Станция назначения - Харьков, Кларов Юрий Михайлович

Станция назначения - Харьков

на обложку

Кларов Юрий Михайлович

Шрифт:

С той же тщательностью, с какой он некогда вырезал ложки, Кустарь совершал и свои налеты. Иной на удачу понадеется, на русское авось. Другой поленится или лихость захочет показать. А Кустарь все делал на совесть, честно, добросовестно - не придерешься.

И еще. Став налетчиком, Кустарь по своей натуре остался мужиком. Уголовный мир с его обычаями и традициями был ему чужд. Он не посещал притонов Хитровки, не нюхал кокаина, не пользовался услугами профессиональных скупщиков краденого. И за месяц

до моего возвращения в Москву Ермаш решил поручить розыск Кустаря своей бригаде "Мобиль", которая занималась особо важными делами.

Так бывший ложкарь удостоился чести оказаться под опекой одного из опытнейших работников сыска, Петра Петровича Борина.

Подход Борина к поставленной перед ним задаче был одновременно и прост, и психологически точен. Он исходил из того, что ни один бандит не может действовать без сообщников. Ему всегда потребуются наводчики и те, что смогут реализовать награбленное. Если Кустарь не имеет никаких дел с профессиональными уголовниками, значит, он пользуется услугами других людей, которым полностью доверяет. Скорей всего, это его земляки. На родине налетчика Борин собрал сведения об односельчанах и родственниках Перхотина.

Список жиздринцев, осевших в разное время в Москве, оказался обширным. Но после отсева в нем осталось несколько фамилий, в том числе фамилия Марии Степановны Улимановой, двоюродной тетки Перхотина, которая некогда занималась сбытом деревянных ложек оптовикам.

Борин установил за домом Улимановой наружное наблюдение. Оно ничего не дало. Тогда он пошел на определенный риск и произвел неожиданный обыск. Его результаты превзошли все ожидания. В обширном темном чулане обнаружили под тряпьем пачки денег, золотые и серебряные вещи. В том, что это добыча Кустаря, не было никаких сомнений. Тогда же в руки Борина попало и письмо, которое послужило поводом к возобновлению дела о розыске ценностей "Алмазного фонда". Это письмо было использовано как оберточная бумага. Аккуратный и педантичный Кустарь завернул в него золотые кольца...

– В том письме "Лучезарная Екатерина" поминается, - объяснил Ермаш. Вот мы и ухватились.

"Лучезарная Екатерина" среди драгоценностей "Алмазного фонда" занимала такое же почетное место, как "Батуринский грааль", "Два трона" и "Золотой Марк". Когда я в свое время поинтересовался у профессора Карташова ее стоимостью, он только усмехнулся: "Из тех вещей, что не покупаются и не продаются, Леонид Борисович. Уникум".

– А чье письмо? Кто писал?

– Покуда не установлено.

– Но адресат известен?

– Нет. Копать нужно, Косачевский. Глубоко копать.

– Кто же у тебя занимается... земляными работами?

– Борин и занимается. Кому ж еще?

Ермаш улыбнулся той простодушной улыбкой, которая меньше всего свидетельствует о простодушии.

– А хочешь, чтобы занялся я?

Такого лобового вопроса он не ожидал и несколько опешил.

– А ты не лыком шит, Косачевский.

– Это точно. Не лыком - дратвой.

– Я тут о тебе с Рычаловым беседовал...

– Ну и как?

– Что - как?

– Подхожу тебе?

Ермаш засмеялся:

– Иначе бы с тобой разговора не затевал.

– Ну, разговор-то, положим, затеял я. Ты все возле да около ходил.

– Пойдешь к нам начальником бригады "Мобиль"?

– Надо подумать.

– А чего думать? Ты всю эту кашу с "Фондом" заварил, тебе ее и расхлебывать.

– Сними с веревки белье. Высохло.

– А ведь верно, - сказал он, - и впрямь просушилось. Выходит, не зря с тобой толковали: один добрый совет я от тебя уже получил. Ну так как? Договорились?

Я поднялся:

– Отложим до завтра.

– Думать будешь?

– Ничего не поделаешь, - извинился я, - привычка.

Из описания драгоценностей "Алмазного фонда",

выполненного по указанию заместителя

председателя Московского совета

народной милиции тов. Косачевского

профессором истории изящных искусств Карташовым,

приват-доцентом Московского университета Шперком,

ювелирами Гейштором,

Оглоблинским и Кербелем в апреле 1918 г.