Стальное колечко (сборник)
Шрифт:
Горячие поля были засыпаны белыми хлопьями репейника.
– Ну и гроза же будет после такой жары! – говорили все.
И гроза наконец пришла. Она приближалась медленно, и мы с Глебом Афанасьевым следили за ней с самого утра. В купальне на реке стояла такая духота, что темнело в глазах. Мы долго не вылезали из тепловатой воды.
Небо затянулось дымом. За ним проступали огромные клубы черной, будто окаменелой ваты. Это просвечивала сквозь дым грозовая туча.
Мертвая тишина стояла вокруг. Замолчали лягушки и птицы,
К сумеркам дым разошелся, и туча, глухая, как ночь, заняла половину неба. Ее передергивали молнии. Грома не было. На востоке поднялся мутный месяц. Он вышел навстречу туче совершенно один, брошенный всеми, – ни одной звезды не было видно за его спиной. Месяц бледнел при каждой вспышке молнии.
Потом наконец свежо и протяжно вздохнула земля. Первый гром прокатился через леса и ушел далеко на юг по зашумевшим от ветра хлебам. Он уходил, ворча, а вслед ему возникал новый гром и катился туда же, на юг, встряхивая землю.
– Илья-пророк, – говорил Глеб Афанасьев, – раскатывается в небесах.
В туче стало заметно движение желтых вихрей. Край тучи начал загибаться к земле. Молнии взрывались и перебегали в черных пещерах неба.
На сельской колокольне несколько раз торопливо ударили в колокол двойным ударом. Это был сигнал к тому, чтобы в избах заливали огонь в печах.
Мы закрыли все окна и двери, вьюшки в печах и ставни, сели на веранде и начали ждать.
Далеко за парком возник широкий – во всю ширину земли – зловещий гул. Тетя Маруся не выдержала и ушла в дом. Гул приближался, будто на нас, все смывая, катился океан. Это шел ветер.
Потом все завыло и засвистело. Заскрипели столетние липы. Желтая мгла помчалась над самой землей. Посыпались стекла. Невиданный белый свет зажегся в этой мгле, и раздался такой треск, будто дачу вбило в землю по самую крышу. По шумящим вершинам прокатился желтый огненный шар. Он трещал и дымился, а потом взорвался с сухим грохотом, как дальнобойный снаряд.
– Скорей бы дождь! – повторяла тетя Маруся. – Скорей бы дождь!
Наконец обрушился ливень. Серые потоки лились на взлохмаченный парк.
Ливень гудел, набирая силу. Под его успокоительный шум мы разошлись по своим комнатам и крепко уснули.
Ночью я проснулся от лая собак, фырканья лошадей, торопливых шагов внизу, смеха, звона посуды. Глеб тоже не спал.
Ливень прошел, но молнии мигали беспрерывно.
– Костик, – сказал Глеб, – мое вещее сердце подсказывает, что кто-то приехал. Но кто? Давай послушаем.
Мы полежали несколько минут молча. Глеб вскочил и начал в темноте одеваться.
– Есть! – сказал он. – Слышу умолкнувший звук божественной Сашиной речи. Это Карелины! Вставай!
Я тоже начал одеваться. Я слышал, как тетя Маруся сказала внизу:
– Да, Костик здесь. Уже давно. И Глеб здесь. Надо их разбудить.
– Пусть спят, – ответила Мария Трофимовна. – Завтра успеют наболтаться. Как мы добрались, сама не пойму. В Рябчевке два часа пережидали грозу. Хорошо, что дорога песчаная.
– Ну, пойдем! – сказал Глеб.
– Иди ты первый.
– Ага! – воскликнул Глеб. – Значит, вы волнуетесь, молодой человек!
– Зачем мне волноваться?
– Тогда пошли вместе!
Мы спустились вниз. В комнате горели лампы. Тетя Маруся собирала на стол чай. Под стенами стояли мокрые чемоданы.
Мария Трофимовна сидела за столом. Саша бросилась к нам навстречу и расцеловалась с Глебом и со мной. Она была страшно худая, но глаза ее блестели по-прежнему.
Мы почтительно поцеловали руку у Марии Трофимовны.
– Ого, как загорел! – сказала Мария Трофимовна и потрепала меня по щеке.
Люба стояла на коленях спиной к нам и рылась в корзинке. Она не оглянулась и продолжала что-то искать.
– Люба, – позвала Мария Трофимовна, – ты что же, не замечаешь? Костик здесь. И Глеб.
– Сейчас, – ответила Люба и медленно встала. – Я не могу найти лимон, мама.
– Ну и бог с ним, с лимоном.
Люба обернулась, поправила волосы и протянула мне руку. Она мельком взглянула на меня и отвела глаза.
– Садитесь, – сказала тетя Маруся. – Чай стынет.
Мы сели к столу. Дяди Коли в комнате не было. Я слышал, как он кому-то на веранде сливал на руки, а тот, кому он сливал, фыркал, мылся и говорил, картавя:
– Ради бога, не утруждайте себя. Благодарю вас.
– Кто это? – спросил я Сашу.
Она взяла меня за плечо и зашептала на ухо:
– Ленька Михельсон. Товарищ Любы по школе. Художник. Вундеркинд. Лошак!
– Кто? – переспросил я.
– Сам увидишь. Я его ненавижу.
– Саша! – прикрикнула Мария Трофимовна. – Перестань шептаться!
Люба недовольно взглянула на Сашу и потупилась.
С веранды вошел дядя Коля. За ним шел, вытирая руки, высокий юноша в очках, с длинным лицом и большими зубами. Добродушно глядя в лицо, он поздоровался со мной и Глебом. Несмотря на подслеповатость и неуклюжесть, сразу было видно, что он, как любила выражаться мама, из «хорошей семьи». Он держал себя вежливо и непринужденно, но, конечно, был явный горожанин.
Он сел к столу, взяв у тети Маруси стакан чаю, поблагодарил и сказал:
– Пасторальная жизнь!
Глеб фыркнул. Тетя Маруся тревожно посмотрела на меня и Глеба, а Саша сказала:
– Леня, ей-богу, возьмите лучше варенья. Это земляничное.
Дядя Коля тоже строго посмотрел на Глеба, но тут же улыбнулся.
После чая мы помогли Карелиным перетащить вещи на их дачу. Парк отряхивался от дождя и шуршал. В деревне на разные голоса орали петухи. Рассвет проступал над вершинами.