Стань моей свободой
Шрифт:
— То есть я ещё и идиотка, — заключаю я, отодвигаю его в сторону и быстро одеваюсь. — Хотя, в этом ты может и прав, умная бы сразу поняла, что что-то не так. Но ты птица такого полёта, что раскусить тебя не по зубам какой-то среднестатистической девчонке, решившей поиграть в бизнес.
— В мире нет женщины лучше тебя!
— Вот только давай без этой пошлости, — криво усмехнувшись, я оглядываюсь и надеваю кроссовки. — Ты пошёл ва-банк и проиграл, так какой теперь смысл в этой киношности…
— Куда ты? — безэмоционально интересуется Андрей, глядя, как я
— Сначала домой, а потом посмотрим…
Глава 30
— Ты меня слышишь?
— Что?
— Ты меня слышишь? — на несколько тонов громче кричит Олеська.
— Местами. — Музыканты уходят за сцену, и звук в зале заметно сбавляет громкость. Как минимум басы перестают долбить по моим барабанным перепонкам. — Что ты сказала?
— Как ты? — Видеть в её взгляде сочувствие, замешанное на жалости, удовольствие ниже среднего, но это Олеся. Ей можно.
— Почти зашибись, — усмехаюсь я и допиваю третий по счёту коктейль. — Танцевать идём?
— Если ты дойдёшь до танцпола — очень может быть. — Фыркает она, последние полчаса нацеживая свою «Голубую лагуну». — Ты дойдёшь, моя несравненная Лиссет?
— А я теперь не твоя, общественная, — криво улыбаюсь я, понимая, что меня повело. Когда я последний раз накидывалась такими темпами? Кажется, даже до «Саркани». — Меня поимели кто только мог, а ведь веселье ещё в самом разгаре.
— Прекрати, — Олеся отодвигает от меня бокал. — Андрей… — Её вздох слышно даже за соседним столиком. — Он ведь не плюшевый волк, с которым ты спала до старших классов. У этого волчары когти и клыки такие, что лесные собратья позавидовали бы.
— И я.
— Что ты?
— И я завидую. Особенно тому, как легко он этими когтями разодрал моё светлое будущее. — Бокал снова в моих руках, жаль, что пустой. И я оглядываюсь, надеясь поймать официанта. — Сколько прошло? Два часа? Три? А вот здесь, — я стучу пальцем по виску, — всё ещё не укладывается, что он хотел как лучше. Лучше для кого?
— Для себя, — отвечает Олеська, когда понимает, что без этого я не продолжу.
— Хотя он молодец! — Наконец, на мой жадущий взгляд натыкается официант, и я делаю заказ. — Ты только представь, он сам себе создал все условия для того, чтобы достичь своих же целей.
— А сурдоперевод для блондинок будет? — фыркает она.
— Ты брюнетка, если что, — потянувшись, я легко тяну её за прядь длинных, до талии, иссиня-чёрных волос. — Чего он хотел? Чтобы я вся такая воздушная прибежала плакаться в широкое плечо. А значит, что?
Зря я так долго не пила. Не помню, когда последний раз мне было так хорошо, хотя… Нет, чтобы на полном серьёзе вспоминать о ночи с Яном мне нужно куда больше трёх коктейлей.
— Значит нужно создать такие условия, чтобы я сломалась, — покачав головой, я ставлю подбородок на лежащий на столе локоть. — Представляешь?! Я и сломалась!
— Может, домой? — улыбаясь, предлагает Олеся.
— Мы же только пришли, — расстроенно тяну я. — Идём лучше танцевать! — И, поднявшись, я за руку веду
И мы танцуем, почти как раньше. До взрослых проблем и разочарований. До гордости и самостоятельности. До разбитых на осколки мечтаний.
Последнее особенно больно.
Потому что в каждом взрослом живёт свой ребёнок. У кого-то сытый и довольный, у кого-то игривый и неугомонный. Мой же бьётся в истерике почти круглосуточно. Привлекая внимание, пытаясь стать центром вселенной, но я — не он.
Я не потакаю его завываниям, не поддаюсь желанию устроить Андрею безобразную сцену со слезами и соплями. Вместо этого я еду на свою квартиру принимать работу «Синуса», которые сотворили чудо — действительно высушили все до единого метры, оставив напоминанием о потопе лишь следы на обоях. Вот только меня коробит от одной мысли, что кто-то, кому я доверяю, может запросто зайти и нагадить в доме, который я считала своей крепостью.
Поэтому я загоняю боль в клетку, ставлю её рядом со своим собственным маленьким истериком и одеваюсь.
Через сложное кружево чёрного боди видна обнажённая кожа. Чёрные же кожаные штаны обтягивают всё, что только можно обтянуть. А агрессивный макияж и шнурованные ботинки отлично завершают образ брошенки. Знаю, что так сейчас не носят, в моде оверсайз и всё вот это, но я переживу.
Только переживут ли те, кто меня сегодня увидит…
Одна мелодия сменяется другой, мужики вьются вокруг нас с Олеськой, но кого это волнует! Точно не меня и точно не сейчас, хотя Олеся то и дело стреляет глазами то в одного, то в другого.
И пропадает желание убивать, исчезает отчаяние. Притупляется противное нытьё в районе груди. Испаряются мысли о собственной то ли невезучести, то ли ущербности.
Только музыка.
Только я.
Где-то там оставляет меня Олеся. Она знает, что бесполезно звать и уговаривать.
И я снова одна.
Обидно? Горько? Я привыкла, ведь даже с кем-то всегда была в одиночестве. Виноваты ли бросившие родители или характер — не знаю. Да и какая разница.
Одинокая слеза всё же прорывается, оставляя влажный след на щеке. Не важно. Не пройдёт и минуты, как она высохнет, оставляя меня такой, какая я есть. Требовательной. Самостоятельной. Гордой. И никто не узнает, как в это самое мгновение хочется не плечо, надёжные руки. Которые обнимут и примут.
И широкие ладони, вторя моим желаниям, скользят по кружеву, по сути, белья. Ложатся на талию, обжигая не столько прикосновением, сколько моим осознанием. Подавшись назад, я прижимаюсь спиной к мужской груди и откидываю голову Яну на плечо.
— Ты бессмертный? — интересуюсь насмешливо, прикрыв глаза.
— Рисковый, — поправляет он в каком-то миллиметре от моих губ.
И я жду поцелуя. Действительно жду, но вместо этого чувствую, как Ян скользит губами по щеке, щекочет дыханием ухо. Как едва прикусывает мочку, заставляя не то, что мурашки побежать по телу, едва не выгнуться от удовольствия в его руках.