Сталинградцы(Рассказы жителей о героической обороне)
Шрифт:
Мы клянёмся, что будем работать дни и ночи, не покладая рук, что мы выстоим, не отдадим врагу города Сталинграда. Без Сталинграда для нас нет жизни, нет счастья».
Когда мы вышли из помещения, тёмное осеннее небо беспрерывно, словно зарницами, освещалось разрывами бомб, снарядов и мин. Слышна была дробь автоматных и пулемётных очередей. Не спеша скрещивались и вновь расходились по небу щупальцы прожекторов. То всё озарится кругом, то снова непроглядная темень; а потом снова вспышка — кругом видны воронки и часовые, охранявшие завод.
Уже пятидесятые сутки шёл бой в Сталинграде. Все мы знали, что сейчас
Ровно в десять часов утра, когда все делегаты пленума уже разъехались по своим местам, со стороны Красноармейска появились немецкие бомбардировщики. Они развернулись над заводом, где проходил наш пленум. Началась жестокая бомбёжка. В здание конторы бомбы не попали, но они разорвались во дворе, где были вырыты щели. По-видимому, не случайно именно в этот день и в этот час немцы с воздуха обрушились на завод.
Когда во фронтовой печати и в центральных газетах появились сообщения о нашем пленуме, состоявшемся в воюющем Сталинграде, мы стали получать много писем. Нам писали сталинградцы, сражавшиеся на разных фронтах Отечественной войны; писали рабочие сталинградских заводов, работавшие в тылу; писали и жители других городов о своих чувствах, о любви к нашему непобедимому городу, городу прекрасных большевистских традиций, городу-герою, городу-воину.
В ТЫЛУ ВРАГА
Встреча в Латашинском саду
Т. Чепусова
Отец мой командовал ротой; на Тракторном сражался, там и погиб. А я помогала командованию — в разведку ходила. Мне было тогда шестнадцать лет, только семилетку закончила и в комсомол вступила.
Помню, как ходила я в Латашинские сады. Это — село на высоком берегу Волги, за Тракторным, а садами его называют потому, что всё оно в плодовых садах, виноградниках — хорошее было место. Немцы как только подошли к Сталинграду, сразу захватили Латашинку. Меня послали посмотреть, что у них там происходит.
Я шла с «Красного Октября» через Тракторный. Отец мой тогда ещё жив был, но повидаться нам не удалось. Рядом совсем были, но ни разу не виделись, и писем я от него не получала. После уже получила. Папа писал: «Сейчас идём в атаку». Это было единственное письмо. Вскоре нам прислали извещение, что он погиб.
До посёлка Рынок меня провожали бойцы-разведчики. Здесь проходила линия фронта. Дальше я ползла одна. Днём всё дрожало от грохота, а ночью такая тишина наступила, как будто я оглохла. И вот удивительно — настроение у меня было хорошее, весёлое. Я первый раз шла в разведку.
Долго ползла. Вдруг слышу
Это было еще в сентябре. Тогда здесь много разного народа жило. Около Латашинских садов на Волге один большой пассажирский пароход сгорел.
Все, кто до берега доплыл, тут и застряли; потому что вверх по Волге — линия фронта, вниз — тоже.
Трудно было разобраться в том, что тут происходит. Все заборы поломаны, в садах — танки, кухни, скот. Стрельба, рёв, всюду кровь, шкуры — это немцы скотину били. Солдаты с котелками ходят, дыни, арбузы тащат.
Брожу я по селу, толкаюсь среди населения, будто бы свою бабушку ищу, а сама подсчитываю танки, замаскированные в садах. Вижу возле немецкой кухни девочку лет двенадцати — худенькая, растрепанная, глаза заплаканные.
— Чего плачешь? — спрашиваю.
Она трёт кулаками глаза, смеётся:
— Немцы лук заставляют чистить. Беда. Бежать надо. А ты откуда? Я вижу, что новенькая.
Я сказала, что пришла из Сталинграда, бабушку ищу, да видно её уже здесь нет — уехала. Девочка вдруг очень заинтересовалась мной. Стала приставать ко мне:
— Что же ты теперь будешь делать? Как тебя звать? Как ты пробралась сюда из Сталинграда?
Я не успевала отвечать на её вопросы: задаст один и сейчас же другой, а сама по сторонам смотрит. «Какая-то рассеянная» — подумала я.
— А в Сталинград не собираешься возвращаться? — спросила она.
— Да не знаю уж, что и делать! — сказала я.
— Знаешь что — пойдём вместе, Галя, — предложила она.
Я назвала себя Галей, а она своего имени мне не сказала. Вообще на мои вопросы она не отвечала. Спросишь её о чём-нибудь, а она говорит совсем о другом, и так быстро-быстро, что ничего не разберёшь. Я поняла только, что она нездешняя.
— Хочешь кушать? — спросила она и потащила меня в какой-то погреб.
В этом погребе жила женщина с маленьким ребёнком, спасшаяся с погибшего парохода. Она называла девочку Люсей. Видно было, что они мало знают друг друга, ютятся вместе, как бездомные. Они предложили мне борщ, но я не могла его есть, хотя есть очень хотелось — какие-то помои. А Люся ела его жадно.
Три дня я пробыла в Латашинке, выглядывая то, что мне нужно было. Ночевала в одной щели, в которой жили эвакуированные и спасшиеся с парохода. Несколько раз встречалась с Люсей, и она каждый раз меня спрашивала:
— Ну, что — не собираешься возвращаться в Сталинград? Когда пойдёшь, обязательно скажи — пойдём вместе; вместе не так страшно.
Зачем ей надо было в Сталинград, я не понимала и думала: «Что за девочка такая загадочная?» Но она мне понравилась. Хоть и скрытная очень, но отчаянно смелая. Один немецкий повар, разделывая в саду туши, напевал всё русскую песенку: «Крутится, вертится шар голубой», как попугай, без смысла, и она его передразнивала: