Старая песня
Шрифт:
Леонид. А вообще, пасть у этой девочки, как у тигрицы. (Задумчиво.) Где я ее видел?
Мать. Это Женя, из соседнего подъезда. Мы с ее мамой в приятельских отношениях.
Леонид. Да, я уже слышал. Мама, я заметил, когда у женщин смешанные имена, в них развивается что-то хищное.
Слышется голос Юлии с кухни.
Юлия (зовет). Мама, иди скорее, мы про тесто забыли.
Мать (ворчит). Ничего не забыли. Как что, так мы. (Уходит)
Леонид подходит к столу, наливает рюмочку коньяка, собирается выпить. Раздается звонок в дверь. Леонид открывает дверь. На пороге мрачный человек
Почтальон. Шнейдерманы тут живут?
Леонид. Да, живут, а в чем дело? (Смущенно сдирает тюбетейку.)
Почтальон. Вам телеграмма... международная, из Израиля (делает ударение на втором "и"). Распишитесь (протягивает замусоленный клочок бумаги).
Леонид. Пройдемте к столу.
Почтальон, поеживаясь, проходит к столу. Пока Леонид подписывает, оглядывается вокруг.
Леонид. Не пишет.
Почтальон. Конечно, не пишет, такой мороз, ты дыхни на нее, (Леонид дышит на ручку) во, во, сильнее.
Почтальон продолжает осматриваться.
Почтальон. Значить, съезжаете.
Леонид (раздраженно). Да.
Почтальон. Навсегда.
Леонид. Да.
Почтальон. А квартера как же?
Леонид борется с ручкой.
Почтальон. Ну-ну, сбегаете, значить.
Леонид (наконец подписыват, протягивает бумагу). Где телеграмма?
Почтальон. Нате. (Отдает и выжидательно смотрит на Леонида).
Леонид роется в кармане, протягивает трешку.
Почтальон (усмехнувшись). От крыс не беру. (Круто поворачивается и уходит, хлопнув дверью).
Леонид, остолбенев, стоит среди комнаты. Появляется мать с очередным блюдом.
Мать. Кто это был?
Леонид (Подбегает к двери, ударяя кулаком). Сволочи, мразь, варвары.
Мать ставит на стол блюдо. Подходит к сыну, пытается обнять.
Мать. Что случилось?
Леонид. Мразь, ненавижу.
Мать. Успокойся.
Леонид. Ни дня, понимаешь, ни дня здесь оставаться нельзя! Они нас ненавидят.
Мать. Перестань, успокойся, кто, кто нас ненавидит?
Леонид. Они, все.
Мать. Да, кто это был?
Леонид (безнадежно машет рукой). А, черт с ним! (Замечает телеграмму.) Вот телеграмма (рассматривает) от Моисея. (Протягивает матери).
Мать (читает вслух). Джулия, Мама, Лео. Поздравляю с визой. Жду. Целую. Ваш Мойша. (Растерянно опускает руки. Плачет.)
Леонид (подходит к матери, обнимает). Мама, не плачь, не смей. Я знаю, все наладится, там все наладится.
Мать. Абрам Иосич никогда бы не согласился уехать. Он был патриотом.
Леонид. Да брось, тогда они все были патриотами-интернационалистами.
Мать. Он любил эту страну.
Леонид. На это я скажу: "ха-ха"! Какую страну, позволь, мамочка, где она, страна? Держава? (Подходит к столу, выпивает рюмку.) Все трещит по швам, и скоро начнут искать крайнего. Ты знаешь, что он, этот почтальон, сказал мне? Он назвал нас крысами. Мама, мы для них - крысы, мерзкие, вонючие жиды, ему плевать, что отец положил жизнь за это мурло...
Мать (сквозь слезы). Перестань, все не так, все сложнее...
Леонид. Нет, все просто, понимаешь, все просто, как лабораторный анализ крови. Я раньше смеялся, не верил, что какой-то там химический состав жидкости красного цвета может серьезно что-то определять. Мы все были лысенковцами. Мы думали - главное уход и увлажение почвы. Но ведь это же глупость, чепуха, ветвистая пшеница. Сколько ни поливай огурец, он помидором не станет. Все дело в том, что мы разные. Понимаешь, раз-ны-е. Мы жуки в этом растревоженном муравейнике.
Мать качает головой. Леонид подбегает к магнитофону.
Леонид. Мама, послушай. Я тут песню записал.
Включает: слышится старая еврейская песня. Замирают, слушают. У Леонида, кажется, наворачиваются слезы. Незаметно появляется Женя.
Леонид. Это очень старая еврейская песня. Я просто схожу с ума от нее, хотя ни одного слова не понимаю. У меня вот здесь (кладет руку на грудь) что-то шевелится, ноет, будто болит, нет, будто просыпается. Да, просыпается что-то древнее, археологическое, как будто где-то там, во временах давно прошедших и забытых, возникают огромные прекрасные миры. Словно теплый ветер, и я, как пес, задираю морду, принюхиваюсь и чую, слышу, неопровержимо ощущаю многотысячную человеческую душу. Я знаю, там хорошо, там все братья, я чувствую их надежные руки, я слышу их бархатные голоса, и другое, мне кажется, я там был, я любил то место, и меня там любили. (Замолкает, вслушивается.) Мама, там так хорошо, там свет, там много света и тепла. И странно, ты не смейся, я вижу себя маленьким в деревянной коляске, с такими круглыми красными колесами. И они берут меня из коляски на руки и поднимают над городом, и я вижу, как они радуются моему восторгу. Боже, как там хорошо. (Замолкает, будто спохватывается.) Прости, видишь, расчувствовался, как женщина.
Мать (у нее глаза опять на мокром месте). А ты и есть женщина.
Леонид (улыбается). Почему?
Мать. Я хотела дочь, а родился ты. (Мать замолкает, будто что-то вспоминает.) Так говоришь, с красными колесами?
Леонид. Да, такие (показывает) большие деревянные. (Замечает, наконец, Женю). Так, пациент, почему здесь?
Женя. Бу-бу-бу (ей мешает говорить тампон).
Леонид. Сплюньте тампон.
Женя (пытается тут же выполнить указание врача.) Бу-бу-бу.
Леонид. Куда! Не на стол же. В руку.
Женя (отворачивается, сплевывает в ладошку тампон). Ой, так жжет, так жжет!
Мать. Зуб-то болит ли еще?
Женя. Спасибо, уже значительно лучше.
Леонид. Как это лучше, что значит значительно? Давайте я вам сделаю укол. Внутримышечно.
Женя (вскрикивает). Нет! Уже не болит, почти.
Леонид. Все-таки почти!
Женя. Нет, все прошло, мне уже можно идти?
Леонид. Да, и три часа нельзя есть.
Женя. Вы все шутите. Ну я пойду?
Леонид. А рюмашечку, на дорожку?
Женя. Нет, что вы, я не употребляю.
Леонид. Ну да, не употребляете, очень употребляете, вон щеки порозовели.
Женя. Это от мороза.
Звонит телефон. Леонид срывается, подбегает к аппарату.
Леонид. Але, але. (Слушает) Кого? (Слушает) Евгению? Такие здесь...
Женя (подбегает к телефону, выхватывает у Леонида трубку). Это меня. Папа! Зачем ты звонишь. (Слушает.) Ну что же со мной может произойти? (Слушает.) Нет, обычные советские люди. (Слушает.)
Мать. Пойду покажу Юле телеграмму (уходит).