Стальная хватка империи
Шрифт:
– Может быть, они знают? – продолжал Николай, – может знают, скажут?
– Надоел ты мне, – перед самой избой старик вздохнул, потянул дощатую, обитую тряпками, дверь, вошел, сел на кровать, помолчал, – и однако прав ты, не пережить мне зимы, никак не пережить, деньги нужны. Лето к концу, а я ни грибов, ни рыбы не насушил, и патронов нет, и неводок дрянь, дыры одни, да и таскать его не с кем стало, неводок тот.
Старик отвернулся, затих, и понемногу становилось ясно, что он что-то скажет, что готов, что знает, что мнется, выдумывая, вымучивая условия, потому что боится продешевить. Николай ждал, он привык ждать, понимая – сколько не понукай, быстрее не будет. На всякий случай приготовил он карандаш и бумагу, и, присевши неподалеку, на глаза старику не лез.
– Это чо, протокол?
– Нет. – Николай смял бумагу.
– Ну-ну, – старик улыбнулся.
– Так, для памяти.
– Стало быть хочешь ты, чтобы рассказал я тебе?
– Хочу.
– И ты из самой Москвы свалился, чтоб меня, старого, послушать?
– Да.
Старик опять затих, переваривая услышанное.
– Не верю я, – старик повел плечами, – не верю.
– Ты мой паспорт видел.
– Видел.
– Ну?
– Не верю.
– Чему?
– Ничему не верю.
– Не понимаю. – Николай встал, сел, снова встал.
– Не верю я людям, понимаешь?
– Нет.
– Совсем не верю, никому не верю, никому! – старик кивнул и для убедительности махнул рукой, – как там она, Москва-то?
– Стоит. Что ей сделается.
– Так вот и про Рассею думали.
– Плохо думали.
– Плохо, – согласился старик, – теперь не передумашь. Поздно. Ну давай, спать давай, утро вечера удалее.
– Не могу я больше, – вздохнул Николай.
– Что так?
– Некогда мне. – Николай сказал это почти без сожеления. – Послезавтра в Москве надо быть.
– Что ж ты на ночь глядя пойдешь?
– Пойду. Мне еще до города надо, там на самолет, да еще… Много чего.
– Далёко.
– Прости.
– За что? – старик поднял глаза.
– За то, что беспокоил, спрашивал. Видно, никто ничего не знает, видно, не узнать уж. – Николай шмыгнул носом, принялся собираться, а и собирать нечего.
– Может, и знают, – обиженно проскрипел старик.
– Никто ничего не знает, и ты не знаешь.
– Я-то?
– Знал бы – давно б сказал!
– Про что это?
– Ты знаешь.
– Про Сталей этих? Про них никто ничего не знает! Никто! Чтоб узнать – в лес идти надоть, в тайгу лезть!
– Зачем?
– Туда ушли, все ушли туда!
– Все?
– Все, все! Скрылися! Те, которых ты видел… – старик осекся, спросил, – ты видел ли?
– Видел.
– Сколько их было-то?
– Шесть.
– Мало.
– Кто они?
– Не знаю, – замявшись, обронил старик, – может, они есть, может, нету, может, знают, может, нет, только ничего тебе не скажут, нипочем не скажут, не подпустят даже!
– Почему?
– Потому что они, как и я, никому не верят!
– Почему?
– Вот заладил, почему, почему – потому!
– Почему?
– Боятся!
– Чего, – не унимался Николай, – кого?! Китайцев?..
– Людей!
– Почему?!
– Етит твою! – старик ударил рукой в руку, шумно выдохнул.
– Так почему?!
– Пострадали они, от людей пострадали, от всяких, от разных, понимаешь?!
– Понимаю.
– Ни черта ты не понимашь!!! Пострадали они, погибли, все почти погибли, и боятся с тех пор, всего и всех, боятся, как черт ладана, боятся и будут бояться отныне и до веку!
– А кто их?..
– Не знаю я.
– Они что?..
– Что?
– Они тоже?..
– Что?! Что тоже-то?! – старик сверкнул глазами.
– Сталь?
– Дурак!
– Что?
– Дурак и есть.
– Что опять?! Что не так?!
– Все не так!
– Господи, – Николай вздохнул как-то по-стариковски.
– Заплатишь, говоришь? – глаза старика сделались маленькими, злыми, запрыгали, остановились, укололи.
– Заплачу.
– Сколь заплатишь?
– Сколько надо?
– Столько нет у тебя, – старик растянул бескровные губы.
– Ты откуда знаешь?
– Знаю. Так сколько?
– В юанях?
– В них.
– Не бойся, не обижу.
– Тыщ двадцать дашь?
– За что? За слова?
– Какие слова, – старик сплюнул, – говорю же – в лес идти надоть, в лес пойдем.
– Зачем?
– Там ответы, может там найдем кого, кто скажет, а не хочешь – как хочешь, насильно не поташшу, не бойся. Ну как?
– Что как?
– Пойдешь?
– Надолго это?
– День-два обернемся, скорей не выйдет.
Николай сел, уставился себе под ноги. Время, времечко… Даже если он сейчас, сию минуту бросится со всех ног в ту деревню, что в двенадцати верстах выше по течению, даже если завтра по утру выберется из нее чем-нибудь, хоть по воде, хоть посуху, чтоб через сутки, не раньше, оказаться в большом китайском городе, название которого выскочило у него из головы, то и тогда, при самом благоприятном стечении обстоятельств, к послезавтрему не попасть ему в Москву, разве только к вечеру, а значит, как ни поверни, он опоздал, и оправдываться придется все равно. Да и работа эта… Эх, работа…
Нужна.
Хоть и платят копейки в гостиннице этой арабской, в которой застрял, согласившись на время, оставшись на годы, в которой работаешь, не покладая рук, вертишься, будто волчок, как проклятый, то встречая гостей, то починяя погубленное гостями имущество, а то и убирая номера! Чего только не приходилось делать ему, вечному дежурному, было даже роды принимал, а что ему оставалось? Случилось вечером, после ужина, когда не спал еще поток машин и потому, вызванная им «скорая» ехала, спотыкаясь, завывая, около часа.