Старая сказка
Шрифт:
Зусто вернулся в спальню матери.
— Ее там нет. Где она?
Мать не ответила. Она дышала коротко и с хрипами. Мужчина на ней рычал, как дикий зверь.
— Где она?
— Ушла, — едва слышно отозвалась мать.
Это было последним словом, которое я услышала от нее за долгое время.
Всю ночь напролет в комнату матери один за другим, бесконечной чередой, входили мужчины.
Я видела лишь их ноги. На одних были башмаки мягкой кожи, красные, темно-зеленые или коричневые с большими пряжками. На других были солдатские сапоги. Однажды я увидела край черной сутаны священника. Многие были босиком, с грязными ногами и ногтями.
Мать
Постепенно темнота начала рассеиваться, и в спальню матери проникли первые лучи рассвета. Бесконечный парад ног наконец-то прекратился. Зусто да Гриттони, всю ночь наблюдавший за экзекуцией из кресла, в котором так часто сидели мы с матерью, встал и подошел к кровати. Я услышала, как он плюнул на нее.
— Ты, грязная лживая шлюха, получила то, что мы называем «королевскими тридцать девять». Надеюсь, тебе понравилось. Если кто-нибудь спросит тебя, скажи ему, что такая участь ждет всех, кто предает семейство Гриттони. А своей славной дочурке передай, что она может обратиться ко мне за защитой, если, конечно, научится ублажать меня лучше тебя. А теперь убирайся отсюда.
Белладонна
Венеция, Италия — май — август 1508 года
Ярость дала мне силы увести ее прочь. Мать едва передвигала ноги, что было неудивительно. Я буквально волоком вытащила ее из постылого дома и свернула в первый же темный переулок, в котором мы и спрятались. В руке она сжимала клок золотисто-рыжих волос. С одного конца к нему был привязан окровавленный обрывок бледно-розовой ткани. Я попыталась отобрать его у нее, но она не желала с ним расставаться. Это были волосы моего отца, уж это-то я понимала. Эх, если бы отец не вернулся назад… Словом, он и впрямь оказался темным странником, вестником боли и несчастья.
Когда вновь сгустились сумерки, я повела мать — неуверенно, медленно, шаг за шагом — подальше от звона церковных колоколов, вглубь хитросплетений улиц и переулков Сан-Поло. [112] Не могу передать словами свое состояние. Я замерзла до костей и не чувствовала ни рук, ни ног. Колени у меня подгибались, а тело сотрясали приступы сильной дрожи. И за все это время мать не произнесла ни слова, не выпуская из рук клочка вырванных с корнем волос. На бледном, изуродованном кровоподтеками лице глаза ее казались мутными зеленоватыми речными камушками.
112
Один из шести исторических районов Венеции. Расположен в центре, между Сан-Марко и Санта-Кроче. Название переводится как «Святой Павел», связано с находящейся здесь одноименной церковью.
Мы подошли к мосту, с парапета которого гулящие женщины выставляли напоказ свои голые груди, осыпая непристойными предложениями гондолы, невозмутимо проплывающие по грязной воде канала внизу. Здесь же, чуть в стороне, приткнулся узкий дом с обвалившейся штукатуркой, у распахнутой передней двери которого росло гранатовое дерево. В дверном проеме сидела дряхлая старая проститутка и чистила ножом гранат. Внутри он оказался набит мелкими зернышками,
— Ищете, где остановиться? — поинтересовалась старуха.
Я согласно кивнула.
— И у вас есть деньги?
Я порылась в сумке матери. В ней лежали всякие косметические штучки — флакон с каплями белладонны, тюбик белой свинцовой пудры и небольшая баночка с алой киноварью для губ. Я нашла жемчужное ожерелье, в котором застряла ее щетка для волос, и показала его старухе. Та жадно потянулась к нему, но я быстро убрала руку, чтобы она не выхватила его у меня.
— На сколько мы можем остановиться?
— Умненькая маленькая bimba! [113] Вы можете остаться у меня на месяц, но ни секундой дольше.
Я кивнула. Я боялась, что она выхватит у меня жемчуга и разрешит лишь переночевать.
— И еще мне понадобится вода, много горячей воды. — Больше всего мне хотелось сесть в горячую ванну, закрыть глаза и не вылезать оттуда. Я намеревалась драить себя мочалкой до тех пор, пока не сотру кожу до крови.
— Что-нибудь еще, contessa? [114]
113
Девочка, девушка, девчонка (итал.).
114
Графиня (итал.).
— Комнату с замком и ключ.
Она вновь взглянула на мать, которая смотрела куда-то прямо перед собой ничего не выражающим взором.
— Очень хорошо. Идем со мной. — Поднявшись на ноги, старуха запахнула шаль, прикрывая дряблые груди.
По шаткой и узкой лестнице мы поднялись на третий этаж в крохотную душную комнатенку под самой крышей. Соломенный матрас кишел вшами, пол был ужасающе грязен, в ночном горшке засохли экскременты, но, по крайней мере, здесь можно было запереться. В комнатке имелся и запасной выход — через окно и дальше по крышам.
Для начала я постаралась, как могла, обмыть мать. Она отворачивалась от меня и закрывалась руками.
— Все хорошо, — уговаривала ее я. — Теперь мы в безопасности. Давай хорошенько вымоемся, а потом ты отдохнешь.
Я вымыла горшок, подмела пол и выбросила матрас в окно. Я скребла, терла и отчищала, словно стараясь стереть воспоминания о минувшей ночи. Когда в комнате стало чисто, я расстелила бархатную накидку матери прямо на полу, чтобы она смогла прилечь. Купив кое-что из продуктов, я накормила мать с рук, как маленькую. Она легла на накидку и подтянула колени к груди, свернувшись клубочком. Когда стало слишком темно, чтобы и дальше заниматься уборкой, я попыталась устроиться рядом с ней, прижавшись к ней под бок. Но она испуганно отпрянула. Мне ничего не оставалось, как растянуться на голых досках и попытаться не заплакать. В конце концов я и сама не заметила, как заснула.