Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Понять возмущение Сталина можно, и все же на свой чисто риторический вопрос «Что это за люди?», именно он мог бы ответить лучше других. Не он ли горой стоял за Ворошилова, когда его и других «хороших ребят» Троцкий требовал гнать со всех командных должностей? Не он ли видел всю беспомощность «первого маршала» во время финской войны и не снял его с должности наркома обороны? И в конце концов, не сам ли Сталин поставил его руководить Северо-Западным фронтом, прекрасно зная намерение Гитлера сравнять Ленинград с землей?
С каждым днем Сталин возмущался все больше и, в конце концов, выразил все свое негодование в очередной телеграмме Ворошилову и Жданову. «Нас возмущает, — отбросив всякую дипломатию, писал он, — ваше поведение, выражающееся в том, что вы сообщаете нам только о потере той или иной местности, но обычно ни слова не сообщаете о том, какие же вами приняты меры для того, чтобы перестать терять города и станции... Будет ли конец потерям?»
Но все напрасно. Ворошилов оказался не способным ни на что, и, в конце концов, Сталину пришлось заменить его на Жукова, в котором он уже начинал видеть своеобразную палочку-выручалочку. Правда, перед этим Жуков побывал на Западном фронте, где практически без боя сдал Орел. Положение оказалось настолько серьезным, что он был вынужден предупредить Сталина о возможном появлении бронетанковых войск противника под Москвой. И это истинная правда, поскольку уже с 13 октября разгорелись ожесточенные бои на всех оперативно, важных направлениях, ведущих к Москве.
В справедливости слов Жукова Сталин, а вместе с ним и все москвичи убедились уже очень скоро. Немецкая авиация начала бомбить Москву, и несколько воздушных налетов было совершено и на тот район, где находилась дача Сталина. Одна из бомб упала по ту сторону дачного забора и лишь чудом не взорвалась. Тем не менее Сталин проявлял завидное мужество и после обстрелов появлялся на московских улицах. Конечно, его узнавали и задавали один и тот же вопрос: «Когда же Красная Армия начнет свою победоносную поступь?» И Сталин обещал, несмотря на потери и неудачи, праздник и на московских улицах.
Тем временем немцы приближались к столице, и 16 октября Сталин провел то самое печально знаменитое совещание, на котором говорил о возможном прорыве фронта. Ознакомив соратников с обстановкой, он предложил эвакуировать правительство, важные государственные учреждения, ведущих политических и государственных деятелей и заминировать заводы и фабрики. Одновременно он приказал командующему Московским военным округом генералу Артемьеву подготовить подробный план обороны города.
Да, он много сделал в те дни, и все же, по свидетельству маршала Василевского, тяжелые поражения Красной Армии в октябре 1941 года были следствием неправильного определения Ставкой возможного главного направления основного удара немцев. И ничего удивительного в том не было. Как ни печально, это было скорее закономерным. Кроме опыта специального уполномоченного в Гражданскую войну, которая не имела ничего общего с той войной, с какой ему теперь пришлось столкнуться, Сталин не обладал опытом руководства войсками. А вот упрямства и своенравия хватало.
Да, быстрота в оценке ситуации, обстоятельность, феноменальная память и потрясавшая всех работоспособность Сталина имели значение и для военного дела. Однако политические соображения, особенно относительно власти или престижа, чаще всего перевешивали военные интересы. И все же в самые серьезные моменты, в частности при угрозе окружения Ленинграда и взятия Москвы, он сумел подняться над собственными амбициями.
О серьезных ошибках Сталина писали Жуков и Конев, по мнению которых, в осеннем наступлении немцев, которые уже в начале сентября принялись за подготовку ударной группы на московском направлении, уже не было никакого фактора внезапности.
В середине сентября Сталин вызвал в Москву командующего Западным фронтом генерала Конева и беседовал с ним о чем угодно, но только не об усилении фронта войсками и техникой. К удивлению генерала, на той встрече с Верховным тот не произнес ни единого слова о возможном наступлении немцев, и в то же время Сталин непонятно для чего обсуждал с ним совершенно неуместные для того времени вопросы о строительстве армии и... учреждении орденов Суворова и Кутузова.
4 октября Конев доложил Сталину о возможном выходе крупных танковых группировок немцев в тыл Западного фронта и угрозе окружения нескольких армий. Сталин внимательно, как, во всяком случае, показалось Коневу, выслушал его, но ничего не ответил.
Непонятное молчание хранил и Генеральный штаб, с начальником которого Конев связался сразу же после разговора со Сталиным. Из-за медлительности Сталина и Ставки армии Западного фронта так и не перешли на Гжатский оборонительный рубеж, а четыре армии были окружены. Но даже после их разгрома в середине октября на пути немецких войск к Москве не был создан новый прочный заслон.
Немецкие войска шли на Москву, имея в своем распоряжении более чем двукратное преимущество в живой силе и технике. Над Москвой нависла реальная угроза. Большинство правительственных учреждений было переведено в Куйбышев.
В середине октября сопротивление советских войск было сломлено, и снова впавший в панику и потерявший все свое величие Сталин с отчаянием в голосе спросил Жукова: «Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю об этом с болью в сердце. Отвечайте правду как коммунист». Именно тогда, он, если верить Жукову, приказал Берии пойти через болгарского посла на переговоры с немцами. Растерянный и испуганный, он был готов пойти на новый унизительный Брестский мир, как 20 лет назад на него пошел Ленин. И неизвестно, чем бы вся эта эпопея закончилась, если бы переговоры состоялись.
Да и нужны ли они были Гитлеру? Ведь любые переговоры — это всегда торговля, а зачем ему, чьи генералы уже рассматривали Кремль в свои бинокли, торговаться? Ведь часть ему не нужна, она всегда меньше целого...
15 октября началась эвакуация советского правительства в Куйбышев, что стало причиной повальной паники в столице. Паника усугублялась слухами об отъезде из Москвы Сталина. И слухи имели под собой основу. Для вождя действительно был подготовлен специальный поезд. И даже существует версия о том, что в ночь на 16 октября он покинул столицу. Правда, до Куйбышева он не доехал и, получив, по свидетельству К. Симонова, доклады от командующих фронтов, вернулся в Москву.
Данный вопрос и по сей день волнует всех сталинистов. Один из них, в частности писатель П.Л. Проскурин, так описывает это событие в романе «Имя твое»: «Ему вспомнилось состоявшееся в осень сорок первого решение о необходимости его немедленного отъезда из Москвы в Куйбышев, и в памяти четко возникло утро девятнадцатого октября, Рогожско-Симферопольский тупик, спецпоезд, пустынная платформа, терпеливо ждавшие пришедшие провожать его товарищи... Это был один из немногих моментов в его жизни, когда надо было определить предстоящий шаг настолько безошибочно, что, ка-менно онемевший спиной, он чувствовал безграничную настороженность огромного города, оказавшегося сейчас в самом острие, в самом средоточении мировых потрясений, невиданных по ожесточенности и глобальности пере-крута мировых сил.