Стальной волосок (сборник)
Шрифт:
Вдвоем повезли санки вверх – длинной, косо идущей по склону тропинкой. Склон густо синел в сумерках, а месяц бросал на его неровности пятна зеленоватого света. От Агейки помощи было ни на грош, путался только сбоку, но сказать „не мешай, я сам“ было совестно. Агейка же, наверно, думал, что его старательность понравится Грише и тот прокатит его еще…
Может, оно так бы и случилось, но, когда оказались на кромке, Гриша сразу увидел среди мелкой ребятни высокую, закутанную в шаль Арину. И она его увидела.
– Где это вас носит нечистая сила (прости, Господи)! С обеда ушли и пропали. Тетичка Полина Федоровна вся извелась, „иди, –
– Ежели не готово, чего нас раньше сроку домой тащить? – рассудил Гриша.
– А того, что Платон Филиппыч приехали, спрашивают, где дети. „Почему, – говорит, – одна только Лизонька на мне висит?“
– Папенька приехал! – наперебой завизжали сестры, которые невесть откуда оказались рядом.
А еще рядом оказался Ефимка Грач, сын приказчика из скобяной лавки торговца Густова. Сказал с легкостью:
– Ты, Булат, щас домой пойдешь? Оставь мне своих „коняшек“ покататься полчасика, я свои сани на кочке хрустнул.
Просьба была довольно нахальная, поскольку в близких приятелях у Гриши Ефимка не числился. И решил уже Гриша ответить: „Свои добил, а теперь мои захотел?“ Но глянул на притихшего неподалеку Агейку и ответил нежданно для себя:
– Ладно, бери. Только не один катайся, а вот с ним, – и кивнул на маленького. – Да не обижай…
– Зачем обижать-то? – честно удивился Ефимка. – Будет, как ты сказал…
– Потом поставь санки у нашей калитки, звякни в колоколец. Кто-нибудь выйдет, заберет…
Девочки той порой весело уговаривали Арину сесть в сани. Мол, домчим до дому за то, что принесла добрую весть о папеньке. Ухватили даже и со смехом старались усадить в легонькие розвальни.
– Да отпустите вы меня, оглашенные! Чё люди-то скажут! Взрослую дурёху малолетки везут! Обсмеют на весь свет!.
– А мы скажем, что к Масленице готовимся! Репетиция такая! – нашелся Гриша.
– Какая еще ри…ты… пица? Грех один…
– Репетиция! Ну, подготовка будто к домашнему театру на Рождество! Помнишь?
– Ты, Гришка, угомонился бы! Больно шустрый стал. Вот скажу Платону Филиппычу… у меня есть чего про тебя сказать. Он тебя отдерет за милую душу!
Гриша смеялся (а девчонки упрямо усаживали Арину). Ничего она про него не скажет, хотя и есть что. И никто его не отдерет. Сроду такого не бывало!
…Правда, один раз, прошлою весной, чуть оно не случилось. Гриша гонялся по комнатам за маленькой резвой Катенькой и запустил ей вслед тугой вышитой подушечкой – одной из тех, что лежали по креслам. Катька – вот ловкая! – животом упала на половицы, подушка пролетела сверху и угодила в тонконогий перламутровый столик у дивана. А на столике красовалась лампа со стеклянным абажуром из розоватого стекла (называется „венецианское“). Лампа – на пол, абажур – вдребезги, Катька – в рёв, хотя она-то здесь ни при чём! Шум, люди… Среди всех сбежавшихся – высокая, ставшая сразу будто деревянной, тетичка Полина Федоровна.
– Это что же такое! Сколько раз тебе, Григорий, говорилось: веди себя в доме пристойно, не шали сверх меры. А ты опять… Такая лампа была! Да не в лампе дело, а в твоем непослушании… Дуся!
Появилась вертлявая кухарка Дуся (взятая временно, в помощь Арине).
– Дуся, принеси-ка вицу!
Девица хихикнула и ускользнула. И сразу появилась опять – с длинным черным прутом (будто он был припасен заранее). Хихикнула снова – видать, ей было любопытно. А прут показался Грише похожим на голый хвост великанской крысы из его давнего страшного сна. Гриша обмяк и онемел – ни словечка вымолвить, ни пискнуть даже. И будто вата в ушах… Сквозь вату он услыхал:
– Помоги-ка, Дуся, этому сорванцу расстегнуть, что надобно…
Дуся придвинулась. От ее фартука пахло рыбьими кишками – наверно, она только что потрошила на кухне осетра…
Гриша беспомощно попятился – мелкими шажочками… Неужели это и вправду? Вот сейчас! Здесь!.. Боли он не боялся, даже и не подумал про нее, но эта жуть… при всех, при девочках… Одно дело, когда вместе купались у запруды на Туренке – и мальчишки, и девчонки со всей округи – там никто и не думал про всякое такое, не глядел друг на дружку, только визг да брызги… А тут ведь совсем другое… Гриша метнулся по сторонам сырыми глазами, зацепился за взгляд Полины Федоровны. Та вдруг мигнула, глянула иначе.
– Ладно… Дуся, оставь… – И Грише: – А ты ступай… и подумай про свои излишние шалости. Большой мальчик, десять лет скоро… Обещаешь впредь быть разумнее?
Гриша часто закивал (отчего с ресниц срывались капли), и каждый кивок был, как мелкая ступенька в темное укрытие. В сумраке этого укрытия были перемешаны и стыд, и великое облегчение…
Потом Гриша всхлипывал на своей постели, спрятавши лицо в подушке, а разумные Оленька и Аглая утешали его, говоря, что ничего, мол, страшного. Тетичка просто припугнула Гришу, который стал в последнее время чересчур прыгучим. А по правде-то ничего такогоделать не собиралась.
Может, и правда не собиралась. А может, в последний момент увидала его глаза и пожалела мальчишку. Вспомнила, что сирота…
Четыре сестры тоже были сиротами, но все же не полными, при родном батюшке. А он – и без маменьки, и без отца. Потому и не Максаров, а Булатов.
2
Гришиного отца уважали, как известного знатока лошадей. Несколько лет он служил ямщиком, потом стал шорником. Родом был из Бухарской слободы, что за рекою. Там жили те, кто обитал в этих местах еще в давние времена – до той поры, когда казаки поставили крепость Турень на месте запустелой столицы обширного ханства. Как появилась крепость, люди здешней крови перебрались за реку. Туда же стали съезжаться и торговцы из Бухары. Жили рядом с русскими без больших споров и кровавых стычек, потому что худой мир лучше доброй войны. За рекой места было немерено. Стройся, живи, занимайся ремеслами, рыбачь, разводи огороды, торгуй. Казаки и русские поселенцы обид бухарскому поселению не чинили, те тоже хотели согласия. И нарушалось оно нечасто. Хотя изредка случались всякие стычки, потому что на разных берегах – разные веры. У русских – православная, у бухарцев – магометанская. Ну и ладно, веруй в Господа каждый по-своему, другим не мешай. Так оно в общем-то и было, но за редкими случаями. И такой вот случай выпал заречному шорнику Амиру Булатову и дочке приказчика Егора Савина с пристанских торговых складов. Приглянулись друг другу. Ну и ладно бы – он парень видный, она тоже хороша, да родители Аннушки Савиной только руками развели: как отдавать дочку за нехристя? Даже и помыслить о таком нет возможности. Вот и отец Пантелеймон из Спасской церкви сказал то же самое: