Сталинъюгенд
Шрифт:
– А как Алексей Иванович к этому относился?
– Мы его почти не видели. Он приезжал только два раза… У нас дома тоже так: как война началась, я папу очень редко встречаю.
– Дальше, Петя, дальше. Не останавливайся.
– Но Володя не такой плохой, как с моих слов можно подумать. Он только очень уж распущенный и самолюбивый… был. А если с ним соглашаться, он становился дружелюбным.
– Его мама знала, что он читает Гитлера?
– Конечно, ведь эта книга у нас издана для руководителей.
– А как Софья Мироновна себя вела?
–
– С другими мужчинами, например, с адъютантом товарища Шахурина, какие у неё отношения?
– Я на это не обращал внимания, и ничего об этом сказать не могу.
– Странно, мне показалось, что ты очень наблюдательный и всё подмечаешь.
– Только то, что меня касается или интересует.
– Так что, это не интересовало?
– Абсолютно.
– Уж больно ты категоричен.
– Нет, мне, правда, не нравится обсуждать чужие дела.
– Зато нас – касается всё! И, давай-ка, уж обсуждать – рассказывай про адъютанта.
– Гражданин следователь, мне нечего дополнить. Он редко появлялся на даче и бывал не подолгу. Я ничего необычного не заметил.
– А с Володей он беседовал? Рассказывал что-нибудь, связанное с гитлеровским рейхом?
– Я ничего такого не помню.
– Ну, хорошо. Какие фильмы вы смотрели?
– Разные. В основном – трофейные. Много кинохроники – и нашей, и немецкой, и американской… Там присылали список, как меню в столовой, и Софья Мироновна выбирала, что посмотреть… или Володя.
– А кинозал где?
– Вместе с бильярдной. В одном помещении.
– А кто кино крутил?
– Дядя Саша. Киномеханик.
– Расскажи мне про него в деталях.
– А что рассказывать?
– Всё… Молодой или старый, простой или начитанный, о чём говорил?
Петя понял, что следователя интересовало окружение Шахурина, но киномеханик не оставил в памяти сколько-нибудь характерного воспоминания.
– …Обычный мужчина, лет, наверное, тридцати пяти.
– Он комментировал во время показа?
– Может, и комментировал, только я не обращал на это внимания.
– А Софья Мироновна как с ним разговаривала?
– Как с обслугой – она на даче хозяйка.
– Ты видел в кинохронике «Гитлерюгенд»[14]?
– Да.
– Ну и как тебе?
– Обыкновенно. Мне, правда, нравилось, что у них форма военная, и Володе тоже.
– А как киномеханик на такие кадры реагировал?
– Я не помню.
– Петя, с тобой очень легко говорить. Ты рассудителен и наблюдателен. Ты можешь нам помочь, и это сразу изменит отношение и к тебе, и к твоим друзьям. Ты, наверное, один из всех общался с человеком, которого мы подозреваем. Вот видишь, как я откровенен?… У нас есть серьёзные основания думать, что именно киномеханик оказывал воздействие на Володю. Такое допускает и Софья Мироновна. Подтвердишь это мнение?
– Гражданин следователь. Я с радостью вам помогу – расскажу, что помню, но, Лев Емельянович, я же не должен наговаривать на человека. Он при мне ничего такого не говорил, чтобы можно было подумать о его антисоветских настроениях.
– А нам ты доверяешь?
– …
– Почему молчишь?
– А что мне надо ответить?
– Я, кажется, задал тебе очень конкретный вопрос?
– …Доверяю.
– Ладно, Петя, иди в камеру и поразмышляй. Мне будет очень неприятно, если придётся в тебе разочароваться, особенно потому, что нам вскоре предстоит крайне важный разговор, в котором ты заинтересован больше нас. Ну что, согласишься помочь советским органам государственной безопасности?
– …Постараюсь.
* * *
Версию о киномеханике следствие проверяло в рамках работы по линии семьи Шахурина. Информацию о ней собрали обширную, но крайне скудную с точки зрения вопросов, интересовавших Влодзимирского. Чекисты теперь знали всё о наркоме авиационной промышленности и его близких. Им стало известно, как часто супруги исполняют семейный долг, какими болезнями болеют и какими эпитетами награждают друг друга при ссорах. Не было тайной, как каждый из них любит проводить время на унитазе или в ванной, сколько нарядов шьёт Софья Мироновна ежемесячно, каковы взаимоотношения Шахуриных с многочисленными родственниками, предана ли Алексею Ивановичу жена… К счастью для наркома, среди огромного количества разнообразных свидетельств, не нашлось одного, главного, о нелояльности.
Правда, возле Шахуриных оказался один человек, киномеханик Александр Корнелюк, в чьей биографии имелись не то что какие-то криминальные моменты, типа непролетарского происхождения или родственников из кулаков, но наличествовали некие размытости – его родители проживали в Сумах, на территории, занятой немцами. Этого, конечно, не было, когда Корнелюка принимали работать на госдачу, естественно, проведя перед этим тотальную проверку в первом отделе, вплоть до анализа кала, но… надо же было его предкам думать двести лет назад, прежде чем селиться в таком ненадёжном, не застрахованном от гитлеровской оккупации месте.
Поэтому и прокачивали несчастного киномеханика на тот маловероятный случай, если сверху затребуют чью-то взрослую голову из простых. Одновременно хотели увидеть реакцию Пети Бакулева на предложение оговорить невинного человека.
* * *
Лёнька Реденс воспринял арест философски. Оказавшись на Лубянке, он с огромным интересом изучал техническое устройство тюрьмы и, как прирожденный технарь, проникся уважением к её устроителям, создавшим превентивную систему изоляции, откуда невозможно сбежать, даже подкупив стражника.
Тщедушный сосед по камере с невыразительным лицом носил чем-то созвучную с Лёниной фамилию – Редько, и страдал расстройством мочеиспускания. Всякий раз, когда писал, он подолгу стоял над парашей, тужился и морщился, по капелькам выдавливая из себя почти бесцветную жидкость.
Со слов Редько, работал он киномехаником в правительственном доме отдыха «Морозовка». Лёня не знал, что этот человек имеет вредную профессию. По крайней мере с точки зрения НКГБ, если судить по пристальному вниманию органов к киномеханику Шахуриных.