Старая актриса на роль жены Достоевского
Шрифт:
Она. Шулером?
Он. Но с возрастом все чаще приходила мысль: а может, все это я придумал — «про справедливость»? Может, я попросту перестал быть мучительным Федей, а стал — обыкновенный, сытый вор? И однажды я решил покаяться… Я сказал об этом партнерам… Как они меня били!.. Чудом — не убили!.. Вот почему я приполз сюда… Но все их боялся!.. И от подлого страха за падальную свою жизнь — я под диван и заполз!.. Но все равно раскаянием мучился… И вот тогда я спросил тебя… мою Аню — про любимую книгу… И Аня устами твоими, старуха, мне и приказала: «Как Родя Раскольников, покайся!» И сегодня утречком — я позвонил… Скоро, скоро они придут за мной!
Она (после паузы). Послушайте, Федя, а может, все это вам… привиделось?
Он (охотно). Может. (Шепчет.) А
Она. Что это?
Он. Твои записи, Аня. То, что ты писала в дневник… когда мои письма с рулетки получала…
Она. Как я не люблю читать с листа…
Он. А ты представь: прошло много лет… И вот ты с трудом… разбираешь свои записи… и читаешь… Итак, мое первое письмо к тебе… после того, как я на рулетку уехал… «Гамбург, восемнадцатого мая тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года…»
Она. Как… опять… наизусть?..
Он. Неужели ты думаешь… что я могу забыть свои письма к Ане? Или ты все еще не веришь, что я — он? (Повторяет.) «Гамбург, восемнадцатого мая… День вчера был холодный и даже дождливый… А тут игра, от которой не мог оторваться! Можешь представить, в каком я был возбуждении! Представь себе: начал играть — и к обеду проигрался! Вот мое наблюдение, Аня, окончательное: если быть благоразумным, то есть быть как из мрамора холодным и нечеловечески осторожным, то непременно, без всякого сомнения, можно выиграть сколько угодно! Но играть надо много времени, много дней, довольствуясь малым, если не везет, и не бросаясь насильно на шанс! Постараюсь употребить нечеловеческое усилие, чтобы быть благоразумным! Но с другой стороны — я никак не в силах оставаться здесь еще на несколько дней! Безо всякого преувеличения, Аня, мне до того все это противно, что я бы убежал! А как еще вспомню о тебе — так и рвется к тебе все существо… Ах, Аня, нужна ты мне, я это почувствовал!.. Ты меня видишь обыкновенно, Аня, угрюмым, пасмурным и капризным. Это только снаружи таков я — надломленный и испорченный судьбой! Внутри же — другое дело, поверь, поверь!..»
Она (читает). «Я была так счастлива этим письмом… Прочла его два-три раза и украдкой поцеловала… Как Федя умеет писать письма — будто говоришь с ним… Пришла домой и еще прочла письмо четыре раза…»
Он. «Двадцатого мая, Гамбург… Милая моя, простишь ли ты меня?.. Веришь ли, я проиграл все, все до последней копейки, до последнего гульдена! Решил написать тебе, чтобы поскорее прислала мне деньги на выезд. Но вспомнил о часах и пошел их продать или заложить… И представь, на эти деньги отыгрался. Что-то сегодняшний день?..»
«Двадцать первого мая. Милый мой ангел, вчера испытал ужасное мучение: иду на почту — и вдруг отвечают: нет от тебя письма. У меня ноги подкосились, не поверил! Бог знает, что мне приходило в голову, клянусь тебе: более мучения и страху я никогда не испытывал! Мне все приходило в голову. Что ты больна, умираешь! С час я ходил по саду весь дрожа, наконец пошел на рулетку и все проиграл! Руки у меня дрожали, мысли терялись, и, даже проигрывая, почти как-то рад был, говорил: «Пусть, пусть!» И вдруг мне мелькнула мысль, ведь, в сущности, ты не могла успеть бы прислать мне ответное письмо… И я тотчас будто из мертвых воскрес… Аня, милая, что же такое ты для меня значишь, коли я так мучаюсь? Ведь я еще никогда, никогда до такой степени не мучался и не боялся, как вчера, в тот ужасный час! Нет, Аня, сильно надо любить, чтобы так чувствовать…
Если же ты не больна и все как следует, то, друг мой, с получением этого письма тотчас же займись поскорее моими делами. Слушай же: игра кончена — хочу поскорее воротиться, пришли же мне немедленно двадцать империалов… Немедленно! В тот же день, в ту же минуту! Обнимаю тебя крепко, целую бессчетно, твой весь, твой муж, тебя обожающий!..»
