Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Но если «Федя» все еще «надеялся», то Сталин уже очень сильно опасался такого сопротивления. И причин у него для это было предостаточно. Военные чувствовали себя куда более самостоятельными, чем гражданские работники. Поскольку они, по словам известного работника внешней разведки в странах Запада В. Кривицкого, «жили вне той особой партийной атмосферы, в которой люди то и дело «отклонялись» от верного сталинского курса, «раскаивались в своих ошибках», снова «отклонялись», снова «раскаивались», навлекая на себя все более суровые кары, все сильнее расшатывая собственную волю».
«Дело, которым занимались военные, — писал он, — укрепляя армию и систему обороны страны, сохранило им моральный дух. Сталин знал, что Тухачевский, Гамарник, Якир, Уборевич и другие командиры высших рангов никогда не будут сломлены до состояния безоговорочной покорности, которую он потребовал теперь от всех, кто его окружал. Это были люди исключительного личного мужества».
Помимо всего прочего, Сталин никогда не забывал, что среди армейских командиров насчитывались тысячи тех, кто служил в 1918—1924 годах под началом Троцкого и очень многие армейские коммунисты выступали на стороне левой оппозиции.
Жгло память и унизительное голосование 1923 года, когда вся военная академия отдала свои голоса не ему, а Троцкому. «К 1923—1924 годам, — говорил Ворошилов делегатам февральско-мартовского пленума 1937 года, — троцкисты имели, как вы помните, а вы обязаны помнить, за собой почти всю Москву и Военную академию целиком, исключая единицы... И здешняя школа ЦИК, и отдельные школы — пехотная, артиллерийская и другие части гарнизона Москвы — все были за Троцкого».
Хотя за прошедшие годы из армии было «выброшено» около 47 тысяч человек, высший состав армии оставался практически таким же, каким он был к концу Гражданской войны. К середине 1936 года среди них насчитывалось около 700 бывших троцкистов, зиновьевцев и правых. И это только выявленных. Что, конечно же, не могло не наводить Сталина на определенные мысли. Особенно после того, как на «процессе 16» говорилось о письме Троцкого Дрейцеру, в котором он дал указание организовывать нелегальные ячейки в армии.
Правда, тогда подсудимые назвали только двух высокопоставленных военных чинов, которые были связаны с «объединенным троцкистско-зиновьевским центром»: Примакова и Путну... Упоминались еще и Шмидт с Кузьмичевым, которые якобы готовили убийство Ворошилова. Но если Путна, Кузьмичев и Шмидт сломались быстро и стали давать угодные следствию показания, то Примаков продержался целых девять месяцев, что само по себе уже являлось подвигом.
С 1923 года в Москва-реке утекло много воды, бывшие слушатели академии стали генералами и крупными военачальниками, но сталинской веры они так и не удостоились.
Все они так и остались для вождя троцкистами. Ну а поскольку это была не просто сила, а сила вооруженная и смелая, то причин для чистки армии и ее подгонки под свой образец у Сталина было даже больше, нежели для расправы с мирными партийцами. Большое значение в предстоящей чистке имело и то, что очень многие командиры и политработники были выходцами из крестьян и так или иначе отражали недовольство советского крестьянства, из которого в своей основе состояла армия.
Сталин прекрасно помнил, с какой неохотой поддержали его военные в годы коллективизации и голода, вынуждая идти на уступки. Некоторое время к ним принадлежал даже сам Ворошилов, который на одном из заседаний Политбюро вместе с Гамарником и Тухачевским потребовал для сохранения лояльности армии к режиму ослабить репрессии в деревне. И дело было не только в насильственной коллективизации. Сталин расходился со многими генералами, которые группировались вокруг Тухачевского, и в вопросах военного строительства.
И в то время как он сам и верный ему Клим продолжали твердить о войне только на чужой территории и малой кровью, Тухачевский говорил о тех огромных масштабах, которые примет будущая война. Ну и, конечно, вождю совершенно не нравилось его заявление, что, прежде чем переходить на чужую территорию, Красной Армии придется сражаться на своей.
Не жаловал Тухачевский и Гитлера, чьим партнером так надеялся стать сам Сталин. И когда он опубликовал свою статью «Военные планы Германии», немецкие дипломаты тут же поведали советским коллегам о том в высшей степени отрицательном эффекте, «который произвела статья Тухачевского на командование рейхсвера».
Трудно сказать, насколько это правда, но известный биограф Тухачевского Лидия Норд, которая называла себя вдовой одного из ближайших сподвижников Тухачевского, в своей книге «Маршал М.Н. Тухачевский» приводит весьма интересные суждения маршала о вызывавшем у него отвращение «германофильстве» Сталина.
«Теперь я вижу, — якобы говорил он в кругу своих близких друзей, — что Сталин скрытый, но фанатичный поклонник Гитлера. Я не шучу... Стоит только Гитлеру сделать шаг к Сталину, и наш вождь бросится с раскрытыми объятиями к фашистскому. Вчера, когда мы говорили частным порядком, то Сталин оправдал репрессии Гитлера против евреев, сказав, что Гитлер убирает со своего пути то, что мешает ему идти к своей цели, и с точки зрения своей идеи Гитлер прав. Успехи Гитлера слишком импонируют Иосифу Виссарионовичу, и если внимательно приглядеться, то он многое копирует у фюрера... И еще печальнее то, что находятся люди, которые вместо того, чтобы осадить его, делают в это время восторженные физиономии, смотрят ему в рот, как будто ожидают гениальных мыслей».
Велики были разногласия Тухачевского и Сталина и по вопросу технического оснащения армии и ее численного состава. И в то время, когда Тухачевский со товарищи выступал за оснащение Красной Армии танками, артиллерией и авиацией и значительное увеличение ее личного состава, Сталин даже не хотел понимать, о чем идет речь. А когда в 1930 году Тухачевский в своей докладной записке предложил провести все эти нововведения в жизнь, Сталин в письме Ворошилову, который весьма резко отозвался о маршале-фантазере, писал: «Я думаю, что «план» т. Тухачевского является результатом модного увлечения «левой» фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом... «Осуществить» такой план — значит, наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции».
Вот так-то! Вооружить армию танками и самолетами есть не что иное, как контрреволюция! И невольно возникает вопрос: кто же на самом деле принес больше вреда России — мнимые заговорщики или ее руководители, придерживавшиеся, по сути, средневековых воззрений на строительство современной армии? Обрадованный столь мощной поддержкой, Ворошилов огласил «контрреволюционную» записку Тухачевского на Реввоенсовете, и тот в своем письме Сталину сообщил, что подобная оценка его предложений исключает все дальнейшее обсуждение вопросов обороны страны.
Всего через два года Сталин изменил свое мнение. «Ныне, — писал он маршалу, — когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма — не совсем правильными... Мне кажется, что мое письмо на имя т. Ворошилова не было бы столь резким по тону, и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я перевел тогда спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была достаточно ясная для меня. Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты своего письма с некоторым опозданием».