Старая сказка
Шрифт:
При дворе многие полагали, что ее отравила Атенаис. Маркиза держала голову высоко поднятой и еще пыталась влиять на государственные дела, но король более не навещал ее, равно как и не позволял ей остаться с ним наедине. Двором фактически правила Франсуаза.
Я лично не верю в том, что Атенаис отравила бедную Анжелику. Во всяком случае, очень надеюсь на это. Единственное, что я могу утверждать с полной уверенностью — Атенаис стала бояться темноты. По ночам она зажигала свечи, а если ветер задувал их, то пронзительно кричала до тех пор, пока кто-нибудь не приходил с лучиной и не зажигал их снова.
Отмена эдикта
Аббатство
Слова. Я всегда любила их. Я собирала их, словно ребенок — разноцветные камушки. Мне нравилось катать слова на языке, подобно кусочкам медовых сот, наслаждаясь их сладостью, треском и хрустом. Небесно-голубые, лазоревые, синие. Дымчатые, хмурые, тайные. Сладострастные, чувственные, эротичные. Поцелуй, рисуй, танцуй.
Звучание некоторых слов таило в себе опасность. Язычник. Тигр.
Другие излучали сияние. Хрусталь. Глиссе.
Третьи меняли свое значение по мере того, как я взрослела. Восхитительный. Болезненно-жгучий.
Имя «Шарль» всегда представлялось мне самым обычным и простецким, как деревенская утка. Как же я ошибалась! Оно стало для меня чарующим и свистящим, как шампанское; шедевр и тишина, шорох, шипение и вспышка. Когда он наклонял свою темноволосую голову, чтобы поцеловать меня в шею, я шептала его имя: «Шарль». Когда он гладил меня по бедру, я тихонько вздыхала: «Шарль, Шарль». Когда он касался кончиком языка самых потаенных и сокровенных местечек, я всхлипывала от наслаждения: «Шарль, Шарль, Шарль». А теперь оно несет в себе трепет грусти, стон потери и боль одиночества. «Шарль, любовь моя, где ты?» — спрашивала я.
А ведь мы были женаты, знаете ли.
Не просто держались за руки и давали обет хранить друг другу верность, хотя и это тоже имело место. Нет, нас обвенчал священник в церкви, и пламя свечей озаряло наши лица, когда мы клялись поддерживать и любить друг друга и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит нас. На венчании в качестве свидетеля присутствовала моя сестра, утиравшая платочком слезы радости. Нанетта хлюпала носом рядом с нею, маленькая дочка Мари — моя племянница, которую я до того ни разу не видела — держала в ручонках букет цветов и рассматривала меня блестящими от любопытства темными глазенками.
Тогда мы действительно полагали, что перехитрили всех.
— Можно добиться чего угодно, — сказала я ему, — нужно только очень сильно захотеть и набраться смелости.
Шарль был моей единственной любовью, той самой, которую я ждала и о которой мечтала всю жизнь. Ах, если бы только я не спешила жить! Если бы я проявила терпение. Если бы я вела себя, как благочестивая, порядочная, респектабельная девица, какой меня хотели видеть окружающие, может быть, тогда бы нас оставили в покое. Если бы от меня исходил аромат роз, а не запашок скандалов, колдовства и секса, то сейчас, быть может, я уже была бы пожилой замужней матроной, вокруг которой бегала бы целая орда маленьких Шарлей и Шарлотт-Роз, а не одинокой женщиной средних лет, заточенной в ветхом монастыре посреди Богом забытой глухомани.
Вот только влюбился бы в меня Шарль, если бы я была набожной и респектабельной? И были бы у нас те безумные месяцы танцев в Марли, [175] охота в лесах Фонтенбло и тайные встречи в садах Версаля, где мы занимались любовью? Были бы у нас те несколько дней, когда сам король величал меня «мадам де Бриу», и мне казалось, что наконец-то я нашла тот маленький уголок мира, который могу назвать своим собственным?
Но я ни о чем не жалею. Если бы я не видела смерть и не намерена была ухватить жизнь обеими руками, если бы не пыталась стать творцом собственной судьбы, если бы не научилась брать и отдавать, если бы не стремилась любить со всей страстью своей души, то разве полюбил бы меня Шарль?
175
Дворцово-парковый комплекс в окрестностях Парижа, построенный в 1679–1684 гг. по заказу Людовика XIV как приватная, камерная альтернатива Версалю. В Марли допускали лишь самых близких к королю придворных; быть приглашенным сюда считалось большой честью.
Не думаю.
Версаль, Франция — октябрь 1685 года
— Что будем делать сегодня, Шарль? — поинтересовалась я, присоединяясь к своему возлюбленному во дворе Пале-Рояль. — Денек-то какой чудесный!
— Я вижу, ты намерена прокатиться верхом, — коротко улыбнувшись, ответил он, кивая на мой темно-зеленый костюм для верховой езды.
— Предлагаю устроить пикник, — сказала я. — Лес осенью особенно красив, а совсем скоро сидеть на земле будет уже холодно… или лежать, если на то пошло. — Шарль не отреагировал на мою лукавую улыбку, и я нахмурилась. — Что-то случилось?
— Давай и в самом деле поедем в лес. Там нам никто не помешает.
— Очень хорошо, — согласилась я, обескураженная его видом. Шарль показался мне сдержанным и отстраненным. — Обожаю галоп!
Вскоре мы уже мчались по мягкой зеленой траве под толстыми искривленными ветвями древних дубов и буков. Из-под копыт лошадей взлетали оранжевые и багряные листья, а те, что еще оставались на деревьях, образовали разноцветный навес над головой. По стволу дерева наверх взлетела белка, похожая на стремительный сгусток огня.
— Какая прелесть! — воскликнула я. — Как же мне нравится бывать в лесу! Мне бы хотелось скакать и скакать с тобой без конца.
Шарль улыбнулся, но это была совсем не его обычная, беззаботная улыбка. Он вдруг показался мне бледным и напряженным. Я натянула поводья, останавливая лошадь.
— Шарль, что случилось? Ведь я же чувствую: что-то произошло.
Он спешился, закинул поводья на сухую ветку поваленного дерева и протянул мне руки, помогая слезть на землю Я разогнула колено, сняла его с луки седла и соскользнула к нему на грудь. На мгновение он прижал меня к себе, а потом шагнул назад, жестом приглашая присесть рядом с ним на бревно.
Я отказалась.
— В чем дело? Кто-то умер?
— Ma cherie, я должен сообщить тебе кое-что. Король… король подписал закон об отмене Нантского эдикта.
Земля ушла у меня из-под ног.
— Что?
— Ты слышала меня. Теперь быть протестантом незаконно. Все гугеноты должны обратиться в католическую веру или же подвергнуться риску быть сожженными на костре. Все протестантские церкви будут снесены. Все протестантские школы будут закрыты. Библии и псалтыри будут сожжены.