Она. «Двадцатого мая. Федя писал, что все проиграл. Я пришла домой и страшно расплакалась. Я плакала долго и много и просила Федю, чтобы побыстрее приехал. Мне страшно без него оставаться… или меня тяготит мысль… что выигрыш в рулетку — это нечестное дело? Лучше не разбирать этих чувств…»
Он. «Двадцать второго мая. Вчера получил твое письмо и обрадовался до безумия. И вместе с тем ужаснулся… Что же ты с собой делаешь, Аня, в каком находишься состоянии?.. Ты плачешь, не спишь и мучаешься? Каково мне было об этом прочесть? Милая моя, ангел мой бесценный, сокровище мое, я тебя не укоряю, напротив, ты для меня еще милее, бесценнее с такими чувствами!.. Каждый день, вставая утром, я решал про себя, что это последний мой день в Гамбурге, что завтра уеду и, следственно, нельзя мне выжидать у рулетки. Я спешил поскорее, изо всех сил выиграть сколько можно было — зараз! В один день. Потому что завтра ехать хотел! Хладнокровие терялось — нервы раздражались, я пускался рисковать… и — проигрывал!! Вся ошибка в том, что мы разлучились… что я не взял тебя с собою… И я о тебе тоскую — и ты чуть не умираешь без меня!.. Но посуди, что было, например, вскоре со мною: отправив письмо с просьбой выслать мне деньги, я пошел в игорную залу… Я употребил сверхъестественное почти усилие — быть хладнокровным целый час. Я выиграл триста гульденов. Я был так рад и так страшно, до безумия захотелось мне сегодня же, поскорее все покончить, выиграть хотя бы вдвое — и немедленно ехать к тебе, что, не дав себе отдохнуть, бросился на рулетку — и все, все проиграл до последней копейки!..»
Она (долго смеется). «Прочла и увидела, что Феде, видимо, очень хочется остаться и еще поиграть… Я ему тотчас написала, что, если хочет, пусть остается там. Я предполагаю, что он останется. Пусть лучше эта несчастная идея выигрыша выйдет у него из головы!..»
Он. «Аня, милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй подлецом! Я сделал преступление — я все проиграл, что ты мне прислала, — все-все, до последнего крейцера, вчера же получил — и вчера проиграл! Аня, как я буду глядеть на тебя, что скажешь ты про меня теперь? Одно, только одно ужасает меня — что ты скажешь, что подумаешь обо мне? Один твой суд мне и страшен!..
… Аня, только бы мне любви твоей не потерять!.. Теперь поскорее к тебе. Присылай скорее, сию минуту денег на выезд — хотя бы они были последние!»
Она. «А потом Федя вернулся… Но уже скоро, рассчитывая наши деньги, он сказал, откладывая сто франков на стол: «А вот на эти деньги я отправлюсь играть в Саксон Ле Бен». Вот ведь странный человек. Кажется, судьба так много раз показывала, что ему не разбогатеть на рулетке, — нет, этот человек неисправим, он все-таки убежден — я уверена: убежден, — что непременно выиграет!.. «Коли ты согласна?» — спросил меня он. «На все согласна». Он это согласие должен ценить, что я никогда ни о чем не спорю, а всегда стараюсь как можно скорее согласиться, чтобы не было ссоры… Вечером мы говорили о Евангелии и Христе, говорили долго. Меня всегда радует, когда он со мною говорит не об одних обыкновенных предметах — о кофе да сахаре… Ночью, когда он пришел прощаться, то много и нежно меня целовал, сказал, что решил завтра ехать, чтобы непременно вернуться в воскресенье, потому что долго без меня пробыть не может. «Я жить без тебя не могу — как мы срослись, Аня, и ножом не разрежешь…» А потом, в постели, он сказал: «Вот для таких, как ты, — и приходил Христос. Я говорю не потому, что люблю тебя, а потому, что знаю тебя».
Он. «Ах, голубчик, не надо меня и пускать к рулетке: сердце замирает, руки-ноги дрожат и холодеют… С первых ставок спустил пятьдесят франков, потом вдруг поднялся, не знаю на сколько, потом пошел страшный проигрыш. И вдруг отыграл… на самые последние отыграл все мои… и, кроме того, в выигрыше — сто десять франков… Если что-нибудь еще прибавлю к выигрышу, то завтра же непременно пошлю тебе, а сам, наверное, приеду послезавтра, то есть во вторник!..»
Она. «Сегодня — вторник, я встала довольно рано и тотчас принялась за Федино пальто. Мне хотелось, если бы Федя приехал даже и сегодня, пальто было бы готово — если не все, то хотя бы наполовину. Но когда я посмотрела на пальто, то оно оказалось до такой степени грязное… Мне пришло в голову отдать его в стирку — но надо было заплатить непременно франка два, а у нас этих франков — ужасно мало… На почте я получила письмо от Феди: он извещал, что сходил на рулетку: сначала было все проиграл, но потом как-то отыгрался и даже выиграл сто франков, хотел было послать их мне, да подумал, что мало и что, если у него будет хотя бы еще сто, — непременно пришлет их мне. «Ну, — подумала я, — это все пустяки — больше ничего ты, батюшка, мне не пришлешь, это известное дело». Потом я пришла домой, пообедала и опять принялась за шитье, так что пальто сильно подвинулось!..»