Стальная Крыса идет в армию
Шрифт:
Да, кабак — он в любом уголке Вселенной кабак. У всех у них одна форма, одна функция. Функция: располагать людей к опустошению сосудов со спиртным. Форма: стулья (чтобы на них сидели люди), столы (чтобы на них стояли сосуды). Я придвинул стул к свободному столику и уселся.
Посетителям было наплевать на меня, как и мне на них. Не обращая внимания на возгласы хамоватых юнцов, ловко уворачиваясь от щипков и шлепков, подошла пухленькая официантка в короткой юбочке.
— Чего изволите? — спросила она, презрительно глядя на мальчишек, которые со смехом подняли в ее честь кружки с пивом.
— Пива.
Оно оказалось холодным и резким — как раз то, что нужно. Я рассыпал на столе несколько монет, официантка взяла две или три и отошла к стойке. Я окунул нос в пену, но тут в бар вошел человек и быстро направился к юнцам.
— Поркакодж! — хрипло воскликнул он.
Услышав это, двое парней вскочили и выбежали из бара.
Я поставил кружку, сгреб со стола деньги и вышел на улицу. Я встревожился, и неспроста: «поркакодж» — это «грязные свиньи» в переводе с эсперанто. Никаких свиней поблизости не было, и я знал, что скотина здесь совершенно ни при чем. Просто во всей Вселенной так зовут полицейских. Мальчишки испугались, значит и мне надо поостеречься. Внезапно взревела сирена, улицу осветил мигающий свет. Парни шарахнулись обратно в бар. Я поспешил за ними. Они пробежали по коридору.
Когда я добрался до двери, она уже захлопнулась. Я взялся за ручку, но тут снаружи заревела сирена, и в щель между дверью и косяком хлынул свет мигалки.
— Что я вижу?! — насмешливо протянул сиплый голос. — Мальчики пытаются убежать через черный ход! А ну-ка, сынки, предъявите документы офицеру патруля!
— Но ведь мы ничего плохого не сделали!
— Хорошего тоже. Документы, кому говорю!
Я ждал не дыша и изо всех сил надеялся, что «грязная свинья», которая наверняка стоит у парадной, не войдет в бар. Хриплый патрульный тем временем потешался:
— Да они же просроченные! Так-так, ребятки. Выходит, уклоняетесь от призыва?
— Что вы! Это писарь ошибся, — прохныкал один из юнцов.
— Что-то часто они стали ошибаться. А ну пошли!
Шаги стихли за дверью, машина, ревя сиреной, умчалась.
Я вышел из бара и почти бегом двинулся по сумрачной аллее. Потом остановился. Куда я спешу? Бар, в котором только что побывала полиция, — самое безопасное место в городе. Остановившись в темном подъезде соседнего здания, я понаблюдал за парадной бара. Никто не выходил. Я сосчитал до трехсот, потом, на всякий случай, от трехсот до нуля. Дверь оставалась закрытой. Готовый в любую секунду обратиться в бегство, я подошел к бару и заглянул в окно. Полиции нет, зато есть светлая мысль.
Четверо парней, когда я вошел, посмотрели в мою сторону. Мрачно покачав головой, я проворчал:
— Все. Сцапали их поркакодж.
— Говорил я Биллу — заведи себе новую ксиву, — сказал блондин, предупредивший о визите полицейских. Он хрустнул пальцами и взял кружку с пивом. — Что-что, а ксива должна быть в порядке.
— А моя просрочена, — хмуро сообщил я и помахал официантке.
— Видать, ты из Пенсильдельфии, — заметил конопатый юнец в зелено-золотых штанах.
— С чего ты взял? — буркнул я.
Конопатый фыркнул:
— А акцент? Где еще так говорят?
Я тоже фыркнул. Чем дальше в лес — тем больше дров. Выходит, я автоматически попадаю под закон о мобилизации. Очень мило. Я снова спрятал нос в кружке.
— Ты лучше не рискуй, заведи новую ксиву, — участливо посоветовал блондин.
— Легко сказать. Знаешь, как строго с этим в Пенсильдельфии?
— У нас с этим тоже непросто. Везде нужны связи.
Я встал:
— Ладно, мне пора. Счастливо, ребята.
Прежде чем выйти, я выглянул в коридор, убедился, что поблизости нет патрульных. Потом остановился у крыльца. Почти тотчас же появился блондин:
— Разумно. Чем меньше народу будет знать о твоих проблемах, тем лучше. Меня зовут Жак.
— А меня — Джим.
— Ничего, имя как имя. Сколько ты намерен заплатить?
— Немного. Больно уж год неудачный выдался.
— За три куска сахара могу свести тебя с кем нужно. Он запросит двадцать.
— Ксива тянет не больше десяти. Тебе — полтора.
— Хо, а вы, пенсильдельфийские, не такие олухи, как говорят. Ладно, давай сахар, и пошли.
Я заплатил Жаку его долю. Как только он повернулся, кончик кинжала слегка уколол ему кожу под ухом. Он застыл как вкопанный. Подержав у него перед глазами лезвие с капелькой крови, я сказал:
— Просто предупреждение. Свиньи ждут не дождутся, когда ты кого-нибудь сдашь. Но это не моя забота. Меня заботит моя шкура. Я чувствую, ты двурушник. Советую тебе в этот раз побыть однорушником, или я тебя пришью. Понял?
— Понял… — пролепетал он.
Я спрятал кинжал и хлопнул блондина по спине:
— Жак, ты мне нравишься. Схватываешь на лету.
Мы шли молча, и я надеялся, что он правильно все понял. Когда мне угрожают, я всегда все делаю наоборот. Но опыт показал, что по отношению к мелким преступникам угрозы срабатывают. Время от времени.
По пути нам попалось несколько баров, и Жак в каждый из них заглянул. В пятом заплатил за вход и махнул мне, чтобы я следовал за ним. Там было темно и накурено, со всех сторон звучала лязгающая музыка. Жак провел меня в альков, где музыка звучала тише — во всяком случае, была менее крикливой, чем расцветка полосатого костюма на сидящем там толстяке. Откинувшись на спинку грубого деревянного кресла, он потягивал из бокала ядовитую на вид жидкость.
— Привет, капитан, — сказал мой провожатый.
— Выкладывай, Жак, в чем дело, и проваливай.
— Капитан, не смей так говорить даже в шутку. Я по делу пришел; можно сказать, подарок тебе принес. Этому корешу нужна новая ксива, не то его загребут в армию.
В меня впились крошечные глазки толстяка.
— Жак сказал: полтора — ему, десять — тебе. Он уже свое получил.
— Вечно он путает. Двадцать, и точка. А комиссионные я сам ему выплачу.
— Ладно, черт с тобой.
Я отдал деньги. Он тут же достал из кармана пластиковые корочки с фотографией паренька, которому никак нельзя было дать мой возраст. Год рождения, указанный рядом с фотографией, тоже не совпадал с моим.