Старая сказка
Шрифт:
С этими словами он прижал меня к стене, одной рукой тиская мои груди, а его язык завертелся у меня во рту, как у ребенка, вылизывающего миску с вареньем. Меня охватило невыразимое отвращение. Выхватив кинжал, я воткнула кончик ему в бок.
Изрыгая ругательства, он отпрянул и схватился за живот, с испугом глядя на свои окровавленные пальцы.
— Ты едва не зарезала меня, маленькая корова.
— Только дотронься до меня еще раз, и я прокляну твой член, так что он отвалится напрочь.
— Ты испортила мой дублет. Знаешь, сколько он стоит?
— А мне какое дело? — с угрожающим видом выставив перед собой кинжал, я осторожно попятилась от него прочь.
Когда я дошла до нижней ступеньки,
— Ведьма!
Улыбаясь, я левой рукой сделала ему «рожки», направив на него указательный палец и мизинец. Он перепугался до смерти и поспешно схватился правой рукой за свое левое яичко. Я рассмеялась и отправилась туда, где меня поджидал Серджио. Он нахмурился, глядя на меня, а я подумала, уж не исцарапал ли мне лицо этот молодой повеса своей бородкой. Опустив взгляд, я заметила, что корсаж моего платья пребывает в беспорядке, и тайком поправила его.
Через несколько дней взрывами фейерверков начался карнавал. Пиршества, гуляния и торжества следовали одно за другим. Накинув на голову капюшон, чтобы спрятать от любопытных глаз свои огненно-рыжие волосы, и надев полумаску, я сопровождала Сибиллу, когда та бродила по переполненным улицам или разъезжала в гондоле по запруженным каналам, поверхность которых искрилась отражениями пылающих факелов и шутих, разбрасывающих вокруг розовые, оранжевые, пурпурные и серебристые искры. В воздухе висел едкий запах дыма, от чего у меня щипало ноздри. Жители и гости города преисполнились лихорадочной веселости, как будто Венеция во что бы то ни стало стремилась забыть унижения последних лет, когда мы лишились своих сухопутных доминионов на западе и торговых путей на востоке. Нашим дипломатам пришлось преклонить колени перед папой, покаяться в своих грехах и смириться с ритуальной поркой бичом. Но, по крайней мере, папа не стал заставлять их надеть на шею веревку с петлей, как грозился ранее.
Сибилла говорила мне, что после разрушительной войны в денежных сундуках венецианцев бренчат лишь жалкие гроши, словно медяки в кармане у нищего, но на каналах и campi [119] Ля-Серениссима [120] не было заметно и следов упадка. Всюду, куда ни глянь, развевались подбитые мехом шелка и атлас, виднелись украшенные вышивкой chopines на толстой, как Библия, подошве, трепетали бархатные накидки и сверкали драгоценности. Из каждого окна, освещенного тысячами больших белых свечей, лилась музыка и слитный гул голосов, а из темных переулков долетали звуки негромкого смеха да сдерживаемые отрывистые стоны наслаждения.
119
Небольшая городская площадь.
120
Торжественное название Венецианской республики, титул князей и византийских императоров. Официально использовался всеми высшими должностными лицами Венеции, включая дожей.
Я остановилась, чтобы полюбоваться на выступление труппы акробатов на площади. Они ходили на руках, выполняли сальто назад и крутились колесом. Один из них привел в движение огненную колесницу, высоко подбрасывая горящие факелы и ловя их голыми руками. Когда я запрокинула лицо, чтобы полюбоваться пляской быстрого пламени, капюшон упал с моей головы, и какой-то мужчина, стоявший позади, воскликнул:
— Какая необыкновенная красота!
Полуобернувшись, я заметила, что молодой человек в потрепанной накидке смотрит на меня, невольно
— Смотри, Франческо, какой потрясающий цвет! Интересно, как его можно передать на холсте?
Его приятель, такой же молодой человек, только чуть повыше и постарше, окинул меня равнодушным взглядом и предложил:
— Киноварью?
— Она быстро потемнеет. К концу года она превратится в брюнетку. А я хочу, чтобы ее волосы пылали огнем с моего холста целые века!
Франческо фыркнул:
— Тициан, вечно ты хочешь невозможного!
— Разве это плохо — иметь талант и стремиться к славе? Вот ты, например, ты же не хочешь, чтобы твой младший брат загубил свой дар, ниспосланный ему самим Господом, и заработал для нас целое состояние?
Молодой художник по-прежнему крутил на пальце прядь моих волос. Я холодно сказала:
— Прошу прощения, — и дернула головой, чтобы освободиться.
Но он лишь весело улыбнулся мне и привлек к себе, потянув за волосы, как за веревочку. От него пахло землей и свежей травой, словно он валялся в саду.
— Красная и желтая охра, чтобы передать цвет твоих волос, и желток из яйца городской курицы для твоей перламутровой кожи, — сказал он. — Я готов отдать целое состояние за кошениль, чтобы запечатлеть коралл твоих губ.
И он вдруг наклонился и поцеловал меня. Губы его были мягкими и нежными. А я не могла пошевелиться — он словно околдовал меня. Я и думать забыла о своем кинжале, а лишь наслаждалась прикосновением его губ. А он привлек меня к себе, как будто боялся, что вот сейчас я упаду в обморок, и тогда он успеет меня подхватить.
Он оторвался от моих губ и улыбнулся.
— Приходи ко мне в студию. Я тебя нарисую, — прошептал он мне на ухо. — Меня зовут Тициан Вечеллио. [121] А тебя?
121
Тициан Вечеллио (1476/77 или 1480-е — 1576) — итальянский живописец эпохи Возрождения. Имя Тициана стоит в одном ряду с такими художниками, как Микеланджело, Леонардо да Винчи и Рафаэль. Тициан писал картины на библейские и мифологические сюжеты, прославился он и как портретист. Тициану не было и тридцати лет, когда его признали лучшим живописцем Венеции.
В следующий миг мы осознали грозное присутствие телохранителя Сибиллы, Серджио, который угрюмо возвышался над нами.
— Ого, — пробормотал себе под нос Тициан, ласково дернул меня напоследок за волосы и растворился в толпе.
Недовольно хмурящийся брат поспешил за ним. Я смотрела ему вслед до тех пор, пока не заметила, что в тени дома стоит Сибилла и наблюдает за мной. Ее темное лицо оставалось таким же невыразительным и непроницаемым, как и всегда. Я пожала плечами, улыбнулась и подошла к ней со словами:
— Карнавал, что поделаешь! Он кружит головы всем без исключения. Наверное, все дело в масках.
Однако же весь остаток дня я пребывала в некоторой задумчивости, сознавая, как налились и потяжелели вдруг мои груди, а в жилах играет кровь. «Тициан», — повторила я про себя, жалея, что не могу расспросить о нем Сибиллу.
На следующее утро Сибилла призвала меня в гостиную. Я легко впорхнула в комнату, присела перед нею в изящном реверансе и предложила ей руку запястьем вверх, хотя и знала, что луна сейчас не полная, да и не станет она брать у меня кровь при свете дня. Это был жест подчинения и умиротворения, столь же фальшивый, как и моя улыбка.