Сталин. Жизнь одного вождя

Хлевнюк Олег Витальевич

Однако главная проблема первой сталинской пятилетки заключалась в том, что она заложила основы низкоэффективной, избыточно затратной, ограниченно инновационной модели индустриализации. Историкам еще предстоит оценить качественные параметры форсированного наращивания тяжелой индустрии, соотношение формальных темпов развития и реальных экономических результатов. Гораздо лучше изучены другие последствия политики «большого скачка» – голод начала 1930-х годов.

Жертвами голода, достигшего пика на рубеже 1932 и 1933 гг., были от 5 до 7 млн человек [319] . Еще миллионы остались инвалидами. В мирное время, в относительно нормальных климатических условиях на богатые сельскохозяйственные районы обрушились разруха и запустение. Хотя голод начала 1930-х годов был сложным явлением, мы имеем полное право на его персонификацию. Это был сталинский голод. Во-первых, потому что именно сталинская политика послужила главной причиной голода. Во-вторых, потому что именно Сталин принимал решения, которые в 1932 и 1933 гг. могли смягчить или, наоборот, усилить трагедию.

319

Дэвис Р., Уиткрофт С. Годы голода. Сельское хозяйство СССР, 1931–1933. М., 2011. С. 418–422.

В значительной мере голод был неизбежным следствием форсированной индустриализации и коллективизации. С производственной точки зрения колхозы были плохой заменой уничтоженным

хозяйствам так называемых «кулаков». Однако, опираясь на колхозы, государство относительно легко выкачивало из деревни ресурсы. В течение нескольких лет крестьяне подвергались сверхэксплуатации. В результате деревня не просто голодала. Лишаясь физических сил, она теряла стимулы к труду, впадала в отчаяние и апатию. Крестьяне заранее знали, что весь выращенный урожай заберет государство. Несколько лет такой политики не могли не вызвать деградацию. Интересы государства и крестьян разошлись коренным образом. Государство вело себя крайне агрессивно и стремилось забрать из деревни как можно больше ресурсов. Крестьяне, как и жертвы голода во всем мире, пользовались «оружием слабых» [320] . Они саботировали выполнение государственных повинностей, стремились создать личные страховые запасы. Урожай 1932 г. на полях был невысоким, но даже его убирали из рук вон плохо. Сталин вполне осознавал враждебность насильно коллективизированной деревни. Однако вину за противостояние он целиком возлагал на крестьян, заявляя, что они объявили войну советской власти.

320

Scott J. C. Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance. New Haven, 1985.

Нараставшая угроза кризиса была очевидна для всех, включая Сталина, задолго до осени 1932 г., когда голод вступил в свою высшую фазу. На поверхности лежали и методы, при помощи которых можно было если не предотвратить голод совсем, то по крайней мере ограничить его. Первый из этих методов – установление твердых норм сдачи зерна государству. Иначе говоря, движение от колхозной продразверстки к колхозному продналогу. Это стимулировало бы интерес крестьян к наращиванию производства. Однако Сталин отверг такую меру [321] . Он предпочитал не связывать себе руки обязательствами. Важным шагом для предотвращения голода могло быть сокращение экспорта зерна, а также его закупка за границей. Такие закупки в ограниченных размерах производились весной 1932 г. [322] , что свидетельствовало о том, что в принципе это возможно. Однако Сталин отказался следовать этим путем дальше. Любые уступки, прямо или косвенно свидетельствующие об ошибочности «большого скачка», были противны самой натуре Сталина и политически опасны для диктатуры. Для смягчения давления на крестьян требовалось снизить темпы индустриального роста. Скрепя сердце, Сталин согласился на такую корректировку курса только в 1933 г. Промедление с этим решением было оплачено миллионами жизней.

321

О предложениях ввести фиксированные нормы хлебозаготовок, поступавших Сталину в 1932 г., см.: Ивницкий Н. А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1994. С. 191.

322

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 12. Л. 115. Постановление Политбюро от 29 апреля 1932 г.

Критические опоздания, упрямство и жестокость к осени 1932 г. завели самого Сталина в политический тупик. Ни одно решение уже не могло быть хорошим. Урожай 1932 г. в разрушенной деревне оказался еще более низким, чем плохой урожай 1931 г. При этом индустриализация развивалась полным ходом, а внешний долг СССР за закупки оборудования и сырья для промышленности достиг максимального уровня. В этих условиях поле для маневров существенно сузилось, хотя не исчезло совсем. Власти могли мобилизовать все наличные ресурсы и запасы [323] , наконец, обратиться к международной помощи, как это сделали большевики во время голода 1921–1922 г. Такие меры грозили определенными экономическими и политическими трудностями, но не были невозможны. Однако Сталин, скорее всего, даже не рассматривал их. Наоборот, в условиях голода государство усилило нажим на деревню.

