Становление личности. Избранные труды
Шрифт:
В настоящее время модно исследовать такие явления как установка на реакцию, кодирование, сенсорная депривация и восприятие людей, говорить на языке теории систем – тема, к которой мы скоро вернемся. Десять лет назад мода требовала групповой динамики, шкал Гуттмана и исследований неприятных качеств авторитарной личности. Двадцать лет назад это были фрустрация – агрессия, шкала Терстона и национальная этика. В наше время мы с некоторым испугом наблюдаем частичное затмение психоанализа экзистенциализмом. И так далее. К счастью, большинство модных течений оставляют богатое полезное наследство.
Мода имеет как забавную сторону, так и серьезную. Мы можем улыбаться над способом, которым трансформируются «бородатые» проблемы: устав от «внушаемости», мы делаем новую «прическу» под названием «убеждаемость». Нас возбуждает современная этология, и нас же беспокоит
Проблема поворачивается серьезной стороной, когда мы и наши студенты забываем, что вино действительно старое. Просматривая свежий номер «Журнала аномальной и социальной психологии» (Journal of Abnormal and Social Psychology), я обнаружил, что в 21 статье, написанной американскими психологами, 90 % ссылок сделано на публикации последних десяти лет, хотя у большинства исследуемых ими проблем седые бороды. В том же номере журнала три европейских автора дают 50 % ссылок на работы до 1949 года. Я не знаю, что это доказывает, за исключением того, что европейские авторы родились не вчера. Удивительно ли, что наши выпускники, читая журналы, делают вывод, что литература старше десяти лет бесполезна, и ею можно спокойно пренебречь? На недавнем экзамене кандидата на докторскую степень спросили, как его диссертация о физиологических и психологических условиях стресса связана с проблемой души и тела. Он признался, что никогда не слышал об этой проблеме. Другой студент сказал, что все, что он знает о Томасе Гоббсе, – это то, что он утонул на «Левиафане», когда тот налетел на айсберг в 1912 году.
Психолингвистические мелочи
Окна, выходящие в прошлое, почти совсем закрыты у нас ставнями, но мы гордимся (и по праву) нашим развитием после второй мировой войны. Среди многих удач – возрождение психолингвистики. (Однако даже здесь я не могу удержаться от замечания, что ныне много обсуждаемая гипотеза Уорфа была старой еще во времена Вундта, Есперсена и Сепира.) Как бы то ни было, я предпошлю моему обсуждению открытых систем в теории личности грубый уорфианский анализ нашего собственного словаря. Мое исследование (в котором мне помогал Стэнли Плог) слишком поверхностно, чтобы лечь в основание детального отчета.
Вкратце: мы исследовали частоту префиксов re- и pro- в психологическом языке. Наша гипотеза состояла а том, что слова с re- , обозначающие повторность, пассивность, податливость и управляемость, будут гораздо более распространенными, чем сложные слова с pro- , обозначающие будущее, намерение, движение вперед. Наш материал состоял из подборки указателей «Psychological abstracts», собранных по пятилетним интервалам за последние 30 лет, а также всех терминов с этими префиксами из «Психиатрического словаря» Хинзи и Шацки ( Hinsie, Shatzky . Psychiatric dictionary) и «Психологического словаря» Инглиш и Инглиш ( English, English . Psychological dictionary). Кроме того, мы сделали случайную выборку страниц из пяти современных психологических журналов. При объединении этих источников оказалось, что слов с re- почти в пять раз больше, чем слов с pro- .
Но, конечно, не все сложные слова релевантны нашим целям. Искомого нами оттенка не имеют понятия reference, relationship, reticular, report [ссылка, взаимоотношения, ретикулярный, отчет], а также probability, process, propaganda [вероятность, процесс, пропаганда]. Наша мысль становится яснее, если учесть, что слова реакция и реактивный встречаются сотни раз, а понятия проакция и проактивный только однажды – в «Psychological dictionary»,
Но даже если мы попытаемся более строго кодировать этот лексический материал, учитывая только те понятия, которые явно подразумевают реакцию, с одной стороны, и проакцию или прогрессивное программирование поведения – с другой, мы также обнаруживаем соотношение примерно 5: 1. Другими словами, наш словарный запас в пять раз богаче понятиями типа reaction, response, reinforcement, reflex, respondent, retroaction, recognition, regression, reminiscence [реакция, ответ, поощрение, рефлекс, респондент, обратное действие, узнавание, регрессия, подавление, реминисценция], чем понятиями типа production, proceeding, proficiency, problem-solving, propriate, programming [продукция, процедура, опытность, решение проблем, подходящий, программирование]. Это что касается количества разных слов с этими префиксами. Диспропорция еще более поразительна, если мы обратим внимание на то, что четыре понятия – reflex, reaction, response, retention [рефлекс, реакция, ответ, сохранение] – вместе используются в сто раз чаще, чем любое отдельное слово с pro- , за исключением problem-solving и projective [решение проблем и проективный], причем, я думаю, последнее понятие обычно используется в реактивном смысле.
Слабости этого исследования очевидны. Не все понятия, имеющие оттенок спонтанного, ориентированного на будущее поведения, начинаются с pro . Можно вспомнить expectancy, intention, purpose [ожидание, намерение, цель]. Но и не все понятия, имеющие оттенок пассивного реагирования или ссылку на прошедшее время, начинаются с re . Можно вспомнить coding, traces, input – output [кодирование, следы, вход – выход] и т. п. Но, хотя наш анализ оставляет желать много лучшего, он готовит почву для нашей критики теории личности на языке систем. Связующим эти вещи звеном выступает вопрос, есть ли у нас вербальные, а значит, концептуальные инструменты для создания науки об изменениях, росте, будущем и возможностях, или доступный нам технический лексикон привязывает нас к науке о реакциях и регрессии. Доступный нам словарь способен охарактеризовать в большей степени развитие личности от ее прошлого до сегодняшнего дня, чем перспективы ее развития, начиная с нынешнего момента.
Понятие системы
Еще одно-два поколения назад наука, включая психологию, была занята тем, что можно было бы назвать «дезорганизованной сложностью». Естественные науки изучали тот или иной фрагмент природы; психологи исследовали тот или иной фрагмент опыта или поведения. Проблема их взаимосвязи, хотя и признавалась, не становилась темой прямых изысканий.
То, что называют теорией систем сегодня, по крайней мере в психологии, является продуктом относительно новой организмической концепции, отраженной в работах фон Берталанфи и Гольдштейна, а также в определенных аспектах гештальтпсихологии. Теория систем противостоит простым теориям реакций, где считается, что виртуальный автомат должен дискретно отвечать на стимулы, как если бы они были монетками, брошенными в щель автомата. В психологии растет интерес к теории систем, хотя, быть может, не так быстро, как в других науках.
Сейчас система – любая система – определяется просто как комплекс элементов в их взаимодействии . Бриджмен, как можно было ожидать от операциониста, включает в свое определение намек на метод. Он пишет, что система – «…изолированное огороженное место, в котором все измерения того, что происходит в системе, какие могут быть сделаны, каким-то образом коррелируют между собой» [70] .
Системы могут быть разделены на закрытые и открытые . Закрытая система определяется как система, не принимающая материи извне и, следовательно, подверженная энтропии согласно второму закону термодинамики. Хотя некоторая внешняя энергия, например изменения температуры и ветра, может воздействовать на закрытую систему, она не обладает восстановительными свойствами и не взаимодействует с окружением; подобно гниющему мосту, она погружается в состояние термодинамического равновесия.