Старая музыка и рабыни
Шрифт:
– Пусть этот гребаный белоглазый нальет себе в штаны, – сказал один из молодых парней другому; тот натянуто улыбнулся.
Эсдан обдумал было возможные ответы, добродушные, шутливые. Безобидные, не вызывающие – но предпочел держать язык за зубами. Им, этим двоим, дай только повод. Он закрыл глаза и постарался расслабиться, отдавая себе отчет о боли в плече и в мочевом пузыре – всего лишь отдавая отчет, не более.
– Водитель, – сказал в переговорник человек слева, которого Эсдан не мог различить, – остановись здесь.
Водитель кивнул. Машина замедлила ход и с жуткими толчками съехала на обочину. Все вышли наружу. Эсдан увидел, что человек слева тоже был веотом в ранге задьйо,
– Посторонитесь, – раздраженно сказал Эсдан своему надсмотрщику. – Я не собираюсь налить вам на башмаки.
Взамен парень шагнул вперед, уперев пистолет ему в пах.
Задьйо сделал чуть заметный жест. Парень отступил на шаг. Эсдан вздрогнул и внезапно пустил струю фонтаном. Он был рад, даже и в судороге облегчения, увидеть, что парень отступил еще на два шага.
– Почти как человеческий, – пробормотал парень.
Эсдан с деликатной быстротой убрал свой коричневый инопланетный член и застегнул штаны. На нем все еще были контактные линзы, скрывающие белки его глаз, и одет он был, как арендный, в грубую одежду тускло-желтого цвета – единственно разрешенного городским рабам. Знамя Освобождения было того же тускло-желтого цвета. В здешних местах цвет неподходящий. И тело под одеждой тоже неподходящего цвета.
Прожив на Уэреле тридцать три года, Эсдан привык к тому, что его боятся и ненавидят, но никогда прежде ему не приходилось сдаваться на милость тех, кто его ненавидит и боится. Эгида Экумены укрывала его надежно. Ну надо же быть таким дураком – оставить посольство, где он хотя бы пребывал в безопасности, позволить схватить себя отчаявшимся защитникам проигранного дела, способным причинить много зла не только ему, но и посредством его. На какое сопротивление, на какую выносливость он способен? К счастью, у него невозможно выпытать никаких сведений о планах Освобождения, поскольку он и сам ни черта не знает, что поделывают его друзья. И все-таки – надо же быть таким дураком.
Вновь оказавшись в машине, стиснутый на сиденье так, что, кроме хмурых мин парней и бесстрастной бдительности оги, смотреть ему было не на что, он опять закрыл глаза. Здесь дорога была ровной. Убаюканный скоростью и тишиной, он впал в постадреналиновую дрему.
Когда Айя окончательно проснулся, небо было золотым и две из малых лун уже поблескивали на фоне безоблачного заката. Машина тряслась на боковом шоссе, которое огибало поля, сады, посадки леса и строевого тростника, огромный поселок полевого имущества, опять поля и снова поселок. Они остановились у пропускного пункта, охраняемого одним человеком, который бегло глянул на них и махнул рукой, чтобы проезжали. Дорога шла через огромный раскинувшийся на холмах парк. Местность казалась Эсдану знакомой, и это его встревожило. Кружево ветвей, оплетающих небо, изгиб дороги вдоль полей и рощ. Он знал, что вон за тем длинным холмом должна быть река.
– Это же Ярамера, – сказал Эсдан вслух.
Никто не промолвил ни слова.
Годы, десятилетия тому назад, когда он пробыл на Уэреле не больше года, для сотрудников посольства был устроен прием в Ярамере, крупнейшем поместье Вое Део. Жемчужина Востока. Образчик эффективного рабства. Тысячи единиц имущества: работающие на полях, фабриках, заводах поместья, обитали в огромных поселках, почти городах, огражденных стенами. Повсюду чистота, порядок, прилежание и умиротворение. И дом на холме над рекой, целый дворец с тремя сотнями комнат, уставленных бесценной мебелью, с картинами, статуями, музыкальными инструментами – ему припомнился частный концертный зал со стенами, выложенными стеклянной мозаикой по золотому фону, и святилище Туал – единый громадный цветок, вырезанный из благовонной древесины.
Теперь они держали путь к этому дому. Машина свернула. Он лишь мельком увидел на фоне неба обгорелые балки.
Двоим парням дозволили опять взяться за него, выволочь из машины, заломить руку, втолкать, подгоняя пинками, вверх по ступенькам. Стараясь не сопротивляться, не ощущать, что с ним делают, Эсдан продолжал осматриваться по сторонам. Центральное и южное крыло, лишенные крыши, лежали в руинах. Сквозь черный оконный проем светилась пустая чистая желтизна неба. Даже здесь, в самом сердце земель Закона, рабы восстали. Три года назад, в то первое страшное лето, когда сгорели тысячи домов, поселков, городков и городов. Он и не знал, что восстание добралось до самой Ярамеры. И какой ценой заплатили рабы Жемчужины за ночь пожарищ, были ли хозяева убиты или выжили, чтобы отомстить. Вверх по реке не подымалось никаких вестей.
Все это промелькнуло у него в уме с неестественной скоростью, покуда Эсдана волокли по невысоким ступенькам вверх, к северному крылу дома, с пистолетами наголо, будто думали, что старик шестидесяти двух лет может вырваться и сбежать, здесь, на три сотни километров в глубь их территории. Думал он быстро и замечал все.
Это крыло дома, соединенное с центральной частью длинной аркадой, не сгорело. Над стенами по-прежнему высилась крыша, но, зайдя в главный холл, он увидел, что от стен остался только голый камень, а покрывавшие его резные панели сгорели дотла. Паркет и мозаичные плитки сменились грязными досками. Мебели не было вовсе. Грязный и разоренный, высокий холл был прекрасен – нагой, залитый ясным вечерним светом. Оба веота опередили остальных и теперь докладывали каким-то людям, стоявшим в дверном проеме того, что прежде было гостиной. Веотов он воспринимал как своих защитников и очень надеялся, что они вернутся. Но они не вернулись. Один из парней продолжал заламывать ему руку. К нему подошел плотно сбитый человек и пристально посмотрел на него:
– Вы – инопланетянин, прозываемый Старая Музыка?
– Я хайнец и здесь пользуюсь этим именем.
– Господин Старая Музыка, вы должны понять, что, покинув посольство в нарушение соглашения между вашим послом и правительством Вое Део, вы лишились дипломатической неприкосновенности. Вы можете быть арестованы, допрошены и должным образом наказаны за любые нарушения гражданского кодекса или преступные связи с инсургентами и врагами государства, в каковых вас изобличили.
– Я понимаю, что вы таким образом определяете мое положение, – сказал Эсдан. – Но вам бы следовало знать, сэр, что посол и стабили Экумены считают меня под защитой как дипломатической неприкосновенности, так и законов Экумены.
Попытка не может повредить, вот только его вранье и слушать не стали. Зачитав свое заявление, человек отвернулся, а парни потащили Эсдана дальше. Его проволокли через дверные проемы и коридоры, которые ему теперь было слишком больно разглядывать, по каменным лестницам, через широкий мощеный двор, а затем в комнату, едва не вывихнув ему руку и ногу окончательно, швырнули на каменный пол и оставили валяться на животе в полной тьме.
Айя уронил голову на сгиб локтя и лежал, дрожа и прислушиваясь к своему дыханию, то и дело переходящему во всхлипывания.