323

Судя по докладам руководителей Комитета заготовок Сталину, на 1 июля 1933 г., т. е. до начавшегося поступления хлеба из нового урожая, государственные запасы составляли по всем зерновым культурам около 1,4 млн тонн, в том числе более 1 млн тонн продовольственных хлебов (АП РФ. Ф. 3. Оп. 40. Д. 27. Л. 123, 133). Р. Дэвис и С. Уиткрофт обнаружили эти данные также в архивных фондах Комитета заготовок (Дэвис Р., Уиткрофт С. Годы голода. С. 236–237). Известно, что крестьянское хозяйство в России ежегодно потребляло 262 кг зерна на душу. Получается, что за счет запасов можно было кормить целый год около 4 млн человек, а по голодным нормам – еще больше. Более впечатляющая картина получается, если учесть ресурсы, направленные в голодные годы на экспорт. Несмотря на вынужденное сокращение, вывоз зерна оставался немалым – 1,8 млн тонн в 1932 г. и 223 тыс. тонн в первые шесть месяцев 1933 г. (Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т. 3. М., 2001. С. 33–34; Дэвис Р., Уиткрофт С. Годы голода. С. 447).

Многочисленные документы, открывшиеся в последние годы, рисуют ужасную картину. У голодавших крестьян отбирали все продовольственные запасы. Не только зерно, но и овощи, мясные и молочные продукты. Особый интерес команды мародеров, состоявшие из местных чиновников и активистов, прибывавших из городов, проявляли к скрытым запасам – так называемым «ямам», куда крестьяне, следуя вековым традициям страховки от голода, закладывали зерно. Для того чтобы заставить голодных людей указать на «ямы» и другие запасы (что фактически означало обречь свою семью на смерть), применялись жестокие пытки. Крестьян избивали, выгоняли раздетыми на мороз, арестовывали, ссылали в Сибирь. Попытки умирающих от голода крестьян спастись бегством в более благополучные регионы жестоко пресекались. Беженцев, обрекая на медленную смерть, возвращали в их деревни или арестовывали. К середине 1933 г. в лагерях, тюрьмах и ссылке насчитывалось около 2,5 млн человек [324] . Часто их судьба была лучше судьбы тех, кто умирал от голода «на свободе».

324

Khlevniuk O. The History of the Gulag. From Collectivization to the Great Terror. New Haven, London, 2004. P. 62; Земсков В. Н. Спецпоселенцы в СССР. С. 20.

В период своего пика в конце 1932 – начале 1933 г. голод в наибольшей степени поразил регионы с населением более 70 млн человек – Украину, Северный Кавказ, Казахстан, часть российских областей. Это не означает, что остальные из 160 млн населения СССР не голодали вообще. Многие жители формально не голодающих районов существовали на грани голода. Страну охватили эпидемии, прежде всего тиф. Миллионы перенесли тяжелейшие заболевания, остались инвалидами и умерли через несколько лет после того, как сам голод прекратился. Никакими цифрами невозможно измерить степень моральной

деградации. Секретные информационные сводки ОГПУ и партийных органов, особенно в первые месяцы 1933 г., были переполнены сообщениями о широком распространении людоедства. Матери убивали детей.

Хотя голод и массовые репрессии распространялись повсеместно, наибольшей ожесточенности эта смертельная смесь достигла на Украине и Северном Кавказе [325] . Именно к этим двум важнейшим регионам СССР, как можно судить по документам, было приковано особое внимание Сталина в 1932–1933 гг. Политика голодных хлебозаготовок и террора проводилась здесь в наиболее полном виде по двум взаимосвязанным причинам. Первая имела, условно говоря, экономический характер. Украина и Северный Кавказ обеспечивали до половины государственных заготовок зерна. Однако в 1932/1933 гг. именно здесь произошло огромное снижение сдачи хлеба – на 40 % по сравнению с предыдущим годом. Положение немного спасали российские зернопроизводящие области, также голодавшие, но значительно перевыполнившие свои планы. Однако отсутствие украинского хлеба нельзя было компенсировать полностью. Отчасти это объясняет требования Сталина к Украине и Северному Кавказу. Он хотел получить «свой» хлеб и был взбешен огромным снижением поставок.

325

Хотя Северный Кавказ входил в состав Российской Федерации, географически, хозяйственно и этнически (большое количество украинского населения) он составлял с Украиной единое пространство основной сельскохозяйственной базы СССР.

