Стальной прыжок. Сборник скандинавской фантастики
Шрифт:
— Не вы открыли это, — сказал Йенсен.
— Нет, не я. В основном я цитирую то, что было сказано и написано другими. Но я понимаю их и вижу, что у нас плохо.
— Давайте обратимся к фактам. — сказал Йенсен. — Чем еще вы занимались в своем политическом клубе? Организовывали демонстрации?
— Да.
— Чего вы с их помощью хотели добиться?
— Мы стремились раскрыть глаза народу, помочь людям понять свое положение и уничтожить систему «всеобщего взаимопонимания». Только после ее уничтожения можно будет взяться за основных врагов.
— Кого вы имеете в виду?
— Социал-демократов, которые предали рабочее движение и продались капиталистам. И, разумеется, саму капиталистическую систему.
— И чего же вы добились?
— Нас было не так много, но наши ряды непрерывно росли. Сначала демонстрациями интересовалась только полиция. Основная масса народа была, как мы и ожидали, равнодушна к нашим действиям. Люди отупели от непрерывной пропаганды и не проявляли никакого интереса к общественной жизни. Постепенно полиция также перестала чинить нам препятствия, очевидно, по приказу свыше. Мы истолковывали это…
— Интересно, как?
— Мы сочли это положительным явлением. Мы полагали, что те, в чьих руках сосредоточена власть, испугалось и решили любой ценой отвлечь внимание народа от нашей деятельности. И это им удалось, так как подавляющее большинство людей все еще оставалось пассивным, хотя, как я уже сказал, нас становилось все больше и наши демонстрации учащались. Людей только раздражало, что мы мешаем уличному движению. Однако полиция скоро начала помогать нам и в этом: она направляла демонстрантов так, чтобы они скорее и беспрепятственно добирались до своей цели. Мы также истолковали это как признак нашей растущей силы. Нам казалось, что правительство делает все возможное, чтобы не беспокоить народ, не нарушать мира его грез, основанных на материальном благополучии.
— Удалось вам добиться успехов на выборах?
— До некоторой степени.
— Что вы имеете в виду?
— За нас голосовало не так много, зато все больше избирателей вообще отказывалось принимать участие в голосовании. Одно это свидетельствовало о том, что одновременно с недовольством угнетенных росло отвращение к политике. Значит, мы на правильном пути. Правда, большинство по-прежнему голосовало за систему «всеобщего взаимопонимания».
— Почему?
— В силу привычки. Они или их родители привыкли голосовать за социал-демократов или за буржуазные партии. Мы не имели средств широкой пропаганды. Но мы продолжали нашу работу, мы кричали правду глухим, до тех пор пока…
— Пока?
— До тех пор пока все внезапно не изменилось.
— Когда это произошло?
— В середине сентября.
— Что изменилось?
— Не знаю. Возможно, люди… Впервые я заметил это 21 сентября.
— Что произошло в этот день?
— Попробую рассказать…
Внезапно лицо его исказила гримаса боли.
— Вам больно?
— Да, ноги…
Он застонал, забился в конвульсиях. Йенсен взял пробирку, оставленную врачом, и вытряхнул из нее белую таблетку. Налил лимонада в стакан.
— Проглотите.
Он подсунул правую ладонь под затылок больного и осторожно приподнял его голову, чтобы тот мог проглотить таблетку. Неожиданно он вспомнил медсестру там, в чужой больнице, и то, как однажды увидел ее плачущей. Не прошло и двух минут, как больной заснул. Комиссар Йенсен неподвижно сидел рядом и бесстрастно смотрел на него.
XIX
Примерно через час человек на диване проснулся. Он открыл глаза и посмотрел на Йенссна, не узнавая его. Но вскоре взгляд его прояснился.
— Ну да, — сказал он, — вспомнил.
— Вам больше не больно?
— Нет. Теперь все в порядке. Спасибо.
Голос больного звучал хрипло, будто у него пересохло в горле. Йенсен налил в стакан лимонада и поднес ко рту больного. Несколькими жадными глотками тот осушил стакан.
— Продолжим нашу беседу. Мы говорили о вашей политической деятельности.
— Да, помню.
— Вы разъяснили свою позицию.
— Да. Теперь вы понимаете, что мы были правы?
— Нет, но меня больше интересует, что произошло дальше.
— Ничего не произошло.
— Что было в сентябре?
— А-а, вот вы о чем.
Он на мгновение замолчал. Затем, не сводя глаз с Йенсена, сказал:
— Я не могу объяснить, что произошло. Я этого не понимаю.
— Но вы знаете, что произошло лично с вами.
— Я знаю, что произошло со многими из нас.
Он снова замолчал.
— Но я не могу этого объяснить, — сказал он.
— Тогда давайте придерживаться фактов. Самых обычных фактов, — невозмутимо произнес Йенсен.
— Самых обычных фактов не существует.
— Например, кем вы работали?
— Я социолог. Занимался исследованием проблем алкоголизма.
— Это была сложная работа?
— Да, очень.
— И напряженная?
— Физически — нет. Я был всего лишь одним из тех, кто занимался статистикой. Мы сопоставляли данные, которые получали из магазинов, полиции и больниц, где лечили алкоголиков. Сама по себе работа нетрудная.
— Ответственная?
— Вряд ли. Наши статистические таблицы шли дальше, в более высокие инстанции, где их обрабатывали. То есть, там их внимательно изучали, одну за другой. Когда таблицы попадали наконец к… ну, к тем, для кого они предназначались, они уже были изменены до неузнаваемости. Улучшены, если хотите. Даже мы, делавшие первоначальные расчеты, не могли их узнать. Он покачал головой. Нет, это было нетрудно.
— В чем же тогда заключались трудности? Ведь вы сказали, что это была сложная работа?
— Трудности были морального характера.
— Морального?
— Да. Во-первых, вся система нашей работы противоречила основным принципам статистической науки. Данные, которые мы получали, часто с самого начала были подтасованы. В дальнейшем процесс их подтасовки продолжался совершенно сознательно и почти открыто. Сознание этого факта делало нашу работу почти невыносимой.
— Ваши коллеги разделяли эту точку зрения?