Сталин
Шрифт:
Критики большевизма (и Сталина) вполне оправданно увидели в переходе к массовой партии черты новой философии.
Напомним, что идеология крестьянской общины замыкалась на узком круге интересов и воспринимала государство как враждебную силу. Опираясь на эту идеологию, большевики разрушили до основания старую государственность и с тем же человеческим материалом приступили к строительству социалистического государства. Но в государственном строительстве «военный коммунизм» потерпел поражение, а идея мировой революции едва не привела к военному краху.
Поэтому потребовались новые идеи, новые руководители,
Согласно своей внутренней логике большевизм, вызвавший невиданную активность масс, должен был найти адекватного этим массам руководителя. С одной стороны, как выбрасывающая излишнее население русская деревня породила отважных землепроходцев-воинов типа Ермака или Ерофея Хабарова, так и поднятая незавершенной реформой Столыпина крестьянская масса выдвигала «красных вождей» и «красных Бонапартов». С другой стороны, остающаяся на своем месте производительная часть населения требовала порядка и укрепления государства.
В противостоянии этих двух тенденций и определилось, кому руководить страной. Коммунистический романтизм, опирающийся на русскую «всемирность» и еврейский мессианизм, наталкивался на внутреннее сопротивление. В конечном итоге оно оказалось связано с именем Сталина — и не потому, что он был талантливее или образованнее соперников. Просто он лучше соответствовал складывающемуся порядку вешей.
В конце мая 1924 года должен был открыться XIII съезд партии. 18 мая Крупская передала в Секретариат ЦК последние записи покойного, получившие название «Письма к съезду», настаивая, чтобы они были оглашены как ленинское завещание.
Как и во время осенней дискуссии, Крупская и теперь выступала защитницей Троцкого, то есть готовилась еще одна атака на Сталина. Если бы он был мистической натурой, то подумал бы, что умерший вождь не хочет отдавать ему власть. Но Ленин был уже в прошлом.
В тот же день комиссия ЦК по приему документов Ленина постановила довести представленные Крупской документы до сведения пленума ЦК и съезда партии. Постановление подписали Зиновьев, А. Смирнов, Калинин, Бухарин, Каменев. Никаких ограничений на ознакомление с документами Ленина делегатами съезда в постановлении не было.
Двадцать первого мая пленум состоялся, было решено огласить «Письмо…» «по делегациям», то есть не на пленарном заседании. Это было явное ограничение на широкое освещение документов. Они как бы получали гриф «только для внутрипартийного пользования».
Все делегаты были ознакомлены с «Завещанием» и решили, что его не надо обсуждать.
На пленуме после съезда Сталин был единогласно избран генеральным секретарем (а также вошел в состав Политбюро и Оргбюро). Он победил. Теперь можно было не оглядываться.
Троцкому пришлось признать: «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии». Правда, он заявил, что считает резолюцию январской партконференции «О партстроительстве», в которой он был осужден, «неправильной и несправедливой». Его избрали в состав ЦК далеко не единогласно, незначительным большинством голосов.
Членами Политбюро были избраны Каменев, Троцкий, Сталин, Зиновьев, Рыков, Томский, Бухарин, кандидатами Молотов, Калинин, Дзержинский, Фрунзе.
Почему же Троцкий снова вошел
Ответ простой: еще действовала инерция ленинского периода и еще далеко не все сторонники Троцкого повержены. Зиновьев с Каменевым на съезде потребовали исключения Троцкого, но Сталин их не поддержал.
Такое расхождение объяснялось нежеланием Сталина лишаться противовеса амбициозному Зиновьеву. Кроме того, он показывал руководителям среднего и низшего звена, которые поддерживали тезис о засилье «тройки», кто на самом деле стремится узурпировать власть. Сталин как бы говорил: «Я против раскола, я за единство».
Его поведение на съезде создавало ясное представление, что этот человек не претендует на роль наследника Ленина. Наоборот, он даже подавал в отставку и не скрывал, что искренне переживает критику вождя. Трудно судить, насколько естественными были переживания, но высший пост в партии он сохранил, Зиновьев и Каменев не увидели в его фигуре угрозы, поглощенные застарелыми страхами.
Зиновьев и Каменев, люди образованные и бывшие долгое время в эмиграции рядом с Лениным, сравнивали свой авторитет, свой интеллектуальный уровень с авторитетом и уровнем Сталина и считали, что этот упорный грузин создан только для того, чтобы готовить их победу и оставаться трюмным машинистом, не имеющим никаких шансов подняться на капитанский мостик.
Вообще, жизнь в стране была трудная, пестрая. Бросалось в глаза огромное скопление бедно одетого народа на улицах и вокзалах Москвы. Это тысячи крестьян, выдавленные из деревень скрытой безработицей, искали счастье. Они были рады любой работе, чем беззастенчиво пользовались строительные подрядчики, платя им гроши. А за городом, в шалашах, жили артелями по семь-восемь человек крестьяне-рязанцы. Они вязали метлы и продавали в городе. При каждой артели была своя хозяйка, тоже обитавшая в шалаше и, как писала газета «Вечерняя Москва», «выполняющая все обязанности, какие на нее возложила природа и условия дикого существования» 137.
На улицах толкались воры, проститутки, «холодные сапожники», мелкие торговцы, старьевщики. Казалось, это новый Вавилон. Но вот подробность, которую особо отметил Булгаков: «По улицам пошли новые автобусы коричневого цвета с желтыми рамами окон (очень хороши)».
Впрочем, писатель не обольщается и вскоре припечатывает:
«Москва в грязи, все больше в огнях — и в ней странным образом уживаются два явления: налаживание жизни и полная ее гангрена. В центре Москвы, начиная с Лубянки, Водоканал сверлил почву для испытания метрополитена. Это жизнь. Но метрополитен не будет построен, потому что для него нет никаких денег. Это гангрена. Разрабатывают план уличного движения. Это жизнь. Но уличного движения нет, потому что не хватает трамваев, смехотворно — 8 автобусов на всю Москву. Квартиры, семьи, ученые, работа, комфорт и польза — все это в гангрене. Ничто не двигается с места. Все съела советская канцелярская, адова пасть. Каждый шаг, каждое движение советского гражданина — это пытка, отнимающая часы, дни, а иногда месяцы. Магазины открыты. Это жизнь, но они прогорают, и это гангрена. Во всем так. Литература ужасна» 138.