Не без некоторых оснований Сталин рассматривал кризис хлебозаготовок 1932 г. как продолжение войны с крестьянством, как закрепление результатов коллективизации. В письме советскому писателю М. Шолохову [326] 6 мая 1933 г. Сталин утверждал: «уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор […]» [327] . Авангардом этой крестьянской «армии», боровшейся с советской властью, Сталин, несомненно, считал крестьянство Украины и Северного Кавказа. Именно здесь традиционно были сильны антисоветские настроения. Именно украинские крестьяне выступали главной движущей силой антиколхозного движения весны 1930 г. Неоднократные волнения вспыхивали на Украине и Северном Кавказе в 1931–1932 гг. Дополнительным поводом для опасений было пограничное положение Украины. Сталин полагал, что украинским кризисом может воспользоваться враждебная СССР Польша [328] . В общем, как точно отмечает Х. Куромия, Сталин подозревал всех крестьян, но «украинские крестьяне были под двойным подозрением, и как крестьяне, и как украинцы» [329] .

326

Шолохов Михаил Александрович (1905–1984) – писатель, объявленный классиком советской литературы, пользовался особым покровительством Сталина. Несмотря на возвышение, Шолохов продолжал жить на родине, в донской деревне. Благодаря этому в 1930-е годы он сталкивался с реальностями коллективизации и террора. Несколько раз Шолохов обращался за помощью лично к Сталину.

327

Писатель и вождь. Переписка М. А. Шолохова с И. В. Сталиным. 1931–1950 годы / сост. Ю. Мурин. М., 1997. С. 68.

328

Сталин и Каганович. Переписка. С. 273–274.

329

Kuromiya H. Stalin. London, 2005. P. 111–112. Об антиукраинской направленности голода, о «голоде-геноциде» в литературе продолжаются споры. См., например: Graziosi A. Stalinism, Collectivization and the Great Famine. Ukrainian Studies Fund, 2009; Современная российскоукраинская историография голода 1932–1933 гг. в СССР / под ред. В. В. Кондрашина. М., 2011; В. В. Кондрашин. Хлебозаготовительная политика в годы первой пятилетки и ее результаты (1929–1933 гг.). М., 2014.

Объявив хлебозаготовки войной, Сталин развязал руки и себе, и исполнителям своих приказов. Идеологическим обоснованием этой войны был миф о «продовольственных трудностях» как результате вредительства и саботажа «врагов» и «кулаков». Связь между кризисом и политикой государства категорически отрицалась. Объявив «врагов» и самих крестьян виновниками трудностей, культивируя идею о злостном преувеличении масштабов голода, Сталин фактически снимал с центрального руководства и с себя лично ответственность за помощь голодающим. Высшим проявлением цинизма Сталина можно считать его заявление в феврале 1933 г. на первом съезде колхозников-ударников: «Мы добились того, что миллионные массы бедняков, жившие ранее впроголодь, стали теперь в колхозах середняками, стали людьми обеспеченными […] Это такое достижение, какого не знал еще мир и какого не достигало еще ни одно государство в мире» [330] . Именно в то время голод достиг своего пика.

330

Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 246–247.

Однако лгать всем Сталин не мог. В мае 1933 г., когда голод еще продолжался, Сталин принимал американского общественного деятеля полковника Р. Робинса. Полковник симпатизировал Советской России и был известен своими встречами с Лениным в качестве члена американской миссии Красного Креста в России в 1917–1918 гг. Рассчитывая на помощь Робинса в укреплении отношений с США, Сталин был приветлив и в чем-то, можно сказать, искренен. Понимая, что Робинс вполне осведомлен о реальных событиях в СССР, Сталин не посмел отрицать, что в стране голод. На прямой вопрос Робинса о плохом урожае в 1932 г. Сталин, походив вокруг да около, все же признал: «некоторая часть крестьян сейчас голодает». Объясняя причины голода, Сталин продемонстрировал немалую изворотливость и фантазию. По версии Сталина, голодали якобы те зараженные иждивенческими настроениями крестьяне, которые поздно вступили в колхозы и ничего в них не заработали. «Страшно голодали» также крестьяне-единоличники, которые якобы не работали на своих наделах, а жили за счет кражи колхозного зерна. После введения жестких наказаний за кражи [331] хлеба у них не стало. Довершая эту мистификацию, Сталин заверял Робинса, что государство помогает голодающим, однако сами колхозники выступают против такой помощи: «Колхозники крепко нас ругают – нельзя помогать лодырям, пускай они погибнут. Вот какие нравы» [332] . Все это вряд ли убедило Робинса. Однако, как истинный дипломат, он не углублялся в опасную тему, предоставив Сталину полную возможность говорить что вздумается.

331

Сталин имел в виду закон от 7 августа 1932 г., который предусматривал драконовские меры, вплоть до расстрела, за кражу колхозной собственности.

332

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 799. Л. 24–25, 30–31; Курляндский И. А. Сталин, власть, религия. С. 88, 89. Запись беседы была впервые опубликована в 1951 г. (Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 260–273). Однако текст подвергся подчисткам, а цитируемый фрагмент о положении в деревне и голоде вообще выброшен.