Сталки и компания
Шрифт:
– Ха! Вы, видимо, хорошо скрываете свою любовь. Вы когда-нибудь задумывались о том, кто первоначально решил выселить вас из комнаты?
– Нас выселил из комнаты мистер Праут, – сказал Сталки со значением.
– Так вот, это был я. Я не хотел этого, но боюсь, что по некоторым моим словам у мистера Праута сложилось впечатление...
Пятая комната дружно рассмеялась.
– Видите, с вами происходит то же самое, падре, – сказал Мактурк. – У него моментально складывается впечатление, да? Но вы не должны думать, что мы его не любим, потому что мы любим его. Мы не держим на него абсолютно никакого зла.
В дверь два раза постучали.
– Ректор желает немедленно видеть Пятую комнату в своем кабинете, –
– Ого! – сказал преподобный Джон. – Мне кажется, что у некоторых будут крупные неприятности.
– Готов поспорить, Праут побежал и нажаловался ректору, – сказал Сталки. – У него раздвоение морали. Это нечестно – втягивать ректора в склоку в корпусе.
– Я бы посоветовал взять тетрадку гм... для... безопасности и записи некоторых деталей, – сказал бесстрастно преподобный Джон.
– Ха! Он ласково стелет да жестко спать, – сказал Жук. – Спокойной ночи, падре. Мы пошли.
И снова они – Белайал, Маммон и Люцифер – стояли перед ректором. Но им уже приходилось иметь дело с этим человеком, который был искушеннее всех троих, вместе взятых. До этого, после получасовой беседы с подавленным, расстроенным Праутом, ректор понял то, чего не заметил преподаватель.
– Вы побеспокоили мистера Праута, – сказал он задумчиво. – Мальчики не должны беспокоить преподавателей сверх необходимости. Мне не нравится, когда меня беспокоят подобными вещами. А вы меня побеспокоили. Это очень серьезный проступок... Понимаете?
– Да, сэр.
– Теперь я намереваюсь побеспокоить вас, индивидуально и в частном порядке, поскольку вы нарушили мой график. Вы слишком взрослые для порки, поэтому я должен выразить свое неудовольствие каким-то иным способом. Скажем, каждому написать по тысяче строк, неделя без выхода за территорию и что-нибудь еще в том же роде. Вы ведь уже слишком взрослые для порки?
– Нет, нет, сэр, что вы! – бодро воскликнул Сталки, потому что неделя без выхода во время летнего семестра – это серьезно.
– Оч-чень хорошо. Тогда сделаем то, что сможем. Желаю вам больше не беспокоить меня.
Это было честное и справедливое наказание, сопровождавшееся замечаниями, но больше всего они ощущали паузы, которые он делал между наказаниями. Например:
– Выходцев... из более младших классов я мог бы обвинить... в оскорблении. Вы недостаточно благодарны за... имеющиеся у вас привилегии. Но есть и границы... они определяется опытом, Жук... за пределами которых личная вендетта всегда опасна, потому что... не двигайся... рано или поздно сталкиваешься... с более высоким авторитетом, который изучал поведение животных. Et ego... пожалуйста, Мактурк... in Arcadia vixi. [85] Вот вам вопиющая несправедливость, которая связана с вашим... характером. И все! Скажете своему преподавателю, что я официально наказал вас розгами.
85
Et ego .... in Arcadia vixi (лат.) – «Я тоже жил в Аркадии» —распространенная надпись на могильной плите. Ректор имеет в виду, что он тоже когда-то был молодым и помнит, чему его учили.
– Вот отвечаю! – воскликнул Мактурк, все время поводя лопатками, пока они шли по коридору. – Это правильно! Наш Прусак Бейтс [86] все видит насквозь.
– Хитро я придумал, выбрав порку, вместо того чтобы писать эти упражнения? – спросил Сталки.
– Ерунда! Мы были обречены на это с самого начала. Я видел это по глазам старика, – сказал Жук. – Чуть не подавился от смеха.
– А мне-то как раз было не до смеха, – признался
86
Кормел Прайс, преподаватель Киплинга, прообраз ректора Бейтса, давал когда-то уроки одному из представителей русской аристократии. Его прозвище Русак Киплинг переделывает в Прусак.
В течение десяти минут они проделывали эти упражнения. Полосы от розог были очень красные и очень ровные. И ни одного из них невозможно было отличить от другого по тщательности, насыщенности и определенной четкости линий, что всегда характеризует работу настоящего художника.
– Что вы здесь делаете? – Мистер Праут, привлеченный плеском воды, появился на лестнице, ведущей в туалет.
– Мы получили порцию розог от ректора, сэр, и мы смывали кровь. Ректор сказал, что мы должны сообщить об этом вам. Мы собирались сделать это через минуту, сэр. (Sotto voce. [87] ) Топотун увеличивает счет!
87
Sotto voce (ит.) – вполголоса.
– Он заслужил эти очки, бедняга! – сказал Мактурк, надевая рубашку. – Он даже похудел с тех пор, как связался с нами.
– Послушай! А почему мы не злимся на ректора? Он сам сказал, что это вопиющая несправедливость. Так оно и есть! – сказал Жук.
– Хороший человек, – сказал Мактурк, но дальнейшего ответа Жука не удостоил.
Только Сталки вдруг начал хохотать так, что ему пришлось уцепится за край рукомойника.
– Ты чего, веселый ослик? Что случилось?
– Я... я думаю о вопиющей несправедливости!
РЕФОРМАТОРЫ МОРАЛИ
Поражения никто не скрывал. Победа досталась Прауту, но никто не ворчал. Если бы он нарушил правила игры, пожаловавшись ректору, им пришлось бы поволноваться.
Преподобный Джон воспользовался первой же возможностью побеседовать. Преподаватели школы были сплошь холосты, и их комнаты были распределены между учебными классами и комнатами для учеников так, чтобы они могли, если хотели, надзирать за своими подопечными. Пятая комната много лет осторожно испытывала преподобного Джона. Он всегда был подчеркнуто вежлив. Он стучал в дверь их комнаты, перед тем как войти, он вел себя как посетитель, а не как заблудившийся ликтор. [88] Он никогда не читал нотаций и никогда не переносил в официальную жизнь то, что ему поведали в свободное время. Праут всегда был отъявленным занудой, Кинг всегда выступал исключительно как кровный мститель, даже Крошка Хартопп, преподавая естествознание, редко покидал свой кабинет, но преподобной Джон был желанным и любимым гостем комнаты номер пять.
88
Ликтор – исполнитель распоряжений магистратов в Древнем Риме.
Представьте его, сидящего в их единственном кресле, с кривой вересковой трубкой в зубах, подбородок спадает тремя складками на его пасторский воротник, сам он напоминает пышущего добродушием кита, а Пятая комната рассказывает ему о жизни, как она представляется им, и особенно о последнем разговоре с ректором – по поводу дела о ростовщичестве.
– Одна порка в неделю принесла бы вам неоценимую пользу, – сказал он, сверкая глазами и подрагивая от смеха, – а вы, как вы утверждаете, были совершенно не виноваты.