Старая сказка
Шрифт:
— Благодарю вас, — церемонно произнес он. — И не только за то, что вы проявили такое долготерпение. Пойдемте взглянем на картину.
На сей раз я стояла и смотрела на нее в немом изумлении. Изменения были незначительными, но каким-то образом ощущение от увиденного стало совершенно другим. Алая россыпь моих юбок свидетельствовала о том, что я бросилась на колени, обуреваемая сильными чувствами. Ослепительный взрыв цвета неодолимо притягивал взор ко мне. Волосы мои пребывали в беспорядке, словно я только что встала с постели после бессонной и беспокойной ночи. И теперь Иисус склонился надо мной, словно сгорая от желания коснуться меня, схватить за руку и прижать к своей обнаженной груди. Но вместо этого
Земная любовь
Венеция, Италия — 1512–1516 годы
Тициан даже не пытался соблазнить меня, несмотря на то, что близилась осень и он нарисовал меня уже во второй раз. А я не могла понять, в чем дело, хотя невооруженным глазом было видно, что он желает меня. Иногда он смотрел на меня столь пылко и чувственно, что я ощущала жар внизу живота. Но как бы я ни искушала его — задевала бедром, наклонялась вперед так, что грудь едва не вываливалась из корсета, — он лишь хмурился и отводил взор. Он хотел меня, но не прикасался ко мне.
Вместо этого он лишь разминал пальцами краски на своей палитре, а потом ласкал ими мой нарисованный образ на холсте. Он хотел передать, как я собираю и подвязываю распущенные волосы, словно только что встала из постели своего возлюбленного. Я целыми днями позировала ему со сползшей с плеча бретелькой сорочки, делая вид, будто упорно не замечаю горящего взгляда, каким он пожирал мои обнаженные руки и шею. Он не позволял мне увидеть картину вплоть до самого последнего дня, когда наносил последние мазки кистью, тонкой, как кончики моих локонов. Я потребовала, чтобы он показал мне, что у него получилось. Он отказался. Я пригрозила, что никогда более не стану позировать ему. С большой неохотой он отступил в сторону, давая мне взглянуть на полотно.
Я выглядела мечтательно-пресыщенной и удовлетворенной. Кожа моя светилась в теплом пламени свечей, а грива распущенных волнистых волос сверкала и переливалась искорками, как только что начищенная бронза. Ярко-синяя накидка, небрежно брошенная на пол в нижнем углу портрета, лишь отчетливее оттеняла мою фигуру. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять: на портрете я не одна. В тени позади меня, почти невидимый, стоял мужчина. Это был сам Тициан. Он с вожделением смотрел на меня, словно жалея о том, что не может склониться и запечатлеть поцелуй на моем обнаженном плече. В зеркале за моей спиной виднелось мое нечеткое отражение, и луч света изгибался над моей головой, словно нимб святой.
Я замерла перед холстом, охваченная совершенно несвойственным мне смиренномудрием. Мне неоднократно приходилось видеть собственное отражение в зеркале, и я прекрасно знала, что красива. Но, только глядя на картину Тициана, я вдруг до конца поняла, что имела в виду Сибилла, говоря, что красота — это и дар, и проклятие.
Я подняла на него глаза.
— Там, на картине, вы выглядите так, будто хотите меня. — В моем голосе не было укора; в нем слышалось лишь желание понять.
— Да. — Тициан хрипло откашлялся. — Я хочу вас. И очень сильно.
— Тогда почему вы не приглашаете меня в постель? Вы же должны знать, что можете это сделать.
— Я не привык платить за любовь. Мужчина и женщина должны свободно дарить ее друг другу. — Он отвернулся, и его смуглые щеки заалели. — Кроме того, я не могу позволить себе такой роскоши.
— Подарите мне эту картину, и вы получите меня даром, — сказала я.
Тициан метнул на меня быстрый взгляд.
— Она так понравилась вам?
Я кивнула.
Он нахмурился.
— Но она нужна мне самому. Я должен зарабатывать на жизнь, если хочу и дальше рисовать, а это — моя лучшая работа на данный момент.
— Разве вы не можете сделать копию? Лично для меня? Я повешу ее в своих покоях, где ее никто не увидит, кроме меня.
Я подалась к нему, чтобы он увидел белые полушария груди и ощутил теплый запах моего тела, которое сегодня утром я надушила жасмином и розой с одной-единственной целью — возбудить его. Я не могла объяснить даже себе самой, почему мне хотелось, чтобы он возжелал меня, когда мне уже до чертиков надоело быть желанной. И дело не только в том, что он не делал попытки овладеть мною. Причины были намного сложнее. Пожалуй, я понимала, что он — единственный мужчина, способный по-настоящему обессмертить меня, запечатлев во всей красе на холсте.
— Я могу написать еще одну картину, — медленно протянул он.
— Значит, мы договорились?
Я терялась в догадках, почему он не смотрит на меня, не говоря уже о том, чтобы сжать в объятиях и прижаться губами к моим губам. Воздух между нами искрился от чувственного напряжения, как было всегда, с самой первой нашей встречи. Но он старательно отводил глаза в сторону, и тело его болезненно напряглось.
— В чем дело? — мягко поинтересовалась я.
— Я не смогу делить вас больше ни с кем. Вы — куртизанка, Селена. Вы предлагаете свое тело мужчинам. Мысль о том, что чужие жирные руки будут лапать вас, мне невыносима. Как я могу заниматься с вами любовью, зная, что вы пришли ко мне от другого мужчины, а после меня уйдете к следующему?
Я глубоко вздохнула, ощущая щемящую боль в груди. На мгновение глаза мои защипало от слез.
— У меня нет выбора, — ответила я. — Разве могу я жить иначе? Мои родители мертвы. Моего отца убили, и его убийцы изнасиловали мою мать. Она отравилась, оставив меня одну. В то время я была совсем еще ребенком. Скажите мне, что еще я могла сделать?
Тициан смотрел на меня расширенными от удивления и боли глазами. А потом губы его дрогнули, и он потянулся ко мне. Я пришла к нему в объятия и спрятала лицо у него на груди. Может, я даже немножко всплакнула. Совсем немножко. А потом я запрокинула голову и нашла его губы. Еще мгновение он сопротивлялся, но я прижалась к нему всем телом, целуя его в щеку, в шею, в губы, пока он не издал судорожный всхлип и не обхватил меня рукой за талию, откидывая назад и ища мои губы. Хотя я занималась сексом столько, что уже устала от него, до этого я никогда не целовалась. При мысли об этом меня всю передергивало. Но сейчас я с готовностью подставила ему свои губы и коснулась его языка. Тело мое растаяло. Мы повалились на пол, и Тициан принялся возиться с поясом моего платья. Я лежала на голых досках с задранной до пояса юбкой, а он судорожно дергал завязки своих панталон, которые едва не лопались по швам от его желания. Я громко рассмеялась и прижалась губами к бешено пульсирующей жилке у него на виске, ощущая себя восхитительно и великолепно живой. И непобедимой.
Наш роман был очень бурным. Мы занимались любовью, ссорились, швыряли друг в друга бокалы, хлопали дверьми, клялись больше никогда не видеться, а потом встречались на очередном балу и вновь яростно занимались любовью, прижавшись к стене в каком-нибудь вонючем переулке. За картину, на которой была изображена я, он выручил крупную сумму, и мы шумно отпраздновали это событие. Мы всю ночь пили, танцевали, целовались и занимались любовью в моей гондоле, пока серебряный рассвет не превратил Венецию в сказочный город башен и куполов, парящих в туманной дымке. Далеко на севере небеса пронзали фиолетово-синие вершины Доломитов. Полуобнаженный, Тициан лежал в моих объятиях и с благоговением взирал на их загадочные склоны.