Сталинский нос
Шрифт:
— Юный пионер! К борьбе за дело Коммунистической партии, за дело Сталина будь готов!
Я руку сразу вверх, по-пионерски, и как заору:
— Всегда готов!
У папы лицо меняется. Стало грустным. Я сразу догадался, о чем он думает.
— Мама бы сейчас тобой гордилась, — говорит он.
Я вижу себя в стеклах его очков, алый галстук так и горит на моей груди. Пылает. С завтрашнего дня буду его носить все время! Снимать, только чтобы постирать и погладить.
— Я сам повяжу тебе галстук на пионерской линейке, — говорит папа. — И не только тебе. Директор школы попросил меня быть почетным гостем. Спрашиваю, чтобы потом не расстраиваться:
— Ты правда сможешь? Ты же слишком занят. Надо шпионов ловить.
Отец улыбается:
— Приду, приду. Честное партийное.
Я сразу к нему, чтобы обнять. Папа хватает меня в охапку — он очень сильный, у меня даже ребра трещат. Крепко держит и тихо-тихо мне на ухо:
— Если со мной что случится, к тете Ларисе иди. Она тебя к себе возьмет.
Тут за стенкой сосед Орлов как рванул на аккордеоне и запел громким голосом:
Растем все шире и свободней! Идем все дальше и смелей! Живем мы весело сегодня, А завтра будет веселей!Папа меня на ноги поставил, кулаком в стену стукнул и говорит:
— Потише, товарищ, сейчас не время для гулянки.
Орлов тут же затих. Вот как все в квартире папу уважают. Он на меня глянул и дал команду:
— Марш в постель, будущий пионер. Завтра важный день.
5
Среди ночи я проснулся от беспокойства. Лежу и переживаю. Почему папа сказал: «Если со мной что случится, к тете Ларисе иди»? Непонятно. Что с ним может случиться?
По потолку скользят прозрачные тени. Это снег идет. В комнате очень тихо, только слышно, как папа во сне дышит. Вдох-выдох, вдох-выдох. Мне стало спокойней. Ничего с папой случиться не может. Он товарищу Сталину нужен.
Я сел в кровати, чтобы на Сталина посмотреть. Не на самого Сталина, конечно, а на его памятник. Огромный ему памятник поставили. Из каждого окна в Москве видно. Стоит, сверкает в лучах прожекторов. Он из стали сделан, как наши самолеты-истребители. Ничем его не пробьешь.
Хотя, конечно, пытаются. Вот недавно папа поймал группу вредителей. Они хотели памятник динамитом подорвать. Вредители — это враги народа, которые хотят уничтожить нашу социалистическую собственность. Не представляю, кому могло прийти в голову подрывать памятник Вождю, находятся же такие ужасные люди. Их, конечно, сразу ловят.
Я смотрю на памятник и думаю: а что, если это не памятник, а сам товарищ Сталин? Стоит, смотрит с высотищи, наблюдает. Охраняет Москву. А внизу черные точечки блестят, мчатся во все концы по снежным улицам. Точечки эти все ближе и ближе, растут на глазах, превращаются в машины. А машины не простые, машины специальные, сделаны из стали и пуленепробиваемого стекла. Эти машины Органам служат. Я-то знаю — у папы на работе такая машина. Каждую ночь по приказу Вождя машины летят мимо нашего дома. Но сейчас одна не мимо летит, а прямо в наш двор заворачивает. Слышу тормоза. Мотор не выключили, хлопнули дверцами и застучали сапогами по лестнице.
Потом звонок дверной как жахнул:
Дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь.
В нашей коммуналке народу много, но мы по звонкам знаем, к кому пришли. Мы звонки считаем. Один звонок — к Шульманам. Два — к Ивановым. Три — к Щипачевым. Четыре — к Козловым.
Пять — к нам, и так далее, до самых последних, Лодочкиных, — к ним звонить двенадцать раз.
Дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь.
Пять. Значит, к нам.
— Папа, папа, там за тобой машина пришла. По приказу товарища Сталина!
Дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь.
Папа вскочил, простыню натянул, как привидение, глянул на меня как-то странно и говорит:
— Лежи тихо, Сашка, может, обойдется.
Я жду, пока он выйдет, а потом на цыпочках крадусь вслед за ним. На кухне ничего не видно, только в проеме входной двери маячит его белая простыня с пятном пота на всю спину. С кем он там разговаривает? Наконец обернулся, а на нем лица нет.
— Папа, что случилось?
Из черноты появляются трое в форме. Оперативники НКВД. Идут за папой по коридору к нашей комнате, мимо меня сапогами стучат. У последнего фуражка зацепилась козырьком за бельевую веревку, он ее подхватил, ругнулся и потопал за остальными. Весь этот грохот — посреди ночи, а у соседей двери закрыты, никто не выглядывает, не жалуется на шум.
Я за ними в комнату, вошел и вижу: папа почему-то сидит на полу, трет ухо. Офицер оборачивается, его новенькая кожаная портупея поскрипывает. Глаза у офицера красные, недоспал, видно.
— Не беспокойся, малый, говорит офицер хриплым голосом. — Мы просто болтаем по-дружески.
Тут такое началось! Вытянули ящики из комода и валят все на пол. Пинают сапогами наши вещи, рассматривают. Снимают книжки с полки и каждую трясут — проверяют, не спрятано ли что между страницами. Разрезали матрас на папиной кровати, шарят внутри. Стучат по стенкам, нет ли тайника, даже часть пола выворотили, там, где гвозди некрепко держались. Вот уже все наше добро лежит кучей на полу, все порвано и сломано. Не тронули лишь портрет товарища Сталина на стене, только заглянули за рамку.
Не успел папа натянуть рубашку, как они поволокли его из комнаты. Я ухватился за папу и вижу: у него все ухо в крови.
— Главное, Сашка, вступить в пионеры, — шепчет он торопливо, — это важнее, чем иметь отца. Понял?
А тут офицер:
— Давай, давай! Не разговаривать! — и оттолкнул меня от папы.
В коридоре стоит наш сосед Щипачев, мотает головой и улыбается.
— Это я, Щипачев, — говорит. — Я сообщил.
— Товарищ Сталин благодарит вас за бдительность, гражданин, — говорит офицер и идет, не глядя на Щипачева. Мы все — офицер впереди с папиным портфелем под мышкой, за ним папа, потом два оперативника, затем Щипачев и позади всех я — зашагали по коридору к кухне. Я замечаю, что мы в ногу шагаем, как на параде. Левой-правой, левой-правой, левой-правой.