Сталин перед судом пигмеев
Шрифт:
«Когда же Вы скажете главное», — спросил, улыбаясь, Сталин. «Главное, по-моему, — сказал я в заключение, — состоит в следующем. Заканчивается победоносно для Советского Союза Великая Отечественная война. В ней народы всего Советского Союза понесли потери, огромные жертвы. Враг агонизирует, и могущество СССР возрастает не только в территориальном, но и в политическом отношении. Тяжелейшие жертвы на фронтах, в партизанской и подпольной борьбе понес и белорусский народ.
И рот к окончанию войны Белоруссия территориально и по населению сокращается за счет отхода ряда районов и г. Полоцка к РСФСР. Мне кажется, что это не будет народом понято и многих обидит. Тем более что это будет ассоциироваться с тем, что на западе Белостокская область и часть Беловежской Пущи, как известно, могут отойти к Польше., Кроме того, ведь накануне войны некоторые районы, находившиеся в составе БССР
Сталин нахмурился, наступила тягостная пауза, все молчали и ожидали его решения. Наконец он поднялся, медленно прошел туда и обратно вдоль стола, потом остановился и сказал: «Хорошо, покончим с этим вопросом. Полоцкую область надо образовать, но в составе Белоруссии. Народ хороший и обижать его, действительно, не следует».
После этого заговорили все. И могло показаться, что по данному вопросу все думали точно так же. Один Маленков, главный инициатор проекта, был расстроен и мрачен, хотя все высказанные мною соображения я еще подробнее изложил ему перед заседанием. Плохо скрывал свою досаду и Хрущев».
В дальнейшем у Пономаренко были и другие столкновения с руководителями страны. В них проявились принципиально разные подходы к решению вопросов дальнейшего развития страны. Уже «за полгода до смерти Сталина», как говорил Пономаренко Первенцеву, в ходе заседания Бюро Президиума ЦК, Сталин дал оценку запискам различных руководителей по вопросу о развитии зернового хозяйства. Сталин сказал: «Вот вы, товарищ Хрущев, считаетесь у нас самым главным специалистом по сельскому хозяйству, а за все время не поставили ни одного дельного вопроса. А. вот Пономаренко, который не считает себя таким крупным специалистом, как вы в этом деле, изложил свои соображения по зерновому балансу страны, который очень важен и в котором нам следует разобраться и решить. Поэтому, оставляя Пономаренко секретарем ЦК, я предлагаю сделать его моим заместителем по Совмину, советником по сельскому хозяйству, членом коллегии…» Как Сталин решил, так и сделал; естественно, эта история наших с Хрущевым отношений не улучшила». Судя по этим конфликтам, не только Хрущев, но также Маленков и Берия вряд ли могли сработаться с Пономаренко.
Имелись основания и у Булганина быть недовольным выдвижением Пономаренко. По воспоминаниям Акакия Мгеладзе, на которые ссылался в своей книге «Антисталинская подлость» Гровер Ферр, на октябрьском (1952 г.) Пленуме ЦК КПСС И.В. Сталин, говоря о своем желании уйти в отставку, сказал, что «есть, кому его заменить, например, Председателем Совета Министров можно было бы назначить H.A. Булганина».
Ко всему прочему, внезапное возвышение Пономаренко нарушало сложившуюся иерархию в руководстве. Пономаренко воспринимался четырьмя ведущими заместителями Сталина как чужак, который разрушал сложившуюся очередность в преемственности. Назначение Пономаренко, который до октября 1952 года не был даже членом Политбюро, было неожиданным и неприятным сюрпризом для H.A. Булганина, который с апреля 1951 года был единственным первым заместителем Сталина в Совете Министров, для Л.П. Берии и Г.М. Маленкова, которые были членами Политбюро с марта 1946 года, а в 1941–1945 годах были членами всевластного Государственного комитета обороны СССР, для Н.С. Хрущева, который с марта 1939 года был членом Политбюро. При этом Пономаренко, занимая высший пост исполнительной власти, опирался бы на поддержку всесильного Сталина. А если бы Пономаренко преуспел в своей деятельности, то шансы стать наследниками Сталина у Маленкова и других сводились бы к нулю.
В своей беседе с автором этой книги в апреле 2008 года А.И. Лукьянов раскрыл еще одну и, возможно, решающую тайну тех роковых дней. Обычно, рассказывал Анатолий Иванович, визирование документов в руководстве шло «сверху вниз»: сначала визировали документ лица, занимавшие наиболее крупное положение, а затем — руководители менее значительного ранга. Но с бумагой о назначении Пономаренко вышло по-иному. Сначала ее подписали руководители, занимавшие не столь высокое положение, а затем стали подписывать вышестоящие лица. К 28 февраля все в руководстве завизировали решение, кроме Булганина, Хрущева, Берии и Маленкова. В своей статье «Возвращение Сталина» А.И. Лукьянов замечал, что назначение Пономаренко «могло приблизить гибель Сталина».
Ведь именно эти четыре человека, не завизировавшие решение относительно Пономаренко, отправились со Сталиным на поздний ужин на дачу. Можно предположить, что во время долгого застолья ими предпринимались попытки уговорить Сталина отказаться от кандидатуры Пономаренко или же хотя бы оправдать свое сопротивление его назначению.
Следуя версии Н. Добрюхи, можно предположить, что, если бы Сталин изменил свою позицию, то бутылка с отравленной минеральной водой или стакан с ядом не оказались бы у него на столе. В то же время, зная характер Сталина, четверо, вероятно, и не пытались оказать на него давление. Шла беседа о Пономаренко или нет в ту роковую ночь, но, скорее всего, Сталин не изменил своего решения до своей смерти. Очевидное же нежелание четверых руководителей страны направить врачей, чтобы оказать немедленную медицинскую помощь Сталину, нельзя не сопоставить с их сопротивлением назначению Пономаренко.
Знаменательно, что на сессии Верховного Совета СССР, состоявшейся после смерти И.В. Сталина, П.К. Пономаренко получил спешно созданный новый пост министра культуры, хота до тех пор такого министерства не существовало. Вскоре его отправили в Казахстан первым секретарем подальше от Москвы, Затем Пономаренко постоянно находился за границей в ранге посла (в Индии, в Польше, Голландии, затем — постоянным представителем СССР в МАГАТЭ).
Глава 2
Берия — первый обвинитель Сталина… Или его убийца?
Казалось бы, устранив Сталина и угрозу появления Пономаренко в роли его наследника, члены Президиума ЦК добились того, к чему они стремились. Но смерть Сталина лишь привела к появлению новых страхов, нависших над ними. Страх перед возвышением Пономаренко быстро сменился страхом друг перед другом.
Во время болезни Сталина Хрущев в беседах со своим напарником по ночным дежурствам Булганиным говорил ему: «Николай Александрович, видимо, сейчас мы находимся в таком положении, что Сталин вскоре умрет. Он явно не выживет. Да и врачи говорят, что не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?» — «Какой?» — «Он возьмет себе пост министра государственной безопасности (в ту пору Министерства государственной безопасности и внутренних дел были разделены. — Прим. Н.С. Хрущева). Нам никак нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность — это будет начало нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он это сделает!» Булганин сказал, что согласен со мной. И мы стали обсуждать, как будем действовать».
Разумеется, мы не знаем, насколько точно Хрущев передавал свои слова и реакцию на них Булганина. По версии, изложенной сыном Г.М. Маленкова Андреем в его воспоминаниях, эти два руководителя на первых порах старались сблизиться с Берией, чтобы отстранить от власти Маленкова. Но, возможно, что стремление сблизиться с Берией объяснялось страхом перед ним.
Хотя версия Добрюхи о непосредственной ответственности Берии за отравление Сталина пока не доказана, есть «признательные показания» самого Берии на этот счет. Эти признания были сделаны им не в ходе следствия, когда он был арестован» а в те дни, когда он был на вершине власти и славы. Из замечаний, которые делал Л.П. Берия 1 мая 1953 года в беседе с ним на трибуне Мавзолея, В.М. Молотов делал вывод: «Не исключено, что он приложил руку к его смерти». Для такого вывода были более чем веские основания. В своей беседе с писателем Феликсом Чуевым Молотов утверждал, что Берия сказал ему по поводу Сталина: «Я его убрал». Руководители партии видели, что Берия не скрывал, а бравировал своей ролью убийцы Сталина.
Мучительная смерть Сталина, свидетелями которой стали советские руководители, еще более запугивала их. Если Берия мог отравить Сталина, то где была гарантия, что не придет и их очередь?
Уже в дни болезни Сталина многие стали свидетелями того, что поведение Берии резко отличалось от поведения других руководителей, явно растерянных и подавленных. Светлана Аллилуева утверждала: «Только один человек вел себя неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, хитрость, власть, власть… Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть «самым верным, самым преданным»… А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев f Машину!»