Сталинские генералы в плену
Шрифт:
Словарь Даля слово “пленник” раскрывает так: “Взятый в плен при войне, в набегах или дикими грабителями в рабство, взятый в неволю разбоем, грабежом; раб, холоп, невольник”.
Но это разъяснение не раскрывает полной сущности фашистского плена. Даже плен у людоедов не сравним с фашистским. Людоеды взятого в плен просто убивали и съедали, в этом была своя целесообразность; для племени людоедов пленник был просто дичью, такой же, как олень, заяц, дикий гусь.
Фашисты не просто убивали. Они разрабатывали целую систему морального подавления и физического уничтожения целых народов. И проводили эту систему с таким же холодным расчетом, как, скажем, агрономы проводят мероприятия по уничтожению саранчи или
Например, режим и питание. Со слов Новобранца, и то и другое было рассчитано на медленную голодную смерть: «Днем за днем человек худел, будто высыхал. Первым делом терялась подвижность. Человек переставал ходить, двигаться и тихо умирал, не беспокоя даже соседей по нарам. Некоторые, наоборот, опухали, что тоже предвещало близкую смерть. Обессиленный организм не мог противостоять бесчисленным заболеваниям: тиф, дизентерия, бесконечное разнообразие желудочно-кишечных болезней и пр. А в результате получилось то, что добивались фашисты, — ежедневно умирали сотни людей. Круглые сутки по лагерю скрипели двуколки с телами умерших. Лагерники прозвали эти двуколки “колесницами смерти”. Трупы вывозились из лагеря на кладбище и сбрасывались в ямы. И никто и никогда не узнает, сколько и кто там захоронен. По нашим приблизительным подсчетам, там захоронено с сентября 1941 года по апрель 1942 года около 12 тысяч человек.
Арифметика очень простая: из 17 тысяч пленных в сентябре к апрелю осталось всего 5 тысяч».
Было и моральное подавление воли к борьбе и протесту: «В центре городка круглые сутки громкоговоритель кричал о немецких победах, о новых и новых занятых городах, об окружении Ленинграда и Москвы. Распространялись и гестаповские газеты для русских и украинцев: “Заря” и “Лоба”. Газетенки заполнялись гнусной, но очень примитивной клеветой на наш общественный строй. В лагерь фашисты заслали много шпиков и провокаторов, подселяли к офицерам уголовников.
И все же, несмотря на мрачное, подавленное настроение, советские люди в основной массе были верны своей Родине».
По обобщенным данным А. Шнеера, внутреннее устройство лагерей для советских военнопленных в основном было следующим: «В лагерях пленные офицеры были разделены на роты по 200–250 человек. Командирами рот назначались офицеры, немного знавшие немецкий язык. Офлаги, как и шталаги, возглавлял немецкий комендант, в подчинении которого находился комендант из числа пленных. Последнему и начальнику лагерной полиции принадлежала настоящая власть в лагере. Немецкое же руководство появлялось только во время поверки, когда проводились наказания провинившихся. Русским комендантом назначались повара, коменданты и полицаи в каждый отдельный блок, контролировались раздача еды и работа санитарного блока. Комендант барака назначал старших по комнатам и отвечал за порядок в своем бараке».
Далее историк не зря называет одним из самых известных офлагов на оккупированной территории СССР — Владимир-Волынск. По воспоминаниям В. Новобранца, «организационная структура и внутрилагерное управление Владимир-Волынского лагеря создавались несколько необычно. Это был один из первых лагерей, и фашисты еще не выработали окончательно их организации. Наши старшие командиры — генералы и полковники — вначале отказались возглавить лагерь и создать в нем свое самоуправление. Свой отказ они объясняли нежеланием служить врагу- Но в данном конкретном случае это было ошибкой. Нельзя смешивать общелагерную комендатуру (внешнюю) с внутрилагерной организацией. Русские коменданты лагерей действительно назначались немцами из наиболее преданных им людей, обычно из перешедших к ним на службу изменников Родины, а внутрилагерная организация (командиры рот, батальонов, полков) обычно избиралась самими военнопленными. Внутрилагерная организация была не службой врагу, а службой своему народу».
