Сталин. На вершине власти
Шрифт:
Ставя вопрос о том, стоит или не стоит убрать того или иного человека, или сохранить его на высоком посту, Сталин и его соратники в подавляющем большинстве одновременно решали вопрос о его жизни и смерти. Молотов много лет спустя оправдывал жестокие приговоры даже в отношении невиновных людей: «Конечно, очень печально и жалко таких людей, но я считаю, что тот террор, который был проведен в конце 30-х годов, он был необходим… Сталин, по-моему, вел очень правильную линию: пускай лишняя голова слетит, но не будет колебаний во время войны и после войны».
Следует также учесть, что жестокость, с которой проводились репрессии 1930-х годов, во многом отвечала господствующим настроениям в обществе. Вадим Кожинов приводит поразительный документ той эпохи – письмо к Сталину детского писателя Корнея Чуковского, в котором тот предлагал брать под стражу десятилетних детей за мелкие карманные кражи и бросание песка в обезьянок в зоопарке: «Для
Как и в нынешние времена, злые дела в прошлом творились во многом благодаря уверенности большинства людей в правильности своих поступков и политики страны. Поощряя подозрительность и недоверие в обществе, Сталин и его соратники постепенно утрачивали контроль над репрессиями. Хотя приговоры на видных деятелей страны утверждались наверху, большинство решений о расстрелах принималось без ведома высших руководителей страны. Рыбин писал, что, разбирая следственные дела на репрессированных в 1937—1938 годы, он и другие сотрудники разведывательного отдела НКВД «нигде не обнаружили резолюций Сталина, Молотова или Ворошилова. Зато всюду чернели приговоры Ягоды, Ежова и Берии». В. Некрасов писал, что «Военной коллегией Верховного суда СССР и выездными сессиями в 60 городах с 1 октября 1936 по 30 сентября 1938 г. было осуждено к расстрелу 30 514 человек и 5643 человека к тюремному заключению». Однако приговоры по политическим обвинениям выносились не только Военной коллегией Верховного суда. Гораздо больше приговоров было вынесено судебными тройками, созданными по приказам НКВД СССР, а также тройками при областных, краевых и республиканских управлениях РК милиции. Счет расстрелянным и осужденным на тюремное заключение пошел в 1937—1938 годы на десятки, а затем на сотни тысяч.
Начавшись как кампания по разоблачению заговора против руководства страны, ежовщина переросла в массовые репрессии, затронувшие сотни тысяч людей. Наряду с партийными руководителями было арестовано и расстреляно немало простых граждан, никогда не состоявших в партии, а также священнослужителей. Впрочем, одновременно была арестована значительная часть руководства «Союза воинствующих безбожников».
И все же разгул террора НКВД при поддержке бдительного населения особенно отразился на деятельности управленческого аппарата. Хрущев утверждал: «Руководство было парализовано, никого нельзя было выдвинуть без апробации со стороны НКВД. Если НКВД давал положительную оценку тому или иному, который намечался к выдвижению, только тот и выдвигался». В считанные месяцы Н.И. Ежов превратился в одного из самых влиятельных людей страны. 12 октября 1937 года на пленуме ЦК Ежов был избран кандидатом в члены Политбюро, но восхваления в его адрес намного превышали то, что допускалось в отношении многих членов Политбюро, за исключением Сталина. На митингах принимались резолюции со здравицами в честь Сталина и Ежова. В газетах постоянно публиковались письма людей, благодаривших Ежова за его деятельность по разоблачению «врагов народа». 16 июля 1937 года город Сулимов был переименован в Ежово-Черкесск. Празднование 20-летия советских органов безопасности происходило особенно пышно. Свой доклад на торжественном собрании в Большом театре, посвященном этой дате, член Политбюро А.И. Микоян назвал: «Каждый гражданин СССР – сотрудник НКВД». Это означало, что правительство по-прежнему поощряло сотрудничество советских людей с НКВД.
Однако все большему числу людей становилось ясно, что разгул массового доносительства наносит непоправимый урон партии. Многие авторы пишут об активном участии Г.М. Маленкова в разгромах областных партийных организаций в 1937—1938 годы, но его сын А.Г. Маленков в своих воспоминаниях утверждает, что отец, занимавший тогда пост заведующего отделом руководящих партийных кадров ЦК, на каком-то этапе осознал губительность происходивших репрессий и стал собирать соответствующую информацию. По словам Г.М. Маленкова, «аппарат ЦК был в то время буквально завален анонимными и подписанными доносами на руководителей всех рангов, письмами и апелляциями тех, кто был отстранен, письмами на доносителей. Во всем этом море информации и дезинформации было очень нелегко установить правоту или неправоту авторов писем».
На основе анализа этих писем, поступивших в ЦК, и впечатлений от своих инспекционных поездок по стране Маленков по поручению Сталина сделал на январском (1938) пленуме ЦК доклад «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии и формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». В принятом по этому докладу постановлении приводились примеры того, как из партии исключали людей за то, что их родственники или знакомые были объявлены контрреволюционерами, как в течение одного дня различные обкомы исключали десятки, а то и сотни.
В постановлении утверждалось, что «еще не вскрыты и не разоблачены отдельные карьеристы-коммунисты, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающихся застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии». «Многие наши парторганизации и их руководители до сих пор не сумели разглядеть и разоблачить искусно замаскированного врага, старающегося криками о бдительности замаскировать свою враждебность и сохраниться в рядах партии – это во-первых, и во-вторых, стремящегося путем проведения мер репрессий – перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах». Осуждая «преступно-легкомысленное отношение к судьбе членов партии», постановление обвиняло «многих партийных руководителей» в том, что они «позволили врагам народа и карьеристам обойти себя и легкомысленно отдали на откуп второстепенным работникам разрешение вопросов, касающихся судеб членов партии, преступно устранившись от руководства этим делом».
Это постановление знаменовало собой резкий поворот в политике страны. Если год назад партийных руководителей осуждали за утрату бдительности в отношении затаившихся врагов и невнимание к сигналам «маленьких людей» (при этом многие из руководителей лишились не только своих высоких постов, но также свободы и жизни), то теперь партийных руководителей (многие из которых пришли на волне огульных разоблачений тайных врагов) обвиняли в том, что они строили свою работу на репрессиях и часто шли на поводу у «второстепенных работников», специализировавшихся на разоблачении «скрытых контрреволюционеров». В то же время критике не были подвергнуты органы НКВД и их деятельность. Напротив, приводились примеры того, как НКВД не находили «никаких оснований для ареста… исключенных из партии».
Положение Ежова казалось по-прежнему непоколебимым. Поэтому его назначение 9 апреля 1938 года на пост наркома водного транспорта при сохранении прежней должности не вызвало ни у кого подозрений в том, что близится его опала. Практика совместительства была широко распространена в это время. Имя Ежова по-прежнему не сходило со страниц газет и журналов. Состоявшийся незадолго до этого в марте 1938 года процесс по делу так называемого «антисоветского правотроцкистского блока», в ходе. которого судили бывших членов Политбюро Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, Н.Н. Крестинского, наркомов Г.Г. Ягоду, А.П. Розенгольца, М.А. Чернова, Г.Ф. Гринько, В.И. Иванова и других, сопровождался восхвалениями в адрес НКВД и Ежова. Даже апрельский номер 1938 года «Мурзилки» открывался словами: «Ребята! Наши славные чекисты во главе с Николаем Ивановичем Ежовым, народным комиссаром внутренних дел, разоблачили еще одно змеиное гнездо врагов советского народа». Здесь же публиковались стихи казахского акына Джамбула: «Великого Сталина преданный друг, Ежов разорвал их предательский круг. Раскрыта змеиная, вражья порода глазами Ежова – глазами народа». Ежедневно газеты публиковали резолюции собраний, в которых были такие слова: «Слава органам советской разведки и ее наркому Николаю Ивановичу Ежову за сталинскую работу по очищению наших социалистических рядов от врагов народа!»
И все же постановление январского пленума 1938 года стало началом конца ежовщины, а также началом возвышения Маленкова. Его сын писал: «Маленков знал, что Ежов пользуется большой поддержкой в Политбюро и располагает… полным доверием Сталина… Но Маленков понимал также, что Ежов, получив в свои руки огромную исполнительную власть, был готов уже идти и против своего Хозяина. В этих условиях отец мог рассчитывать и на поддержку Сталина…
Тщательно подготовившись, Маленков в августе 1938 года передает Сталину личную записку «О перегибах». Далее я пишу по рассказу отца, записанному мною и затем проверенному по моей записи: «Я передал записку И. Сталину через Поскребышева, несмотря на то, что Поскребышев был очень близок с Ежовым. Я был уверен, что Поскребышев не посмеет вскрыть конверт, на котором было написано – «лично Сталину». В записке о перегибах в работе органов НКВД утверждалось, что Ежов и его ведомство виновны в уничтожении тысяч преданных партии коммунистов. Сталин вызвал меня через 40 минут. Вхожу в кабинет. Сталин ходит по кабинету и молчит. Потом еще раз спрашивает: «Это вы сами писали записку?» – «Да, это я писал». Сталин молча продолжает ходить. Потом еще раз спрашивает: «Это вы сами так думаете?» – «Да, я так думаю». Далее Сталин подходит к столу и пишет на записке: «Членам Политбюро на голосование. Я согласен».