Старик Мазунин
Шрифт:
3
Отдохнув с недельку, Юрка пошел устраиваться на работу. На завод, где раньше работал отец, а теперь — Людка. И мысли не было, что можно работать в другом месте. Во-первых, на заводе знакомых много — шутка ли, полгорода на нем работают! — во-вторых, рядом, пять минут ходу, тоже важно: утром можно и поспать подольше. Там и отец работал — тоже все знают.
Вернулся злой, зарычал на мать: куда задевала кеды? — а когда она заплакала, устыдился, схватил корзинку и умчался по грибы.
Прибежал через три часа — с несколькими синявками на дне
— Пошто не берут? — зашевелился Мазунин.
— А черт их знает! Мест нету, говорят. Да я знаю, что есть, мне Витька Пономарев сказал: он один на станке работает, без сменшика. Практикантов ждут, дескать.
— Ну, дак в друго место иди, — посоветовал отец.
— Сам иди! — огрызнулся Юрка.
Старик встал со скамейки, ушел в избу.
Дома достал из шкафа и надел белую рубаху, парадный костюм с двумя тускло посверкивающими отденами Красной Звезды, подвязал узкий галстук и отправился на завод.
Заводишко был не весть какой — откуда быть большому заводу в далеком райцентре! — на нем-то и проработал Мазунин всю свою жизнь. Сначала чернорабочим, потом в цех перешел, а там и к станку поставили. Наделили ремеслом по гроб жизни: отстоял за станком ни много ни мало — сорок лет! Ну, перерывы были, понятно: на действительную, финскую, Отечественную… С последней войны не только в наградах да ранениях пришел, а и в лейтенантских погонах. Однако, не в пример иным фронтовикам, демобилизовавшимся в офицерских званиях, буром в начальство не попер, снова встал к станку да так и проработал до пенсии. Позже всех со станка с ленточной трансмиссией ушел: привык, мол! Стояла в цехе такая развалюха, на ней и молотил.
4
На заводе Мазунин сразу прошел в приемную, где напротив, дверь в дверь, располагались кабинеты директора и главного инженера. Директор был новый, из приезжих, его старик почти не знал, поэтому примостился на стул возле двери в кабинет главного инженера Николаюнаса. Николаюнас начинал после института сменным мастером в цехе, где работал Мазунин. Двенадцать лет, можно сказать, провели бок о бок: один токарем, а другой — сменным, старшим мастером, начальником мазунинского участка; потом заместителем и начальником цеха. Уже после ухода Мазунина на пенсию Николаюнаса двинули в главные инженеры, и теперь старик робел: каков-то он? Эка должность, не шутка ведь! Ну, Юность!.. (Николаюнаса по фамилии-имени-отчеству на заводе редко звали, а звали — Никола Юность. Чаще же просто — Юность.).
Время было обеденное, и Мазунин терпеливо ждал. Когда повалил по кабинетам люд из заводоуправления, прошмыгнул к себе и главный инженер, не обратив внимания на сидящего в приемной старика. Мазунин подошел к двери, хотел постучать, но она распахнулась, и он нос к носу столкнулся с выходящим Николаюнасом. Тот поздоровался, захлопал белесыми ресницами:
— Ко мне?
— К тебе, Альберт Леонидыч! — степенно ответствовал старик.
— Слушай, посиди еще! В кузнечный теперь побегу. Через — сорок минут, а? А то — в цех свой ступай. Нина! — крикнул секретарше. — Я пропуск ему велел выписать, скажи. — И растворился.
Старик же потопал к цеху. В дверях огляделся и, шустро лавируя между станками, направился к своему дружку Ване-Ване — Ивану Ивановичу Торопову, чья сутулая спина маячила в другом конце цеха.
В тридцать восьмом Торопова, щуплого мальчишку, определили к Мазунину учеником. И сделал тот их него рабочего добросовестного, обстоятельного — вроде себя. А дальше у Вани-Вани та же судьба пошла, что и у Мазунина: война, а после нее снова цех. Из всех, кто на фронт из этого цеха ушел, только Торопов и Мазунин обратно вернулись; правда, еще Мишка Воробьев, да этот долго не прожил — помер в пятьдесят втором. А те двое, что инвалидами пришли, в цех не возвратились; какой тут, к черту, станок: у одного руки, а у другого — обеих ног нету…
Торопов же с Мазуниным после войны задружили крепко — старались больше друг возле друга держаться. Когда Мазунин вышел на пенсию, дружба приутихла. Так, встречались иногда, но разговоры были уже не сокровенные, а какие-то бестолковые: похоже, и разговаривать-то не о чем стало. Мазунин, стыдясь своей праздности, резко покрикивал на Ваню-Ваню, и тот, виновато сутулясь, торопился уйти.
Увидав Мазунина, Ваня-Ваня выключил станок и крикнул, обтирая руки ветошью:
— О, Степан Игнатьич! Сколько лет, сколько зим! (Хотя не далее чем вчера раскуривал с ним папироски на крылечке мазунинского дома.).
— Да вот, к Юности заглянуть надо.
— Что, вызывает? — насторожился Ваея-Ваня.
— Хо! Нужон он мне! — бодро воскликнул старик. — Ай он мне указ теперь? Так, свои дела.
— Слышь, Степанко! — Торопов схватил друга за локоть и притиснул к станку. — Правду нет в цехе сказывают, что ты… дурить больно стал? Я еще вчера спросить хотел, да постеснялся, вишь.
— А хоть бы и так! — выдернул локоть Мазунин. — Тебе что за дело?
— Дурь-то какая, господи, — покачал головой Ваня-Ваня. — Навтыкал бы тебе, будь ты помоложе. Жених!
— Ох ты, втыкало! — задохнулся старик. — Видал я таких, понял? Всю жись тебе неймется — и здесь-то сунуло, шпиена! Погляжу, что ты лет через десять запоешь — не так завоешь небось. Втыкало!
— Да обожди, Степан, — загудел Ваня-Ваня. — Ты это… тихонько мне скажи, что к чему. На ком жениться-то хошь — гулеванку завел, что ли?
— Да не! — остывая, махнул рукой Мазунин. — Так… душно что-то, Вань…
— Можа, запить бы тебе? — осведомился Торопов. — Помогает иногда.
— Мне не поможет, я знаю. Ну, прощевай пока. Пошел я Юрку устраивать.
— Стой, Степ! — крикнул вдогонку токарь. — Вместе пойдем!
Выйдя из цеха, Мазунин буркнул:
— А ты-то зачем?
— Ххех, зачем? Я по заводу твой первый ученик считаюсь, а ты свово углана неведомо кому хошь отдать? Неладно так, мил человек.
Юность сидел в кабинете, смотрел какие-то чертежи. Отвлекся:
— Слушаю, Степан Игнатьич. Что у тебя?
— Парня надо пристроить, Альберт.
— Парня? Сына, что ли? А я при чем?
— Да вишь, ходил он, да отказали — мест, мол, нету.