдь не более полную и честную книгу, из которой партийная цензура выбросила какие-то важные, острые места, а все более многословные повторы одного и того же, с разрастающимися все пространнее славословиями и рассуждениями о Сталине как вернейшем соратнике Ленина и т. п. Несомненно, на создание этих вариантов текста у С.Я. Аллилуева ушли годы. Светлана Иосифовна вспоминала, что он «вообще любил писать», «писал много и увлеченно» [130] , впрочем, оценивала это совсем в иной, нежели я, тональности.
127
Аллилуева СМ. Двадцать писем к другу. С. 32–34.
128
РГАСПИ. Ф. 558. Он. 4. Д. 652, 659, 668.
129
РГАСПИ. Ф. 668. On. 1. Д. 5.
130
Аллилуева С.И. Двадцать писем к другу. С. 34.
Пример воспоминаний С.Я. Аллилуева показывает, что наличие, помимо напечатанной, еще и неизданной версии большевистских мемуаров отнюдь не означает, что в последней найдется некая нелицеприятная правда. Напротив, в ряде случаев именно печатная версия похожа на сколько-нибудь реалистичные воспоминания, а в отвергнутых рукописях мы наблюдаем все более пышный расцвет авторской фантазии. Иногда переписывание мемуаров происходило с целью угодить конъюнктуре момента, иногда имело, как у С.Я. Аллилуева, свои внутренние, не обязательно рациональные причины (ибо он, тесть Сталина, занимавший скромное, но прочное место патриарха пенсионной клики старых большевиков, вряд ли мог рассчитывать на какие-либо материальные выгоды от новой редакции своей книги).
Еще одним автором, чьи мемуары то и дело грозили выйти за пределы здравого смысла, была Вера Лазаревна Швейцер, некогда работавшая в Закавказье большевичка, гражданская жена С. Спандаряна, в 1913 году поехавшая с ним в ссылку. Спандарян жил под Туруханском, в селе Монастырском, где они со Сталиным несколько раз виделись. Позднее В. Швейцер стала одним из активнейших мемуаристов и собирателей партийной истории, которую с готовностью подверстывала под нужды культа личности. Среди ее воспоминаний есть как опубликованные фрагменты, так и ряд рукописей, отложившихся в архиве. Там заметен полет фантазии автора, имеющий, однако, четко выраженную задачу: подтвердить официальную версию сталинской биографии. Но в своем партийном усердии В.Л. Швейцер заходила слишком далеко. То, описывая свой со Спандаряном визит к Сталину в Курейку, отмечала, что стол у него «был завален книгами и большими пачками газет» [131] (получить которые в Курейке было практически невозможно), то в рассказе о вологодской ссылке Сталина утверждала: «Нужно отметить, что помимо побегов, выявленных охранкой и полицией, окончившихся арестами и высылкой, товарищ Сталин неоднократно, будучи в Вологодской ссылке, приезжал нелегально в Питер – совершал “отлучки” из ссылки. Для таких нелегальных приездов у товарища Сталина была целая система разных приемов обхода местной власти. Можно было подкупить любого полицейского чиновника за золотую пятерку. За “чаевые” можно было получить в канцелярии полицмейстера проходное свидетельство с правом задержаться на несколько дней по “семейным делам”. За “чаевые” можно было отделаться от охранника, сопровождавшего в ссылку. На местах ссылки стражники также бывали очень сговорчивы, ежели им кое-что “перепадало” от ссыльных» [132] .
131
Швейцер В. Товарищ Сталин в туруханской ссылке // Пролетарская революция. 1937. № 8. С. 163.
132
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 372–373. Швейцер В.
Воспоминания рядового подпольщика о Сталине.
Совершенно невероятная история (хотя бы потому, что у Сталина в Вологде было очень мало денег, и мемуаристка не потрудилась пояснить, откуда бы ссыльный взял средства на подкуп чуть не всей губернской полиции), понадобившаяся, чтобы обосновать тезис о том, что Сталин уже в те годы руководил революционным движением в общерусском масштабе и участвовал в принятии решений в столичной партийной организации: «Питерский Комитет под руководством товарища Сталина, который в то время часто наезжал из ссылки, вел непримиримую борьбу с ликвидаторами» [133] . Надо сказать, рвение В. Швейцер показалось избыточным сотрудникам ИМЭЛ, у которых были свои представления о допустимых пределах пренебрежения фактами. На первой странице рукописи сохранились пометы карандашом: «Не исправлено, много ошибок. 4.9.45», «Не опубликовано», а на полях у процитированного выше абзаца был поставлен знак вопроса.
133
Там же.
Мемуарные тексты В. Швейцер подводят нас еще к одной специфической проблеме воспоминаний о Сталине. Вот она описывает Сталина, бежавшего летом 1909 года из сольвычегодской ссылки: «И вот я впервые увидела Сталина, такого близкого и простого. Лицо его было бледным от бессонной ночи, которую ему пришлось провести, бродя по улицам Питера, скрываясь от шпиков. Но его бледное лицо искрилось необычайной улыбкой бодрости, силой, уверенностью» [134] . А вот он же в Петербурге в декабре 1911 года накануне отъезда в ссылку в Вологду: «Когда мы только показались в дверях, Сталин взял нас за руки и с радостью втащил в комнату. Его раскатистый смех наполнил всю комнату, смеялись от души и мы. Большая радость встретить товарища, вырвавшегося из тюрьмы на волю. Стало радостно и весело, весело… Глядя на нас, Сталин сказал: “Оказывается, вы умеете хорошо веселиться”. Сурен живо отозвался: “Мы можем даже и сплясать в честь твоего освобождения”. Я и впрямь подумала, что Сурен на радостях пустится в пляс. Меня это смутило» [135] . Для сравнения портрет Иосифа Джугашвили, данный недоброжелательным свидетелем, меньшевиком Г. Уратадзе, сидевшим с ним вместе в кутаисской тюрьме в 1903 году: «Он никогда не смеялся полным открытым ртом, а улыбался только. И размер улыбки зависел от размера эмоции, вызванной в нем тем или иным происшествием, но его улыбка никогда не превращалась в открытый смех полным ртом. Был совершенно невозмутим» [136] . Хотя известны фотографии смеющегося Сталина, смех часто присутствует в описаниях сталинского застолья 1930-х годов, но все же изображенный Уратадзе сдержанный, закрытый человек больше похож на будущего советского диктатора, чем брызжущий весельем Коба в изображении Швейцер. Уратадзе, наверное, сгустил краски, к тому же он наблюдал молодого революционера во время первого в его жизни тюремного заключения, где у него не было особых поводов для радости.
134
Там же. Л. 366–368.
135
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 377.
136
Уратадзе Г. Воспоминания грузинского социал-демократа. Стэнфорд, 1968. С. 66.