Итак, Владимир-Волынск: «Лагерь размещался на месте бывшего военного городка, за 8 рядами колючей проволоки. По свидетельству Ю.Б. Соколовского, в сентябре 1941 г. все офицеры, содержавшиеся в лагере, были разделены на четыре полка по национальной принадлежности. Первый полк — украинский, второй и третий — русские, четвертый — интернациональный, состоящий из офицеров — представителей народов Средней Азии и Кавказа. Командиры полков были из числа пленных офицеров. Командиром украинского полка был подполковник Поддубный, бывший командир полка войск НКВД. Комендантом лагеря был Метавосян — бывший командир полка или дивизии Красной армии, его помощником — майор Шагинян.
Во Владимир-Волынске в отдельном генеральском блоке в сентябре — октябре 1941 г. содержались командующий 6-й армией генерал-майор И.Н. Музыченко и командующий 12-й армией П.Г. Понеделин. Летом и осенью в этом генеральском блоке содержались генерал-майор Г.М. Зусманович, заместитель командующего по тылу 6-й армии, попавший в плен под Харьковом, и генерал-майор П.Г. Новиков, взятый в плен в первых числах июля 1942 г. в Севастополе».
В. Новобранцу, по чистой случайности оказавшемуся в генеральском бараке, доводилось беседовать с некоторыми из них. Самым первым он описывает генерала Музыченко: «В общем, я считал и считаю виновником многих наших неудач на фронте 6-й армии лично Музыченко. Если бы армией командовал другой, мы вышли бы из окружения. Считаю его не только малограмотным в военном деле, но и вообще бездарным человеком. Свое невежество в военном деле он восполнял высокомерием, заносчивостью, мощным голосом и угрозами расстрелять. Этих качеств у Музыченко хоть отбавляй! Я знал, что за малейшую ошибку, за неподчинение его глупым приказам Музыченко выпустил бы в меня пулю, что он однажды пытался сделать. Не мог я ему простить и бегства перед решающим боем на прорыв. Убежал он в одном из последних танков, который в какой-то степени оказал бы помощь наступающим солдатам. Он увез и моего помощника капитана Ободовского.
Когда я встретился с ним, был большой соблазн высказать ему свое мнение о нем как о человеке и командарме. Но вот увидел перед собой жалкого, опустившегося человека, похудевшего, небритого, в порванном костюме. И подумал: “Лежачего не бьют”. Он не виноват или мало виноват в том, что его скоропалительно выдвинули на такой пост, к которому не был подготовлен ни образованием, ни талантом. Причины наших поражений значительно глубже, и в них Музыченко не виноват. Ни одного слова упрека я ему не сказал.
Прошла беседа на совершенно иной основе. Для меня он уже был не командарм и не генерал. Мы оба — военнопленные. Беседу с ним я провел после предварительной проверки его морального состояния. Спросил, как он попал в плен. Он сказал, что пытался прорваться на танке. Вместе с ним был, мол, помощник капитан Ободовский. Танк подбили немцы, и беглецов сцапали. Ободовского кто-то предал как разведчика, и он был расстрелян в Уманской яме, а вот Музыченко доставили сюда.
Он не говорил мне, где, в каком месте подбили танк, но сейчас из повести Е. Долматовского “Зеленая Брама” я узнал, что танк Музыченко был подбит в районе д. Ятрань, что в 20 км северо-западнее от места прорыва. Выходит, что в прорыве Музыченко не участвовал.
Очень мне было жаль Ободовского, молодого способного офицера. Я думал, что он погиб в бою в Подвысоком, а оказалось, что его без моего ведома захватил Музыченко.
Трудно было сдержаться от выражения своих чувств и не наговорить резкостей. Но не было смысла добивать уже поверженного громовержца. Но испытать, что в нем сохранилось, необходимо было. Поэтому на его вопрос, что нового, ответил:
— Ничего особенного. Немцы везде берут наши города, армия разбита.
Музыченко стал укорять меня: