Старцы и предсказатели Оптиной пустыни

Филякова Елена Геннадьевна

На его счастье в 1750 году Афон посетил молдавский схимонах Василий, от которого будущий старец услышал чеканное определение монашеской жизни: «Все монашеское жительство разделяется на три вида: первый – общество; второй – именуемый царским, или средним, путем. Когда, поселившись вдвоем или втроем, имеют общее имущество, общую пищу и одежду, общий труд и рукоделие, общую заботу о средствах к существованию и, отвергая во всем свою волю, повинуются друг другу в страхе Божием и любви. Третий вид – уединенное отшельничество, пригодное только для совершенных и святых мужей». Схимонах Василий постриг подвижника в мантию с именем Паисий и отсоветовал ему следовать путем одиночества.

С этого момента, неожиданно для Паисия, постепенно вокруг него возникает небольшая община, и он получает возможность применить на практике свой книжный опыт. Тогда-то и выяснилось, что ученый книжник обладает недюжинной практичностью. Все знания, почерпнутые из святоотеческих книг, он сумел претворить в жизнь, создавая монастыри, которые стали живым звеном, восстанавливающим

цепь духовной преемственности.

Паисий Величковский провел на Афоне семнадцать лет, создав Ильинский скит. Когда число братьев скита превысило пятьдесят, он сделал попытку переселиться в более обширную обитель, но турецкие власти запросили за это слишком большую плату. «Поэтому, – писал Паисий, – положившись на всемогущего Бога, на всяком месте своего владычества прославляемого, мы и переселились все вместе из святой горы в православную молдовлахийскую землю». Здесь, в монастыре Драгомирна, ему удалось создать тот же особый настрой, который он сам определял как «одна душа, одно сердце». Здесь началась его переводческая деятельность. С Афона ему удалось принести творения святых отцов на древнегреческом, и ночи напролет он трудился, исправляя славянские переводы. Он понимал, что живое слово необходимо не только монахам, но и мирянам.

Начавшиеся военные действия между Россией и Турцией заставили монахов искать новую обитель. В конце концов Паисий Величковский обосновался в Нямецком монастыре, который стал крупнейшим духовно-просветительским центром восточно-православного мира. Но и здесь грозы новой русско-турецкой войны омрачили последние годы жизни старца Паисия. Он скончался 15 ноября 1794 года на семьдесят втором году жизни.

Во всех братствах учеников, окружавших Паисия, воскресли лучшие традиции египетского, палестинского, афонского и русского монашества, и среди них – опыт старчества, как особая форма духовного руководства человеческой душой, вступающей на путь подвижничества. Влияние Паисия Величковского на монашескую жизнь Молдавии и России XIX века трудно переоценить. После смерти Паисия Величковского его ученики разошлись по многим монастырям Греции, Молдавии и России. Свыше ста монастырей и обителей России так или иначе своим возрождением обязаны его ученикам. Наиболее известные из них – Оптина и Глинская пустыни, Троице-Сергиева лавра, московские монастыри.

Начало духовного расцвета Оптиной пустыни

Движение за возврат к святоотеческому наследию было поддержано митрополитом Платоном (Левшиным), состоявшим в переписке с Паисием Величковским и епископом Калужским Филаретом (Амфитеатровым), будущим киевским митрополитом. Благодаря последнему и основам, заложенным трудами настоятеля Авраамия, в 1820 годы начался духовный расцвет Оптиной пустыни.

Епископу Филарету (Амфитеатрову), часто подолгу и с удовольствием жившему в Оптиной пустыни, в 1821 году пришла в голову светлая мысль, устроить рядом с монастырем скит для монахов высокого духовного опыта. Оптина пустынь, расположенная у опушки соснового бора, отрезанная от мира рекой Жиздрой, была превосходным местом для созерцательной отшельнической жизни. Тем более что и начало пустынножительству здесь было уже положено – схимонах Иоанникий в начале XIX века жил в глубине монастырского леса на малой пасеке. Спустя шесть лет после его кончины по благословению митрополита Филарета было начато устройство скита, который бы давал возможность для более строгой безмолвной жизни и укреплял духовно саму обитель.

Среди основателей скита, созданного во имя первого пустынножителя, святого Иоанна Предтечи, у стен Оптиной пустыни, были известные подвижники Паисиевой школы братья Путиловы – Моисей и Антоний. Отец Моисей был первым начальником оптинского скита, а когда в 1825 году он был назначен настоятелем Оптиной пустыни, руководить скитом стал Антоний. Предтеченский скит стал сердцем Оптиной пустыни.

Именно игумен Моисей в 1829 году пригласил в скит схимонаха Льва, последователя начинаний Паисия Величковского, с шестью учениками. Так были заложены основы оптинского старчества, на век определившего духовную жизнь монастыря и прославившего его на всю Россию. Плеяда оптинских старцев, преемственно сменяющих друг друга до 20-х годов ХХ века, вписала новую страницу в историю Русской православной церкви. Новую и не всеми сразу принятую и понятую.

Феномен старчества

В обиходном человеческом общении нет аналогов отношениям старца и учеников. Эти отношения основаны на безмерном, безграничном, абсолютном доверии ученика своему учителю. Привыкшие жить велениями разума, но не сердца, редко могут кому-то так доверять, по крайней мере сразу. Но это только одна сторона отношений между старцем и учеником. Есть и другая – безмерная ответственность старца за судьбу вручаемой ему души. Старец – не только учитель и наставник, которому можно открыть душу, выплакать горе, у которого можно получить совет и благословение в трудной или безвыходной ситуации. Кстати, у всех Оптинских старцев был богатый жизненный опыт, житейская мудрость. Старец – всегда прозорливец, читающий в душах приходящих к нему людей и видящий будущее. «Делай, как знаешь, – говорил обычно своим посетителям отец Макарий, преемник старца Льва. – Но смотри, чтобы не случилось с тобой вот того-то…» Жизнь показывала, что предостерегал он всегда не зря.

Федор Михайлович Достоевский,

широко пользовавшийся специальной литературой при работе над романом «Братья Карамазовы», так описал в нем этот феномен. «Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог, наконец, достичь через послушание всей жизни уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, то есть избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли. Изобретение это, то есть старчество, – не теоретическое, а выведено на Востоке из практики, в наше время уже тысячелетней. Обязанности к старцу не то, что обыкновенное „послушание", всегда бывшее и в наших русских монастырях. Тут признается вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь между связавшим и связанным. Рассказывают, например, что однажды, в древнейшие времена христианства, один таковой послушник, не исполнив некоего послушания, возложенного на него старцем, ушел от него из монастыря и пришел в другую страну, из Сирии в Египет. Там после долгих и великих подвигов сподобился, наконец, претерпеть истязания и мученическую смерть за веру. Когда же церковь хоронила тело его, уже чтя его как святого, то вдруг при возгласе диакона: „Оглашенные, изыдите", – гроб с лежащим в нем телом мученика сорвался с места и был извергнут из храма, и так до трех раз. И наконец лишь узнали, что этот святой страстотерпец нарушил послушание и ушел от своего старца, а потому без разрешения старца не мог быть и прощен, даже несмотря на свои великие подвиги. Но когда призванный старец разрешил его послушания, тогда лишь могло совершиться и погребение его. Конечно, все это лишь древняя легенда, но вот и недавняя быль: один из наших современных иноков спасался на Афоне, и вдруг старец его повелел ему оставить Афон, который он излюбил как святыню, как тихое пристанище, до глубины своей, и идти сначала в Иерусалим на поклонение святым местам, а потом обратно в Россию, на север, в Сибирь: „Там тебе место, а не здесь". Пораженный и убитый горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может быть такой власти, которая могла бы разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти того самого старца, который наложил его. Таким образом, старчество одарено властью в известных случаях беспредельною и непостижимою. Вот почему во многих монастырях старчество у нас встречено было почти гонением. Между тем старцев тотчас же стали высоко уважать в народе. К старцам… стекались, например, и простолюдины и самые знатные люди, с тем, чтобы подвергаясь пред ними, исповедовать им свои сомнения, свои грехи, свои страдания и испросить совета и наставления. Видя это, противники старцев кричали, вместе с прочими обвинениями, что здесь самовластно и легкомысленно унижается таинство исповеди, хотя беспрерывное исповедание своей души старцу послушником его или светским производится совсем не как таинство. Кончилось, однако, тем, что старчество удержалось…»

Старец получает особый дар – направлять души к спасению и врачевать их от страстей. Рассуждение ставится святыми отцами выше всех других дарований. «Не всякий, кто стар летами, уже способен к руководству, но кто вошел в бесстрастие и принял дар рассуждения», – писал старец Петр Дамаскин.

Старчество как особый духовный союз, по определению старца Амвросия, состоит в искреннем духовном отношении и послушании духовных детей своему духовному отцу или старцу. Это духовное отношение состоит не только в исповеди перед святым причастием, но преимущественно в частом, даже ежедневном, исповедании старцу поступков, размышлений и всех малейших страстных движений мысли и сердца, а также в получении совета и благословения на любые действия, соединенные с искренней, твердой решимостью осуществить все то, что укажет старец.

Послушание старцу – отсечение своей воли – это не стеснение свободы, а стеснение произвола падшего человеческого разума, не понимающего всеблагой, всесовершенной воли Божьей. Нравственная христианская свобода заключается не в своеволии, а в самоограничении.

Дар старчества – свидетельство высшей степени духовного совершенства. Но страшным, непростительным грехом в Церкви считается самовольная имитация этого дара, грех «лжестарчества», распространившийся в предреволюционные годы. (По всей видимости, именно в этот грех впал на старости лет большой русский писатель Лев Николаевич Толстой).

Имея особый дар сострадательной, жертвенной любви, старцы чужие горести и падения воспринимают как свои собственные. Они – христианские пророки-утешители.

Золотой век старчества

При отце Макарии опыт старчества становится неотъемлемым элементом духовной традиции русской культуры. Отец Макарий создает монастырскую библиотеку, основывает в Оптиной книгоиздательство, привлекая к подготовке изданий и переводам с греческого лучшие церковные и светские умы. Со временем в оптинской библиотеке насчитывается более тридцати тысяч томов. На библиотеку, по существу, и шли все монастырские доходы. Были собраны не только богословские труды, но и древние философские, естественнонаучные, медицинские сочинения.